Люди и формулы (Новеллы об ученых) - Репин Леонид (читать книги бесплатно полные версии .txt) 📗
Но и в этих невероятно трудных условиях Бутлеров движется к цели уверенно, быстро. В лекции, которые он читает студентам, ученый вкладывает то, что постиг сам на собственном опыте. С точностью, которая и сейчас не может не поражать, он совершенствует свою теорию. И вот в сентябре 1861 года в Германии — в Шпейере, Бутлеров читает доклад, название которого, пожалуй, не остановит даже любопытного взгляда: «Нечто о химическом строении тел».
Это «нечто» можно назвать революцией в химии.
Выступая перед ведущими учеными Европы, Бутлеров говорил: «Исходя из мысли, что каждый химический атом, входящий в состав тела, принимает участие в образовании последнего и действует здесь определенным количеством принадлежащей ему силы, я называю химическим строением распределение действия этой силы, вследствие которого химические атомы, посредственно или непосредственно влияя друг на друга, соединяются в химическую частицу».
И до него многие пытались разобраться в связях между отдельными атомами внутри одной молекулы. Но Бутлеров первым обрисовал то, как устанавливаются эти связи. Он прекрасно понимал, что постигнуто далеко еще не все и что за семью печатями лежат пока тайны самого химического взаимодействия атомов. Он сделал главное: постиг принцип.
Кажется, он понимал, что сделал великое открытие в химии.
Впрочем, почему только в химии? В жизни.
Ему было всего тридцать два года, когда его назначили ректором университета. Больше всех удивился он сам. Университет тогда переживал беспокойное время — волновались студенты, свергая неугодных профессоров, поддерживая тех, к кому питали симпатии. Бутлеров хотел ввести в жизнь университета свежую струю, думал, что настанет новая эра, и ошибся. Через год он пытается сложить с себя ректорство, ему не позволяют, а потом снова началась волна брожения. Решительных мер он не стал принимать, и ему тут же дали понять, что теперь его прошение об отставке не стали бы класть под сукно.
Он покидает ректорский кабинет, но в этой истории остается что-то неясным. Профессор Н. П. Загоскин уже после смерти Бутлерова писал в «Волжском вестнике»: «Более подробные сведения об обстоятельствах оставления А. М. ректорского кресла будут, без сомнения, сделаны со временем достоянием истории Казанского университета… К сожалению, мы еще лишены возможности из-за недостатка материалов полностью вскрыть этот интересный момент в жизни Бутлерова…» Судя по всему, профессор намекает на какую-то очень серьезную причину. Что это могло быть? Возможно, скрытый, глубокий конфликт с высшим начальством, возможно, что-то еще. Ясно одно: такой человек, как Бутлеров, не мог терпеть несправедливость подле себя, но был не в силах ей помешать…
С ранней весны и до поздней осени он живет в своей Бутлеровке. Когда он в широкополой соломенной шляпе и в кургузом, видавшем виды пиджачишке возится с цветами или вырезает из листа жести флюгер на крышу, в эти минуты он совсем непохож на великого химика, имя которого теперь знает мир.
Он любил врачевать, и крестьяне со всех окрестных сел приходили к нему лечиться. Они верили, что порошки, которые им дает Александр Михайлович, обладают особенной силой и чудодейственным свойством.
С особенным удовольствием он мастерил деревянные весы, строил свой удивительный водопровод, в котором вода из реки силой течения поднималась на берег, в гору.
Он заводит пчел и делает из пчеловодства науку — изучает самые разные конструкции ульев, комбинирует их, находит самую лучшую, много размышляет над повадками пчел, пишет научные статьи, участвует в выставках. Пчелы стали для него еще одним увлечением в жизни.
Он любил бродить по лесным тропам или по полю — по пояс в сочной траве, а то садился на берегу реки и подолгу глядел на бегущую воду. О чем он думал тогда? Наверное, он не раз вспоминал в эти минуты отца и те счастливые дни, когда они были вместе.
