Пуговица, или серебряные часы с ключиком - Вельм Альфред (библиотека книг бесплатно без регистрации TXT) 📗
Подхватив слетевшую солдатскую фуражку и пятясь задом, Генрих выскочил со двора.
— Фашист! Фашист! — все кричал он, очутившись на деревенской улице.
Но Матулла уже снова скрылся в конюшне.
— Мишка, где Николай?
Заметив, что парнишка плачет, солдат спросил, что случилось.
— Где Николай?
— Пусть Генрих лучше не попадается сегодня на глаза коменданту, — ответил Мишка. — Николай сегодня как тигр… — сказал он.
Дверь рывком открыли, и вошел сержант. Подойдя к комоду, он стал рыться в своих вещах.
— Мне показать кое-чего надо. Тут, рядом, — сказал Генрих.
— Некогда мне!
— Понимаю, понимаю. Но тут — только выйти…
— Я сказал — нет!
Перерыв весь ящик и не найдя нужной ему вещи, Николай втолкнул ящик на место и вышел.
— Что это он, Мишка?
— Злой очень. Вся деревня в красных флагах. Вчера все были фашистами, а сегодня — красные флаги.
— А он что, сам уже видел?
— Очень злой, — только и ответил солдат.
— И ничего не сказал? Не обрадовался совсем?
— Пойми ты: вчера Гитлер, а сегодня — красный флаг… — Неожиданно солдат замолчал и пристально посмотрел на Генриха. Потом сдвинул фуражку на затылок и плюхнулся в желтое кресло. — Эх ты, Пуговица! — со вздохом произнес он, хлопнул в ладоши и громко рассмеялся. — Теперь-то я понимаю… Теперь-то я понимаю…
А Генрих, так ничего и не поняв, спросил:
— Приказать, чтобы они сняли красные флаги?
— Пуговица ты! — только и сказал солдат, вытирая слезы. — Политика-то, оказывается, штука хитрая!
— Мишка, что ж, значит, все флаги снять?
— Как будет по-немецки…
— Чего это?
— Пуговица — по-немецки.
— Хозенкнопф! — ответил Генрих и выбежал вон.
— Ты — Хозенкнопф!
Немного погодя Генрих уже был у матушки Грипш.
— Дадут тебе, матушка Грипш, печенку. Обязательно дадут. Но, понимаешь, сними, пожалуйста, флаг.
Следующим был Бернико.
— Послушай, Товарищ! Я ж нарочно велел побольше сшить. Ты же сам полчаса назад приказал…
— Приказал, приказал…
— Сам только что…
— Вчера фашист, а сегодня — уже красный флаг?
Бернико убрал флаг.
— Честно говоря, — бормотал он себе под нос при этом, — не пойму я что-то…
— Давай-давай! Ду, Бернико, очень мало ферштеэн.
Как-то в деревне остановился грузовик с солдатами и бронированный тягач. Затем они проехали по деревенской улице и дальше — по направлению к Хавелю. Спрыгнув с грузовика, солдаты пошли в лес, выбрали там самые толстые сосны и срубили. Потом очистили их от коры своими широкими топорами. Длинные бревна тягач подтащил к самой реке. А там уже были натянуты канаты. Блоками бревна поднимали и укладывали на быки, оставшиеся от старого моста через реку. Не прошло и нескольких дней, как новый мост был готов. Перед тем как уехать, солдаты еще сделали перила. Получился прочный и надежный мост. От него приятно пахло смолой.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Где ложь, Генрих уже знал, а вот где правда, ему предстояло еще постигнуть.
Порой он мурлыкал себе под нос какую-нибудь мелодию, которую раньше часто пел, и вдруг, осознав, что это была песня, какую они пели в гитлерюгенд, пугался. Долго он бегал потом с несчастным видом, чувствуя себя обманутым.
С песнями ведь связано столько воспоминаний: игра в прятки летними вечерами, небо, по которому летят устраиваться на ночь вороны. Все это было еще тогда, когда мама никак не могла дозваться его домой… Долго он не мог понять, что песни эти обманывали его. Он решил просто-напросто забыть их, забыть и все те годы. Но это ему не удавалось.
Теперь он уже знал всех ребят в деревне. Один мальчишка примерно его возраста жил в длинном доме для батраков, построенном еще при помещике. Звали мальчишку Лузер. Иногда Генрих видел его за колкой дров. Сняв курточку, он старательно трудился. Хороший мальчишка, решил Генрих. И сразу постарался поставить себя на его место. А как приятно, должно быть, сознавать себя хорошим мальчишкой!
