Алые погоны - Изюмский Борис Васильевич (версия книг TXT) 📗
Вспомнилось, как в прошлом году приезжал отец Голикова, сочувственно качал головой, видя, как нянчится капитан с ребятами:
— За какие грехи вы наказаны, капитан?
Да ведь любо это дело, хоть и трудно. И когда перед сном, укрывая того же Сеньку Самсонова, вдруг почувствуешь, что он на мгновенье прижался щекой к руке, — не нужно больше никаких наград за труд, ничьих похвал и благодарностей.
Первое время остро тосковали малыши по материнскому вниманию, не хватало им ласки… Разве на сто сыновей от пустишь ласки столько же, сколько на одного-двух дома?
Заходит капитан однажды утром в спальню — старшина белье чистое ребятам раздает. Вдруг Максим Гурыба бросился на койку, лицо в подушку уткнул, в руках у него белоснежная нижняя рубашка — рыдает.
— Что с тобой? — удивленно спросил капитан.
Еще сильнее плачет.
— Да что с тобой?
— Пу-пу-говица, — с трудом проталкивает сквозь плач Максим.
— Какая пуговица? — встревоженно поднимает его за плечи Беседа.
— Нет одной пуговицы!
— Так почему же ты так плачешь?
Если б мама… рубашку дала… все бы пуговицы были…
Ну, пришили пуговицу, успокоили.
Беседа улыбнулся, вспоминая этот случай. «Вот поди ж ты, разберись… А ведь надо не только разбираться, — направлять их развитие — день за днем, день за днем…
Какими путями должно идти их воинское воспитание? Кто расскажет об этом, избегая общих фраз? Ведь наряду с качествами, присущими всем вообще нашим мальчикам пионерского возраста, мы должны еще привить и особые, присущие только юным армейцам, — людям военным: понятие о чести мундира, святости знамени, строя; умение беспрекословно выполнить самый трудный приказ. Но как все это достигается? Личный пример офицера — „Характером воспитывать характер?“. Это важно, но далеко еще не все. Нравоучения, беседы? В меру тоже нужны, но и они, наверно, не составляют главную основу методики воинского воспитания. А она есть! И ею, наверняка, пользовался Суворов, и ею, обновленной и действенной, — наверняка владеют сейчас… люди поумнее меня…»
Беседа, сердито попыхивая трубкой, встал из-за стола, прошелся по комнате несколько раз из угла в угол и снова сел в кресло, подпер подбородок ладонью, повел молчаливый разговор с кем-то невидимым, но, как ему казалось, противоречащим.
«Как воспитывать, например, храбрость? Самсонов боится темноты… Что бы вы мне посоветовали делать? Знаю, знаю, скажете: „В каждом отдельном случае…“ Так вот я возможно чаще ставлю его в условия, при которых он мог бы преодолеть этот страх: то пошлю вечером во двор „узнать, какая погода“, то в темную комнату за, якобы, забытой вещью. Подсовываю ему книгу о детях-героях, или, смеясь, рассказываю о пушкинском „Вурдалаке“ …Максим боялся высоты… Как побороть этот страх? Невзначай показываю ему картину — солдаты Суворова перебегают по „Чортову мосту“. Во время игры прыгну в яму и зову: „Максим, на помощь! прыгай ко мне!“. Или прошу во дворе: „Достань мне с дерева во-о-н ту веточку. Нет, не эту, а вон, что повыше…“ Такова техника воспитания храбрости? Или это кустарщина? Или нет методики воспитания честности, долга, стойкости, упорства — и каждый должен полагаться на умиленно-бестелесые „интуицию“, педагогическую „божью искру“ и прочие отговорочки, стыдливо прикрывающие незнание технологии воспитания? Или вот вы говорите: „Заботливо выращивать военные традиции“. Но ведь дети сами должны участвовать в создании этих традиций, увлекаться ими, оберегать, как деревца, посаженные собственной рукой. И тогда дисциплина превратится в лучшее украшение жизни коллектива… Я знаю. Трафарет пригоден при выточке коленчатого вала и нетерпим в педагогике. Но, товарищи генералы педагогической мысли, есть ведь тысяча раз повторяющиеся одни и те ж приемы воспитания, приносящие удачу? Так дайте же нам этот обобщенный опыт, мы будем им пользоваться, как инженер пользуется справочником, — внося коррективы и дополнения. Пусть методика воспитания, составленная вами, окажется еще несовершенной, но от нее уже полшага к пауке и законам».
