Подруги - Желиховская Вера Петровна (книги без регистрации полные версии TXT) 📗
— Вот все, что я мог сделать, — сказал он. — Это не моя специальность, но все-таки я должен был предупредить их, что болезнь очень серьезная…
— Он ослепнет? — со страхом спросила Надя.
— Нет, этого я не могу утверждать. Может быть, захватив вовремя, можно помочь ему; но расстройство зрительного органа сильное и довольно уже застарело. Ему необходимо бросить всякое занятие, беречься света, в особенности при огне никогда ничего не читать и не писать…
— A все ого дело письменное, и теперь так рано темнеет!
— Да, я знаю, что это трудно… Придется Савиным пережить плохое время, но что же делать? Лучше же временно перетерпеть, чем дать ему окончательно ослепнуть.
Так сказал доктор Шолоховым, a известный окулист подтвердил его мнение еще решительнее. Он советовал Савину поступить в его глазную лечебницу да и в таком случае не мог поручиться за будущее…
— Так зачем же я буду последние крохи у семейства отнимать и даром на себя их тратить? — решил Савин и, вернувшись домой, заявил своим, что не стоит лечиться попусту, еще в долги входить, потому что все равно ослепнет.
В тот же день Маша прибежала вечером к Надежде Николаевне рассказать о великом их горе. Она говорила, что надеется уговорить отца переменить решение, что она решилась его обмануть: занять и сказать ему, что у неё есть деньги, что она скопила их уроками.
— Немножко у меня в самом деле есть, — рассказывала она на ходу, спеша бежать на урок. — Ты знаешь, как мне дешево посчастливилось купить бурнус? У меня двадцать рублей было скоплено, a я купила за пяти, с полтиной… Завтра попрошу вперед за уроки, авось, дадут, a нет, так хоть займу, заложу все свои вещи, твой браслет, — ведь ты не рассердишься?.. Надо же, как-нибудь! Но главное…
— Очень рассержусь! — прервала ее подруга. — Что за заклады, когда ты просто можешь у меня занять.
Маша покраснела до корня волос.
— У тебя я не могу, — с трудом промолвила она. — Ты уж и так на нас разоряешься…
Молохова, в свою очередь, вся вспыхнула и горячо начала протестовать и укорять Савину в недостатке доверия и дружбы к ней, утверждая, что это ей очень обидно, и что она, поменяйся они местами, никогда бы так не поступила: всегда прямо обращалась бы к ней во всякой нужде.
— И почему ты знаешь, что я от тебя потребую когда-нибудь? — заключила она. — Может быть, тебе еще придется мне услужить в десять раз больше, чем мне тебе! A если ты будешь так церемониться со мной, так и я никогда, ни за чем к тебе не обращусь…
— Многого лишишься! — насмешливо прервала ее Савина. — Долг платежом красен, a с меня — какой платеж?..
— Почем ты знаешь? Почем ты знаешь?.. — не дала ей договорить Надя. — Жизнь долга, никто будущего не знает… Во всяком случае, стыдно тебе, Маши, и a от тебя этого не ожидала…
— Да чего же ты не ожидала? — прервала ее Савина. — Бог с тобой, Надя!.. Я, вот, и теперь, сейчас пришла к тебе недаром, a с просьбой…
— Ну, и прекрасно! Ты знаешь, сколько всего надо заплатить в лечебницу?
— Не в том дело; ты нам гораздо действеннее можешь помочь…
— Как?… Так говори же скорее, в чем дело?
И Савина ей объяснила, какую действительную пользу она могла оказать их семье.
Как только она ушла, Надежда Николаевна отправилась в кабинет отца, который еще сидел за своими послеобеденными газетами.
— А-а! Милости просим! — сказал ин. — Редкая гостья! Чем могу служить?
— Именно служить, папочка! Ты можешь мне оказать огромную, огромную услугу, — прямо приступила она к делу.
— Будто бы?.. Очень рад! Скажи, в чем дело, постараемся.
— Ты ведь приятель с Грохотским?
— С председателем палаты? — с удивлением спросил Николай Николаевич.
— Ну, да, с графом Грохотским.
— То есть, как тебе сказать?.. Приятель — много сказать; в наши годы какие же приятельства?.. A мы, как ты знаешь, знакомы хорошо… Я его знаю за хорошего человека.
— За хорошего? Правда?.. Он ведь добр к своим подчиненным? Да?..
— Ну, этого не скажу тебе! — смеясь, прервал ее отец. — Под начальством его не служивал, a думаю, что хороший человек со всеми должен быть хорош. Да ты что же, в его ведомство на службу, что ли, поступить хочешь?
