Рассказы о Ваське Егорове - Погодин Радий Петрович (мир книг .TXT) 📗
Вспомнив Адамову "джазу", Васька расхохотался.
— Ничего в этом смешного не было, — сказала Вера. — Адам дурак. А маму потом увезли в больницу.
Вера ушла в комнату. Васька допил чай и за ней пошел.
Она стояла возле буфета, держала их выпускную фотокарточку, приклеенную на картонное паспарту. Посередине, в тесном окружении ребят, стояли директор, завуч и классная воспитательница Полина Марковна — все трое были помечены крестиками. Все мальчишки, за
150исключением Васьки и Вышки, тоже были помечены крестиками. И шесть девочек из двенадцати.
— Вышка живет далеко, да и недолюбливал он меня. Вася, он тупой, правда? С девчонками я никогда не дружила. Остался у меня ты один. У тебя есть белая рубашка? Хочешь, я тебе папину дам?
— Давай, — согласился Васька. — Галстука у меня тоже нет.
Все следующее утро Васька доделывал ковры. Их было шесть: три на стенах, три на подрамниках. Разукрашивал одежду и оружие каменьями, золотил орнамент бронзовым порошком, наводил боевой румянец на суровые лица. И пел.
— И репертуар у тебя Афонин, — укорила его Анастасия Ивановну, жалея для него даже песен.
Она вошла в его комнату с Сережей. Причем она вела Сережу за руку, как сына, и всем своим видом говорила: посмотрите на него — каков, а?!
На Сереже вместо курточки с залатанными через край локтями и широченных самодеятельно ушитых брюк был надет костюм маляра-живописца Афанасия Ника-норовича, бежевый: не тот, на котором ордена привинчены, — другой, еще лучше, всего два раза одеванный и теперь безжалостно перешитый.
Васькины губы шевельнулись.
"Не порицай. Настьке сын нужон, — прозвучал в нем смущенный голос Афанасия Никаноровича. — Не сумели мы с ней в свое-то время. А теперь она себе не дозволит. Что говорить — дура. А ты все же не порицай".
Сережа сиял и мучился одновременно. Он был похож на обтертое рукавом краснобокое яблочко.
Ух как он был хорош'
— Принц! — сказал Васька. — Артист балета. И куда это вы, простите за любопытство, так богато вырядились?
— Устраиваться идем в нашу организацию, — сказала Анастасия Ивановна с гордой поддевкой.
— Геология пострадает.
— У Сережи организм деликатный — для тонкого дела. Это у некоторых плечи как раз в самый раз, чтобы камни дробить.
— У некоторых плечи есть, — согласился Васька. — Некоторые подумают-подумают и пойдут в кузнецы.
Потом Васька распечатал и вымыл окна. Переоделся во все отутюженное. И когда Вера крикнула в форточку: "Вась, ты готов?" — он был уже как жених.
Парней-футболистов во дворе не было, только две девчонки с серыми шейками и в розовых чулках переговаривались, пританцовывая.
— Научите, — сказал Васька.
— Давайте.
Девчонки откровенно обрадовались. Взяли Ваську с двух сторон за руки. Остроносенькая с подбритыми бровками и прямоугольно крашенным ротиком сказала:
— Парами необязательно. Два нажима на одну ногу с припаданием. — Она показала. — Можно вперед, назад, с поворотами. И за руки держаться необязательно. Начали.
Движения оказались легкими, похожими на игру "маялку", или на бесконечные футбольные упражнения парней. Были в этом танце свобода, веселье, азарт — Васька, понимавший танец как оберегаемую человечеством почти ритуальную возможность прикосновений, танцуя эту линду, чувствовал себя старомодным и потным. И много лет спустя, глядя, как молодые люди вешаются друг на друге и лижутся в метро, в Эрмитаже, на автобусной остановке, Васька знал — это расплата за подмену в танце божественного спортивным.
— Вася! — У парадной стояла Вера. Плащ распахнут — лунным серебром светится ее невестино платье. За Верой — высокий моряк, Георгий, в форме и темноволосая девушка в шинели, туго подпоясанная, стройная, как юный прекрасный витязь.
— Знакомьтесь, — сказала Вера. — Сестра Георгия, Юна... Вася, мой самый близкий школьный товарищ.
