Конец каникул - Домагалик Януш (читаем книги .TXT) 📗
Я был знаком с ним по спортивному кружку в школе, вместе играли в баскетбол. В этом году он тоже кончил нашу школу. Учился он то ли в седьмом «Б», то ли в седьмом «А». Я уж и позабыл, как его зовут, и потому говорю:
— Привет, баскетболист! Во сколько кассу откроют?
— Должны сейчас открыть. Кассирша попьет чайку, накрасит губки и начнет, пожалуй, продавать. Тебе купить?
— Не знаю… Тебе, наверно, столько не дадут. Мне надо два. А тебе?
— Я и так беру четыре, на всю семью. На два больше, на два меньше — какая разница?
— Не продадут тебе шесть билетов.
— Мне? — И Каминский иронически улыбнулся: — Мне не продадут? Шутишь! А ты с кем идешь? С девочкой?
Я кивнул. Мы постояли минуту, и Каминский говорит:
— С Козловской, что ли?
— Что с Козловской? — спрашиваю я его, потому что сразу не понял.
— Я говорю, с Козловской, что ли, идешь в кино?
— Ты что, спятил? — говорю я ему. — С Иркой в кино? Что тебе в голову взбрело?
Он мне ничего не отвечает, а сам, вижу, стал читать ценник билетов на стенке.
— Подорожали, — бурчит себе под нос. — Это потому, что кинотеатр теперь панорамный.
Но зубы мне не заговоришь. И чего это ему втемяшилась Ирка Козловская? Откуда он знает, что мы с Иркой знакомы?
— А ты, Каминский, я вижу, очень Иркой интересуешься. Ну и ходи с ней в кино, а мне голову не морочь. Кто-нибудь, наверно, глупостей тебе наболтал…
— Может, и наболтал. Да это неважно. Если хочешь знать, так она сама болтает подружкам, что ты за ней бегаешь.
— Сумасшедшая!
Я даже не разозлился, просто стало смешно. А смешно стало потому, что он обо всем этом всерьез, да еще смутился.
Из дома напротив кино, из открытого окна послышался по радио марьяцкий хейнал.
— Боже ты мой, уже двенадцать? — перепугался я. — Столько времени!
И тут-то мне вспомнились эти двое: Эльжбета, которая играет, конечно, с этими ребятами из техникума в теннис, и Зонтик, который ждет в своей квартире… Хотя нет, он-то не ждет! Старик вообще не знает, что мы вызвали ему врача. А врач приедет только в шесть вечера. Еще через шесть часов! Ничего себе…
— Знаешь, Каминский? Не надо мне билетов, — решил я. — Мне нельзя в кино!
— А что случилось?
— Видишь ли, я, собственно, ищу врача. Не знаешь, как найти? Нужен врач, быстро и даром! Есть какие-нибудь идеи?
— Мой брат. Да какой он врач? Погляди, как вчера вырвал мне зуб, вся физиономия распухла! Ноет и ноет… Хуже дантиста не найдешь. Никому не посоветую у него лечиться.
В самом деле, физиономию у него малость перекосило.
— Дантист не нужен. Эх, история… — сказал я с огорчением. — Теперь уж, пожалуй, ничего не придумаешь. Придется ему ждать до вечера. Такое дело…
— А что случилось? Болтаешься тут полчаса, и вдруг спешка. Кто заболел? — спрашивает Каминский.
Я рассказал всю историю. Последние три года Зонтик был у нас классным воспитателем. Но ведь и у них он вел свои предметы. Я и подумал, может, теперь всем этим займется Каминский, пойдет, скажем, к Зонтику или чего еще. А я сбегаю к Эльжбете… Мысль была неплохая, но я, конечно, не сказал об этом — как-то неудобно.
Каминский поморщился:
— Скверно… Да, ты влип. И надо же такому именно с ним случиться!
— Не понимаю…
— Не люблю Забеляка… Вы звали его Зонтик, да? Что ты на меня так уставился? Не люблю, говорю, и все… Одного учителя любят, другого нет.
— Ну и что из того, что не любишь?
Открыли кассу, толпа заколыхалась, все бросились вперед. Но дело пошло быстро. Минут через пять Каминский появился с билетами. Не знаю сам почему, но я его ждал, ведь от билетов я отказался. Он свернул гармошкой ленту с билетами, сунул в карман и остановился, глядя на меня. Словно задумался о чем-то.
— В общем-то, ты прав: что из того, что не люблю? — сказал он наконец. — Пошли на шахту!
— На кой бес опять на шахту? — удивился я. — Зачем?