Он был общительный, живой человек — Александр Михайлович Бутлеров, но он любил и одиночество…
В третий раз за границу — в Германию, он поехал больше по необходимости: там издавался его труд, требовалось его присутствие и, кроме того, нужно было выяснить отношение с немецкими химиками. Там нашлись люди, которые вопреки очевидному пытались отрицать его приоритет в структурной теории.
В присутствии Бутлерова никто не осмелился посягнуть на то, что он сделал. Но стоило только ему уехать, как некто Мейер в научном журнале разразился статьей, почему-то названной им «К защите», где всячески нападал на редуты Бутлерова. А Бутлеров узнал об этом лишь в Ницце, прочел изумленно и тут же напечатал в том же журнале «Ответ».
Нет, он не горячился — в этой дуэли он выступил сдержанно. Он признал сделанное другими, но просил признать и его: «В мои намерения, конечно, не входит доказывать своих притязаний цитатами; однако если сравнить мои, вышедшие с 1861 года, работы с работами других химиков (в хронологическом порядке), то придется признать, что эти притязания не совсем необоснованны». Только зная скромность Бутлерова, можно представить, что стоит за этим истинно джентльменским ответом…
И он вбил-таки этот столб, на котором было начертано: «Сделано в России».
Потом он решил отдохнуть от всех треволнений и отправился в путешествие и на пути из Марселя в Алжир, посреди Средиземного моря, старенький пароход захватил жесточайший шторм. Судно потеряло управление, тяжелые удары волн сметали надстройки, восьмерых матросов смыли рассвирепевшие воды…
Бутлеров работал вместе с командой. Позже, по еще свежим следам, он написал письмо старому другу Вагнеру, где с поразительной силой описал минувшую бурю: «Судорожно цеплялся я за веревку и, к счастью, удержался. Секунды две я был совершенно в воде, невольно открытыми глазами видел синеву водяной массы, рот был полон воды… Водяные горы между тем поднимались и рушились по-прежнему. Спустя несколько мгновений одна из них ударила на ют, где находился капитан и двое рулевых. Капитан поднял руки и вскрикнул. Колесо руля и поперечина оказались изломанными, раздробленными, но люди уцелели». Это только отрывок. Все то длиннейшее письмо — замечательное описание бури, право же, достойно пера лучших писателей-маринистов. Он никогда не пробовал силы в литературе и, как знать, чего бы сумел добиться, если б попробовал.
А потом на него посыпались почести. Пока он был за границей, его избрали экстраординарным профессором Петербургского университета. Вскоре, когда он уже собрался уезжать из Казани, его избирают почетным членом Казанского университета.
В Петербург он уехал, но оставил после себя великолепную школу русских химиков. Многие из них составили потом гордость науки. Почему он решился перебраться в столицу? Трудно ответить. Наверное, потому все-таки, что был главой российской химии и хотел занять это место.
В Петербурге он работает плодотворно, много, сражается яростно за Менделеева, которого всячески оттирают в онемеченной академии.
В русскую академию просто из преклонения перед иностранцами избирали часто неизвестных ученых, которые по-русски не могли сказать ни единого слова. А столпы русской науки долгое время оставались в тени. Неужто был прав поэт, когда написал: «Нет пророка в отечестве своем»? Нет, Бутлеров понимал, что дело вовсе не в этом. И потому вновь и вновь выступал в академии, доказывая, что нет человека более достойного быть избранным в академики, чем Менделеев. Он говорил об этом всегда резко, зло, и было видно, что это его волнует до глубины души.
Эти петербургские годы наверняка стоили ему нескольких лет жизни.
Смерть к нему пришла неожиданно. Он чувствовал себя хорошо, но как-то январским днем взобрался на скамейку в кабинете, чтобы достать нужную книгу, оступился, почувствовал вдруг резкую боль под коленом. Боль прошла вскоре, он подумал, что никаких последствий не будет. И ошибся. Остался тромб.
Он чувствовал себя хуже и хуже, с трудом ходил, но сельских дел своих не оставлял, хотя и руки его, некогда могучие руки, почти непрестанно болели.