Однажды он увидел, что на порог вышла мать Лузера.
Тихая, неприметная женщина. А сын ее колол и колол дрова, не останавливаясь передохнуть, хотя хорошо знал, что мать вышла, стоит в дверях и смотрит на него.
Однако Генрих так ни разу и не подошел к этому Лузеру.
Иногда он видел и ребят всех вместе, они толпились возле кузницы. Он-то поглядывал на них издали, сидя верхом на Орлике, узнал и Лузера, а рядом с ним — большого парня, их заводилу. А они, оказывается, его давно уже приметили и только делали вид, будто не замечают.
Пинг-панг! — доносилось из кузницы. Генриху вдруг ужасно захотелось подбежать к этим ребятам, смешаться с ними, стоять вот так, засунув руки в карманы, болтать о том о сем… Но он молча ехал мимо, чувствуя, что они все смотрят ему вслед, и думал: «А что они сейчас говорят обо мне?»
Выехав за околицу, он увидел кого-то на лугу. Идет и качает головой, будто он безмерно счастлив. Ну конечно, Отвин! За спиной — старый школьный ранец. Отвин что-то крикнул и помахал рукой, но Генрих только прищелкнул языком, и Орлик припустил рысью.
Генрих ехал к Леониду. Вез ему письмо. Оно лежало за пазухой, и сейчас, когда лошадь шла рысью, Генрих чувствовал его кожей. Чужое совсем письмо, конверт — треугольничком… А как это оно добралось сюда из далекого какого-нибудь уголка огромной русской страны!
В лесу Орлик перешел на шаг. Генрих глубоко вдыхал прогретый солнцем и пахнущий смолой воздух. Куковала кукушка, а когда он подъехал к ручью, он услышал и зяблика. Письмо, которое он вез, было первым присланным сюда, в Пельцкулен, Леониду.
Выехав на небольшую полянку, Генрих увидел пасущегося Гнедка. Конь поднял голову, заржал. Генрих соскочил, снял уздечку, седло, положил на землю. От этого места было всего несколько шагов до лабаза. Генрих стал подкрадываться к нему, стараясь оставаться незамеченным. Но наверху никого не оказалось.
— Леонид! — крикнул он.
Никто не откликнулся.
По круглым перекладинам Генрих спускался вниз. Между высокими соснами виднелись березки, а кое-где и бук. Отсюда сверху виден и большой луг, куда часто выходили кормиться косули. Тихо было кругом. Свистнул дрозд. Генрих ходил по полянке и все звал:
— Леонид! Леонид!
Как славно насвистывал дрозд! Генрих спустился к ручью и вдруг увидел сапоги Леонида. Он стал звать, бегал, искал, а дрозд все свистел и свистел. И вдруг он засвистел: «По долинам и по взгорьям».
— Вон ты где, Леонид! Я тебя видел.
Леонид сидел на суку старого бука и болтал босыми ногами. На коленях лежало двухствольное ружье.
— Ты знаешь, я мог бы пари держать, что это дрозд свистел. Петушок. А я тебе принес кое-что. Вот! — Генрих расстегнул рубашку и вручил Леониду письмо.
Солдат сразу узнал крупный почерк своего деда. Это встревожило его. Взяв в руки ружье, он спустился вниз, присел у комеля.
Сколько деревень они прошли! По каким только дорогам их не мотала война! Сколько зла они повидали! Но почему-то его никогда не покидала вера, что родную его деревню война обойдет. А теперь — это письмо! Нет, не обошла, не обошла!..
«Ленечка, дорогой ты наш, единственный! — читал он. — Ты только не волнуйся, я тебе все по порядку. Ты только не волнуйся…»
Мальчик сидел рядом с солдатом. «Как там твоя Наташа?» — хотел он спросить, но, взглянув на Леонида, на его черные глаза, с ужасом смотревшие на листок бумаги и все быстрей и быстрей пробегавшие строчки письма, испугался и промолчал.
«…Мы со старым Герасимом и вырыли могилку, — продолжал читать солдат. — Больше никого и не осталось в живых. Во всей деревне ни одной избы — они всё пожгли, душегубы проклятые! Один Герасимов дом чудом уцелел. Ты уж прости меня, Ленечка, старика, за то, что суждено нам было в живых остаться с Герасимом… Молил я их, на коленях молил, чтобы смилостивились и меня пристрелили…»
