Мы с Санькой в тылу врага - Серков Иван Киреевич (электронную книгу бесплатно без регистрации .TXT) 📗
— Кого? Партизан? — не понял Санька.
Митька глянул на него с презрением и даже сплюнул сквозь зубы.
— Дурак ты. Полицейских расстреляли…
— Может, и к нам придут? — спросил я у Митьки. Почему-то думалось, что и это ему известно. Митька постоял, подумал, раз-другой ковырнул пяткой в снегу и уверенно сказал:
— Нет. У нас город под боком, а лес далеко.
О партизанах иной раз можно услышать и от взрослых.
К нам часто по вечерам приходят женщины: Поскачиха, бабка Гапа, тетя Марина. Это чтоб маме веселей было. Сядут подле ее кровати и заводят негромко свои бесконечные разговоры.
— Такой кисель получается из свеклы, такой кисель — никакого сахару не нужно, — причмокивает от удовольствия губами Поскачиха. — Закваски на ночь положишь и в печь, а утром…
Потолкуют про кисель.
Потом тетя Марина начинает жаловаться:
— Мой совсем с ума спятил. Как дитя горькое… Приволок домой какой-то ящик и в солому спрятал. Открыла я, а там — господи, боже милостивый! — эти… как их? Ну, что мальцу с поселка руку оторвало…
— Гранаты, — подсказываю я с печи, но на меня не обращают внимания.
— Куда ты, говорю ему, хворобу эту принес? Дети ведь в хате. А он — не суй, говорит, носа не в свое просо. Рыбу глушить буду…
Тут и бабка Гапа вмешивается в разговор.
— А слыхали вы, мои девоньки, что в Чистолужье было? Пошел мой брательник в лес хворосту какого собрать, топить-то людям нечем, а там встречают его двое с ружьями, Ну, мой брательник уже и богу помолился… А они только спросили, кто есть в деревне. Махорку, правда, забрали… Да сказали, чтоб язык прикусил…
— Ай-я-яй-я-яй, — вздыхает отчего-то Поскачиха. То ли ей той махорки жаль, то ли еще чего — не знаю.
Но ходят по деревне и другие слухи: немцы Москву взяли. Об этом Неумыка на каждом шагу звонит:
— Все теперь. Амба. Москва теперь наша.
А люди говорят разное. Одни верят, другие нет. Дед Мирон, когда мы с Санькой передали ему Неумыкины слова, почему-то на нас обозлился. Глянул из-под бровей, как из-под стрех, вогнал топор в колоду, вытер мокрый от пота лоб и спросил:
— Вы что, хлопцы, к Неумыке в помощники записались? Собака брешет, а вы по селу разносите. Быть того не может, чтоб немец Москву взял!
Дядя Захар ходит туча тучей. Сунулись мы к нему со своими расспросами, а он как вызверится:
— Откуда мне знать? Отвяжитесь, сопляки!
И запрыгал с ведром дальше к колодцу.
На шоссе мы встретили троих немцев. Идут они, цокают коваными сапогами по булыжнику и весело лопочут по-своему. Тут Санька набрался смелости и издали крикнул:
— Пан, Москва капут?
Немцы остановились, смерили нас глазами с ног до головы и заржали:
— Я-я, Москау капут!
На другой день с самого утра вваливается к нам в хату еще один фашист.
— Матка, яйки! Москау капут!
— Какие тебе яйки-хворобайки зимой?! — ответила ему бабушка, а когда немец вышел, буркнула: — Ишь, черти, одно у них на языке — капут да капут…
Прошла неделя или две. И вот однажды прибегает к нам Санька, радостный, взволнованный. Не успел дверь закрыть, как тут же похвастался:
— Мне немец по шее дал!
Бабушка засмеялась:
— Вот счастье тебе, хлопец, привалило. И как же это тебе удалось?
Санька обметает снег с бурок и рассказывает с пятого на десятое:
— Они у нас живут пятый день. Каждый день я спрашивал: пан, Москва капут? Капут, говорят, капут… А сегодня утром я снова: пан, Москва… А он мне как врежет! Я прямо о ступу лбом! Во! — И Санька стянул с головы шапку, показывая очередную шишку. — Пощупай!
Я пощупал. Шишка была большой и твердой.
— Так что ж это он, ирод? — удивилась бабушка.
— А то, — многозначительно ответил Санька.
Целую неделю мой друг похвалялся всем этой шишкой. А тем, кто не верил, давал ее пощупать. Взрослые смеялись. Скок уже не рычал на нас, а долго расспрашивал, как было дело, потом хлопнул в ладоши:
— А мой же ты голубь, вот и началось… А они-то думали…
Похвастался Санька своей шишкой и деду Мирону. Дед тоже смеялся до слез.