— Чего дурака валяешь? «Зачем, зачем»! О чем мы с тобой все время толкуем? О враче, да? Ну, идешь? Или мне одному идти?
— А ты один пошел бы? — обрадовался я, и он, наверно, это понял: с улыбкой посмотрел на меня и пожал плечами.
— Почему бы нет? Дай только его адрес.
— Я пойду с тобой! — сказал я с досадой, и мы отправились вместе.
Я только рот разинул, глядя, как он это делает, я бы так не смог. Я думал, нас вышвырнут вон. Мне еще не случалось ходить куда-нибудь по делу, может, потому я и считал, что это так трудно. Сдать в школе взносы на комитет, сбегать на почту, в магазин… Что еще? Но это сущая чепуха. Мама тоже ни во что не вникала, делами занимался отец. Я давно считал, что он может все и выйдет из любого затруднения. Это было очень удобно. А теперь, оторопело глядя из угла, я завидовал, что не у меня, а у Каминского так складно все получается.
Он протиснулся между людьми, навалился на барьер, за которым сидела регистраторша, и сказал во весь голос: «Здравствуйте!» И все тотчас обратили на него внимание. В приемной у врача принято говорить вполголоса, как в церкви. И это обычное, в общем-то, «здравствуйте» прозвучало как гонг и произвело впечатление. Самое сильное, кажется, впрочем, на меня.
— Меня прислал директор шахты. Надо срочно связаться с врачом! Он в каком кабинете?
У меня перехватило дыхание. Ну горазд врать… Как он потом вывернется?
— Что случилось? Директор Хрущевский заболел? — оживилась регистраторша. Люди в очереди тоже.
Каминский посмотрел по сторонам и состроил физиономию, которая, по-моему, ровным счетом ничего не значила. Затем откашлялся и поправил волосы, что, с моей точки зрения, тоже ни о чем не говорило. Но вероятно, каждый понял это по-своему, и все остались удовлетворены ответом, которого не было. Регистраторша указала на одну из дверей, и Каминский опять очень громко сказал: «Можно?» — и, не колеблясь, вошел. А в приемной все пошло своим чередом: регистраторша вполголоса командовала людьми, те протискивались вперед с какими-то бумажками, рецептами и почти шепотом спорили друг с другом, кто перед кем стоял в очереди.
Через несколько минут из кабинета выглянул доктор и распорядился:
— Позвоните диспетчеру, пусть пришлют машину! Регистраторша вскочила со стула.
— Звоню, звоню! А что с директором? Врач посмотрел на нее, как на сумасшедшую.
— Что? Не морочьте мне голову.
— Да, да, доктор! Сейчас…
Она почтительно улыбнулась, люди сделали вид, что всего этого не слышат, а я почувствовал себя так, как на выступлении драм-коллектива у нас в школе. Мне казалось, вот-вот в этом скверном театрике обвалится крыша и рухнет на наши головы.
Однако ничего не случилось. Каминский вышел, нарочито громко сказав «до свиданья», кивнул мне, и через минуту мы были уже на улице.
— Велел подождать. Поедем вместе, когда дадут машину.
— Что, собственно, ты ему наплел? — спросил я с беспокойством.
— Неважно. Что надо… Более или менее правду. Оказывается, мы попали в десятку: За беляк когда-то учил и его тоже. Ну, чего морщишься? Не нравится, да? А иначе ты б ничего не добился, с ними так только и можно…
Около часа дня мы вместе с врачом оказались в квартире Зонтика. Будь я один, я б, наверно, бросился вон, стал звать на помощь людей — ну, не знаю, что бы такое я сделал, если бы пришел один.
— Черт возьми… — процедил сквозь зубы врач. — За такие-то труды…
Он тоже замер в дверях, как и мы. Но уже минуту спустя работал как одержимый, я не мог уследить за его руками. На пол сыпались головки от ампул, смененные уже в который раз иглы глухо звякали о металлическое дно коробочки со шприцами.
В квартире был полумрак, окна занавешены толстыми, надорванными с краев портьерами, духотища, беспорядок. Возле кровати разбитый стакан, разлитая по полу вода почти высохла. Наверно, Зонтик столкнул или выронил стакан и не смог подобрать осколки. Одежда скатилась со стула, на спинке висела только рубашка с оттопыренным крахмальным воротничком и галстук, его темно-синий галстук, в котором он всегда появлялся в школе. Я попробовал кое как собрать вещи, сложить. Невозможно было стоять без дела у стенки и смотреть, как работает врач. Каминский тоже в конце концов очнулся, я услышал, как на кухне наливается в чайник вода.