"А ведь действительно, — подумал Васька, — в школе у Веры ближе меня никого не было, я ей как брат был: даже одноклассники пытались ее в уголке зажать".
Юна протянула Ваське левую руку — правый рукав шинели был забран под ремень и туго натянут. Васька взял ее кисть обеими руками и не сжал, а как бы спрятал в своих ладонях, ощутив движение ее теплых пальцев.
В подворотне Васька оглянулся: девчонки-танцорки, похожие на голенастых осенних цыплят, повернули в их сторону раскрытые красные клювики.
Юна взяла Ваську под руку.
— Какой у вас смешной узкий двор — телескоп.
— Кларнет, — сказал Васька. — Его Женя Крюк так прозвал. Женя играл на банджо, рояле, гитаре и саксофоне. Женю убили под Кенигсбергом.
В загсе, после того как молоденькая девчурка кардинальским голосом объяснила молодоженам, как важен брак, особенно сейчас, после войны и победы, Васька наклонился, взял Верину ногу в белом туфле и поставил ее на ногу моряка Георгия.
— А вы, свидетель, — сказала девушка-регистратор, — несерьезно относитесь к своим обязанностям и своему долгу свидетеля и внедряете в наш советский акт записей гражданского состояния ненужные нам суеверия.
— Почему ненужные? — спросил Георгий.
— А разве вам нужно, чтобы вами жена верховодила?
— Обязательно нужно, — сказал Георгий.
Девушка-регистратор потупилась, чтобы скрыть укор и зависть, самовозгоревшуюся в ее глазах, и поджала губы.
Потом они сидели в ресторане "Метрополь" на Садовой улице, пили шампанское, вкусно ели, Васька танцевал с Юной, здесь не запрещали линду, у Юны не было необходимости держаться за руки; Васька танцевал с Юной в лад, и ничто не сковывало его: ни искусственный грузный мрамор колонн, ни обилие крашеной лепнины и позолоты, ни женщины в черно-бурых лисах и блестящем шелке — кто-то сказал, проходя: "Этих накладывают в платья ложками". Было много военных. Было что-то грешное, но дозволенное.
Здесь все было откровенно: и желание обладать, и желание отдаться. И еда здесь была занятием сытых.
И Ваське вдруг показалось, что его пригласили на пир победителей, и ему это нравилось. Но, как бы защищая его от похабщины и самодовольства, обнаженные плечи женщин, их жирные спины и поднятые чуть ли не до подбородка бюсты преобразовались в видение страшное, которому Васька никогда не давал всплывать из глубин, он всегда взбаламучивал воды памяти, но, видимо, они загустели сейчас, зацвели, источая гнилостный запах.
Васька сильнее пошел ногами, и правой, и левой, и с поворотами. Но душа его уже была там, в том лесу.
Сразу, еще подписи под актом о капитуляции не просохли, разведчиков, чтобы, наверное, усмирить их раж, собрали на всеармейские сборы: и армейский развед-батальон, и разведроту мотострелкового полка, и разведвзводы танковых бригад и отдельного полка тяжелых танков прорыва.
Место сборов определили в лесу на, берегу озера: сушь, песок, сосны — курорт! На каждый взвод по землянке, и в каждой свое убранство. В Васькиной, например, нары были застланы коврами, у торцовой стены стояло пианино красного дерева, а при входе, в тамбуре, с двух сторон зеркала-трюмо. Потолок затянут американским парашютным шелком. Васька отбил американцев-парашютистов у немецкой роты. Но они уже были мертвыми. Парашюты срезали, свернули и запихали в рундуки транспортера, словно предчувствуя такую вот надобность, парашютистов похоронили как подобает, под троекратный салют.
После отрытия и устройства землянок был проведен общий смотр. Начальник разведки армии, корпусные начальники разведок и командиры разведподразделений прошлись по землянкам. И как только они — хмурые, а непосредственные командиры пунцовые — выходили наружу, из землянок тут же выносилось роскошное барахло, как-то увязанное солдатами с понятием новой жизни.
Потом разведчиков построили, и генерал с синими пороховыми отметинами — "пороховой оспой" — на лице сказал, шевельнув ногой бархатную с золотыми кистями подушку: "Мерзость".
"...Некоторые неправильно понимают пафос нашей победы и роль советского солдата в центре Европы".