— Значит, дали им под Москвой по шее, — сказал он, вволю нахохотавшись.
— Немец, верно, подумал, что я с ним дразнюсь, — радовался Санька своей удаче.
19. КАК НАС ПОДВЕЛ КОТ
Однажды Коля Бурец сказал по секрету, что у него есть две гранаты. Мы с Санькой и пристали к нему: либо отдай, либо продай.
— А зачем в-в-вам? — хитро щурит Коля свои цыганские глаза.
— Рыбу глушить будем, — на ходу придумываю я.
— И-и-и я буду, — не соглашается Коля.
— Мы тебе рогатку отдадим, — щедро обещает Санька.
Бурец немного подумал, почесал затылок и отрезал:
— Н-нет. Мне с-с-самому нужны.
Ну и хитрюга же этот Заяц: тянул из нас жилы, пока целый противогаз за одну гранату не выцыганил. Пришлось отдать, хоть и жаль было. Да без противогаза можно обойтись: газов пока что не пускают. К тому же не такой он был и целый: пару полос на рогатки мы от него отрезали.
Так ведь и граната была не бог весть какая. Правда, с ребристым кожухом, с ручкой, зато без капсюля. И все же, что ни говори, граната есть граната. Боеприпас.
Мы отнесли гранату к Саньке на чердак. Там хранится все наше снаряжение. Патроны еще осенью выкопали и перепрятали в солому.
Санькина мать, тетя Марфешка, не любит, когда мы ходим по чердаку: тогда в хате скрипит старый потолок и в щели меж досками сыплется костра.
— Тихо! — прикладывает Санька палец к губам и первым берется за лестницу. Он лезет осторожно, чтоб не стукнуть, не наделать шума. Вот скрылись за последним венцом его бурки, теперь моя очередь: встану на одну перекладину, прислушаюсь — и дальше.
На чердаке сумеречно, солома припорошена мелким снежком, а под застрехи так целые сугробы намело. И все же здесь не то, что на улице, — не так дует. А возле трубы и совсем хорошо — можно погреть руки, посидеть и пошептаться без лишних свидетелей.
Санька притащил сюда коробку с патронами, и мы, может, в десятый раз любуемся ими, пересчитываем, не стало ли меньше. В партизаны мы пойдем уже скоро. Осталось только найти винтовки. Сперва заглянем в Староселье к моему деду Тимоху, переночуем, отдохнем, разведаем кое-что и — в лес. Если дед спросит, чего мы пришли, скажем, что, мол, хотели узнать, как он поживает.
Свищет в застрехах ветер, шуршит о стены сухим, колючим снегом. Гремит в сенях тетя Марфешка — тащит в хату ступу. Вот хлопнула дверь, и почти тотчас в хате началось:
— Гух-гух, гух-гух…
Ведро, что висит в сенях на стене, мелко дребезжит. Значит, взялась за просо. Теперь и нам можно действовать смелей.
— Давай проверим мешки с сухарями, — говорит Санька. Он долго роется в соломе, чихает от пыли и никак не может их найти.
— Может, не здесь клал? — стою я у него над душой.
— Да здесь же! — злится Санька.
Вдруг он заверещал не своим голосом и с округлившимися от страха глазами отскочил в сторону. Я и сам от неожиданности едва не загремел с чердака в сени.
— Что там?
А Санька весь дрожит:
— Что-то жи-жив-живое…
Меня разобрала злость.
— Тоже мне партизан! — И, как это делал Митька Малах, я сплюнул сквозь зубы. Правда, вышло не очень удачно, слюна повисла на подбородке, но я незаметно вытер ее рукавом и сам решительно полез в тайник.
Санька стоит поодаль, а я осторожно шарю рукой в соломе. Вот попалась под руку лямка от мешка, потянул за нее, и из соломы выскочила серая жирная мышь. Она глянула на меня черными блестящими бусинками, испуганно пискнула и юркнула назад в солому.
На мешки наши было горько смотреть. Дыра на дыре. От сухарей осталась одна труха вперемешку с мышиным пометом. Бумага, в которую были упакованы бинты, тоже пришлась мышам по вкусу. А в Санькином мешке они ухитрились даже устроить себе гнездо. Только пузырьки с йодом и остались в целости.
И тут на глаза нам попался кот. Он сидел за трубой, встопорщив от холода густую серую шерсть, и сладко дремал. Кот был стар, ленив и глух, как пень.
