Марион и косой король - Гурьян Ольга Марковна (е книги TXT) 📗
Надо было решиться двигаться дальше. Но как страшно, как невыносимо переступить порог, покинуть спальню! А если спрятаться под кроватью, залезть в самый уголок, прижаться к степе, прильнуть к пыльному полу, чтобы не могли ее найти, как будто никогда ее и не было на свете?..
Но белая, пухлая, как подушка, рука покажется в узкой щели, поползет под кровать, вцепится, пота^ щит, вытащит…
Ах, нельзя, нельзя больше медлить, надо идти убирать в кухне.
Марион приоткрыла дверь в коридор, едва передвигая ноги, держась за стену, сделала шаг и другой.
И вдруг над ее опущенной головой голос Марго:
— Куда ты запропастилась? Пора идти на Малый мост.
Вот оно! Столб на площади, черная пропасть, лопата роет глубокую яму. Заживо?
Прерывающимся голосом, очень громко Марион говорит:
— А как же, я помню! Как же, на Малый мост! Я готова. Не стоит откладывать.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
кончается в 1418 году
Глава первая
ДЕЛО О ЧЕПЦЕ
Снова на набережной и между двух толстых башен под длинным сводом Большого Шатлэ. Вчера Марион дважды прошла под этим сводом, свободная и счастливая. Сейчас она идет, и на плече у нее тяжелая рука сержанта, и нельзя понять, подталкивает или поддерживает. Сбоку идут белошвейка и чулочник. Они злыми глазами косятся на Марион. Если бы могли, закололи бы ее острием взгляда. Но где же Марго? Неужели не вернется, не заступится, ушла совсем?
Длинная зала суда. В конце ее за столом на высоком кресле судья. По бокам, в креслах, пониже его, помощники и следователи. Судья зевнул, прикрыв рот ладонью. Он сел за этот стол с раннего утра, сразу после первой обедни, и это уже седьмое дело. Он устал, и ему хочется есть. Поскорей бы это дело кончилось, и он мог бы пойти домой. Что там жена сварила на обед?..
За узким концом стола писец на треногом табурете чинит перочинным ножом гусиное перо. Пробует кончик пера на ноготь. Ну, начинайте, что ли, поскорей!
Сержант докладывает:
— Я взял эту девчонку на Малом мосту, где она украла полотняный чепец у свидетельницы.
Судья смотрит на Марион, на белошвейку, на чулочника, лениво отмахивается от залетевшей мухи, спрашивает:
— Как твое имя и прозвище?
Писец обмакивает перо в чернильницу, поднимает голову, смотрит на Марион, ждет ответ, чтобы записать его.
Марион шевелит губами, но будто невидимая сила сжала ей горло, и вместо слов раздается слабый писк.
— Громче, — говорит судья.
Марион судорожно глотает и называет свое имя.
— Признаешь ли ты себя виновной в том, что украла чепец?
Тут голос вдруг возвращается к ней, она падает на колени и, протягивая руки к судье, восклицает:
Добрый господин, это неправда! Я только стояла рядом. Кто бы ни взял чепец, это не я.
Поскольку обвиняемая не сознается, — говорит судья, — следует допросить свидетелей.
Это я свидетельница, и я пострадавшая, — говорит белошвейка, выступает вперед, низко приседает перед судьей, облизывает губы и, сложив руки на животе, стоит, ожидая вопросов.
Твое имя, прозвище и занятие?
Николетта с Моста, ваша милость. Я белошвейка и шью женские рубашки и чепцы и продак. их с прилавка на Малом мосту, и уж тоньше работы вы нигде не найдете, хоть весь Париж обойдите, сколько там ни на есть лавок; даже на Большом рынке, где все есть, чего душа ни пожелает, таких прекрасных чепцов нет и не бывало.
— Потише, — бормочет писец. — Я не успеваю записывать.
Судья устало вздыхает и говорит:
Расскажи, как было дело. Только без лишних слов и покороче.
Я и так стараюсь покороче, ваша милость, я не такая, как другие, которые целый день только и делают что болтают языком, а в доме у них не прибрано, и детишки не умыты, и каша пригорела, и работа не сделана. Такие есть кумушки, что…
Как было дело? — повторяет судья.