— Не смейся, папа, мне не до шуток… Видишь ли, в его канцелярии, или как там, в палате, что ли? — служит отец одной моей подруги, Савин…
— Савин?.. Не слышал!
— Да он небольшой там чиновник…
— Ах, да! Верно, отец этой черненькой, что к тебе приходит?
— Ну, да, да! Отец Маши Савиной.
— Он просто писарь, кажется, или письмоводитель?
Надежда Николаевна вспыхнула.
— Ну, так что ж?.. Разве и ты тоже… разбираешь? — сердито сказала она, нахмурив брови. — Тебе не все равно, кто он?..
— Мне решительно все равно. Я только хотел узнать, кто он, чтоб иметь понятие, в чем дело, — добродушно возразил генерал, печально и пристально всматриваясь в дочь, потому что она так поразительно напоминала ему свою мать, что воспоминания прошлого вдруг восстали пред ним с удивительной ясностью, как давно невиданная дорогая картина…
— A когда все равно, так и не разбирай — генерал он, или писарь, a помоги, как человеку человек. Вот и все!
Молохов ласково обнял и притянул к себе дочь.
— Не кипятись, кипятилка моя, — сказал он, — скажи лучше, в чем твоя просьба, и я, что могу, все сделаю…
— Вот так-то лучше! Спасибо тебе заранее! — воскликнула она, крепко целуя отца. — Ты только знай, папочка, что все, что ты для Савиных сделаешь, все это ты сделаешь для меня!
— Ой ли?.. «О дружба — это ты»? Так ли?..
— Именно так. Я половинных чувств не признаю: люблю — так люблю, а…
— A ненавижу, так на смерть?…
— Нет, слава Богу, я никого не ненавижу, a равнодушна ко многим, и уж не могу лицемерить…
— Ну, говори же: что я могу сделать для твоих друзей? — серьезно спросил Молохов.
И Надя рассказала ему: о бедности Савиных, о его страшном недуге и спросила, не может ли он попросить за него Грохотского, чтоб ему было дано время на лечение, и, если возможно, вспомоществование. Последнее она уж сама придумала: мысль о денежной помощи и в голову не приходила Савиной.
Генерал задумался.
— Вот видишь ли, моя душа, — сказал он, поразмыслив, — я узнаю, я порасспрошу о службе Савина, о нем самом, и тогда постараюсь устроить для него, что возможно. Если только он известен за добропорядочного чиновника, то я не сомневаюсь, что Грохотский не лишит его места и подождет выздоровления. Что касается до вспомоществования, я обещать успех тебе, разумеется, не могу, не зная ни положения Савина, ни мнения о нем его начальства; но во всяком случае я попытаюсь… У них еще, кажется, сын был болен недавно? Ведь это к ним ты тогда возила доктора?.. Ты, верно, их в самом деле очень любишь?
Надежда Николаевна подтвердила это и рассказала отцу все, что знала о Савиных. Беседа их была продолжительна и кончилась тем, что отец попросил свою балованную дочку не сокрушаться так о её друзьях, потому что, если бы не удалось ему выхлопотать Савину вспомоществование на лечение, то они вполне может рассчитывать на его личную помощь.
— Уладим как-нибудь! Не горюй, моя девчурка. Для тебя, ты знаешь, я всегда готов сделать все, что могу, и тем более рад помочь, если люди стоят сами по себе участия.
Надя вышла от отца немного успокоенная. Она знала, что он никогда не давал пустых обещаний и была уверена, что лечение Савина и помощь семье теперь обеспечены.
В расчете своем она не ошиблась. Молохов выхлопотал и вспомоществование, и все, что было нужно. Тем не менее, зрение Савина не только не поправилось, но, не далее как через неделю после поступления его в больницу, глазной доктор объявил, что болезнь его только можно было бы оттянуть, если б ранее захватить ее, но что она неизлечима.
Глава ХII
Для милого дружка — сережка из ушка
Глубокая, тяжкая печаль овладела всей семьею. Отчаяние самого Савина было так мрачно, он так желал сам себе смерти и так отчаянно призывал ее, что на него больно было смотреть посторонним, a для близких его это была настоящая пытка. К счастью, такое острое состояние продолжалось недолго. Савин заболел нервной горячкой, после которой последовал полный упадок сил. Шесть недель спустя после его выздоровления, мир Божий сокрылся для глаз его, и этот, недавно бодрый еще и здоровый человек превратился в расслабленного, почти впавшего в детство старика. Впрочем, жена его дети, измученные видом его первого безумного горя, благодарили еще Бога за то, что он успокоился. Такое состояние тихого, безвредного прозябания все же было сноснее, чем дикие порывы и припадки злобы, во время которых приходилось прибегать к силе, чтобы помешать несчастному покончить с жизнью.