… Беседа снова встал. Самая тяжелая половина дежурства все же прошла. Он потянулся до хруста. Надо проверить, налил ли старшина воду в умывальники, повесил ли свежие полотенца?
Вскоре обычный утренний шум наполнил училище. Когда воспитанники, умывшись, выстроились в зале для осмотра, Беседа, по насупленным лицам ребят, их взволнованному шопоту безошибочно определил: произошло что-то из ряда вон выходящее.
К нему подошел с заплаканными глазами Кирюша Голиков. Его шея показалась воспитателю еще тоньше обычного. Жилки на ней вздулись.
— Ночью часы мои украли, с руки сняли. — У Кирюши, как у старика, сморщилось лицо и слезы потекли к уголкам вздрагивающих губ.
Алексеи Николаевич растерялся. Первой мыслью было: «Каменюка!», но он отогнал её и, овладев собой, сказал Кирюшке:
— Не расстраивайся, часы мы найдем… Ну, перестань же, не к лицу мужчине так…
Артем Каменюка стоял в стороне от товарищей и глядел на всех исподлобья мутноватыми глазами, пригнув немного голову, словно собирался бодаться. Ему казалось, что каждый подозревает его в краже, он ждал, что офицер сейчас вызовет его к себе, и слегка выпуклые, отчаянные глаза его глядели недобро. Услышав ответ капитана Голикову, Артем облегченно перевел дыхание и с деланным безразличием отвернулся. Воспитатель пошел в учительскую. В том, что здесь действовала рука Каменюки, он не сомневался. Больше в отделении некому это сделать. Но какое имеет право он, воспитатель, только по одному подозрению вызывать мальчика для допроса? А если произошло почти невероятное и украл не Каменюка? Подозрение, вызов оскорбят на всю жизнь ребенка, именно и толкнут его на воровство. «Вы все равно считаете меня вором, так зачем же хорошим быть? Нате ж вам!»
Но нельзя и оставить дело невыясненным. Это — первая кража внутри отделения. Снять с руки товарища подарок отца мог только очень испорченный человек, от которого жди и еще худшего. Расспросить ребят? Вызвать по одиночке?
Но это значит насаждать дух фискальства, идти на разложение отделения. Оставалось только узнать у Голикова подробнее, как все произошло, и положиться на случай…
ГЛАВА XI
Экскурсия на завод
— Товарищи, мы едем на экскурсию! — вбегая в класс Боканова, оглушительно закричал Снопков.
— Когда?
— Врешь!
— Куда? — раздалось сразу несколько голосов.
— Честное слово! Сам слышал, как полковник Зорин говорил нашему капитану… На металлургический завод… пять часов езды пригородным… Отдельный вагон… Харчишки с собой… Ночуем в вагоне…
Павлик Снопков обо всем узнавал первым и точнее всех. Вечно в движении, юркий и неистощимый в шутках, он был всеобщим любимцем, и ему снисходительно прощали проказы и острый язычок. При построении роты Снопков стоял левофланговым, и это его очень огорчало. Может быть, именно для того, чтобы приподняться выше, он твердо решил идти в кавалерию.
Новость, принесенная Снопковым, взбудоражила всех. Так хотелось вырваться на пару дней из стен училища с его укладом, расписанным по минутам, увидеть новые лица, почувствовать в вагоне хотя бы относительную вольницу.
«Верхние полки поднимем и, пожалуйста, — постели на ночь…» — хозяйственно прикинул Лыков.
— Интересно, кто из офицеров поедет? Чем меньше, тем лучше, — не преминул заметить Ковалев.
— Туристы за мной, чистить пуговицы и бляхи! — закричал Снопков и ринулся из класса, сопровождаемый товарищами.
Сборы заняли полдня. На рассвете поехали в грузовиках на станцию. Шумной ватагой, хохоча и остря, «штурмовали» отведенный вагон, хотя в штурме никакой надобности не было, и пожилая проводница, довольно улыбаясь, стояла в стороне от вагона. Кроме капитана Боканова и старшины Власенко, ехал майор Веденкин.
Как только поезд тронулся и первые лучи негреющего солнца, прорвав пелену туч, осветили вагон, начали завтракать. Видно, такова уж натура железнодорожного пассажира, — даже плотно покушав дома, он достает сверток с бутербродами, едва трогается вагон.