Так и было. Подходит к моему прилавку покупательница, молодая особа, такая из себя полненькая, и просит показать рубашки. Я, конечно, снимаю их с полки и показываю. А она такая разборчивая, а судя по платью, не такая она важная дама, чтобы очень уж разбираться. Но она возьмет рубашку, развернет и бросит на прилавок. Подай ей другую! Целую кучу набросала, все ей не по вкусу. А там на прилавке лежал чепец, и его за этими рубашками уже и не видно стало. Я отодвинула рубашки в сторону, а чепца-то и нет и нигде не видать. Я схватила эту особу за руку и кричу:
«Где мой чепец? Ходят тут всякие, таскают, что плохо лежит. Отдавай чепец, воровка!»
А она меня обругала, громче моего кричит:
«Сама ты воровка, и родители твои ворье, и дети будут воришки! Продаешь гнилое полотно за хорошее, как тебе еще личико не набили! Очень мне нужен твой негодный чепец! В таком чепце на люди показаться неприлично — собаки облают, лошади засмеют! И как ты смеешь меня за руки хватать? Кто видел, что я брала? Вот смотри, ничего у меня нет в руках».
Правую ладонь открыла, а левую руку прижимает к бедру. Я говорю:
«Что у тебя в левой руке?» Она ладонь открыла, а руку не подымает, говорит:
«У меня локоть больной, не могу руку отвести!»
Тут следователь вмешивается и насмешливо спрашивает:
А не пришло тебе в голову, что она засунула чепец за ворот платья и прижала его локтем, чтобы он не проскользнул вниз?
Ах, ваша милость, я сама так подумала и уже хотела схватить ее за локоть, а она как завизжит, а мой сосед, Макэр-чулочник, его прилавок рядом, говорит:
«Что ты к ней пристала? Чепец, наверно, взяла вот эта девчонка. Я еще вчера приметил ее».
И моя покупательница говорит:
«Раз взяла эта девчонка, ты ее и хватай, а я при чем?» — сказала и ушла.
А я позвала сержанта, и он эту девчонку забрал.
Следователь спрашивает:
— Макэр-чулочник, ты видел, как она брала чепец?
Макэр выступает вперед, кланяется, обдергивает свою куртку, приглаживает волосы, глубоко вздыхает и говорит:
— Нет, ваша милость уважаемый господин, не могу поклясться и показать под присягой, будто я уловил взглядом то самое мгновение, когда она присвоила этот чепец. Но по всей правде должен я признаться, что эта девчонка внушает мне подозрение, и есть у меня к тому подозрению основания. Надо вам знать, ваша милость уважаемый господин, что вчерашний день она подошла к моему прилавку и попросила показать ей мужские чулки из чистой шерсти, хорошо и ровно окрашенные в ярко-малиновый цвет. И хотя я удивился, зачем это девочке могут понадобиться чулки, предназначенные мужчине, я, будучи всегда обязательным и вежливым с покупателями, снял эти чулки с веревки и подал ей. Она начала их вертеть и сжимать в комок, но я внимательно следил за ней, и она, поняв, что не удастся их украсть, поспешно удалилась. А сегодня она опять пришла и как ни в чем не бывало стала боком у моего прилавка. А тут Николетта-белошвейка закричала, что у нее пропал чепец, и накинулась на эту милую девицу, которая хотела купить рубашки. Но я-то сразу понял, кто виноват. И я тоже стал звать сержанта, потому что, ваша милость уважаемый господин, честным лавочникам просто не стало житья от этих воpoBoIt.
А у нее нашли чепец? — спросил судья.
Нет, — ответила Николетта. — Я сама ее обыскала, но чепец не нашла, и кто ее знает, куда она успела его спрятать.
Тут вдруг неожиданно вмешался сержант:
— Чепца-то не нашли, значит, надо бы ее отпустить.
Следователь сердито посмотрел на него и сказал:
— Тебя не спрашивают. И, по моему мнению, если желаем мы по всей справедливости решить это дело, следует применить к ней пытку. Положить на козлы, руки и ноги привязать к веревкам и растягивать их, а в рот вливать воду через воронку, пока живот не распухнет и она не сознается. А сознание под^ судимого лучшее доказательство вины, и уже других доказательств не требуется.
