Ведьмины круги (сборник) - Матвеева Елена Александровна (читать книги полностью без сокращений txt) 📗
Наверное, постоянно вспоминали Люсю только я и ее мать, малосимпатичная женщина, сыгравшая в судьбе своей дочери недобрую роль. И все-таки я хотел бы привести эту женщину к холмику с деревянным крестиком и сказать, что здесь лежит Люся. Это было бы справедливо.
После похорон отца мы с матерью часто бывали на кладбище, и однажды на дорожке, по которой мы ходили, я обнаружил скромную цементную плитку, поставленную вертикально. Сверху были какие-то цифры. Ниже – год. Еще ниже – инициалы. Я показал матери загадочный памятник, возле которого не росло ни цветочка, и спросил: что бы это значило?
– Это не инициалы, – пояснила мать. – «Н. Ж.» означает – «неопознанная женщина». Выше – год смерти. Потом, судя по всему, номер могилы, потому что очень большой. Не могут бомжи в таком маленьком городе исчисляться тысячами.
Потом мы обратили внимание и на другие такие же маленькие плитки. На этом участке их было пять. Все умерли в один год – год Люсиного исчезновения. Все – «Н. М.», и только одна – «Н. Ж.».
Я предположил, что это могла быть могила Люси, но мама возразила. В милиции до сих пор лежит ее фотография, и, более того, однажды Игоря приглашали на опознание. Но поскольку у Люси могилы не существовало, каждый раз, бывая на кладбище, я клал цветок на эту.
У меня хорошая память на лица. В тот день, а было это недели за полторы до Люсиного исчезновения, я возвращался домой и издали заметил, что возле нашей открытой калитки стоит мужчина. Забор со стороны улицы был из досок, высокий, с кем говорит мужчина, я не видел. Сперва услышал. Я понял, что мужчина угрожает, а Люся просит его о чем-то. Она твердила: «Ты этого не сделаешь! Ты не можешь это сделать!»
На вид ему было лет сорок. Фигура, будто хлыст, гибкая и сильная. Хищный, с горбинкой нос – орлиный. Рот с плотно сжатыми губами, тонкими, как лезвие ножа. У него была смуглая кожа, черные глаза и волосы. И наглое что-то в нем было, нахальное. Таких называют «хозяевами жизни» – так они себя чувствуют и ведут.
– Что встал? – грубо обратился ко мне Орлиноносый.
– Я здесь живу.
Он повернулся и, уходя, бросил:
– Я все сказал.
Калитка за мной закрылась. Люся стояла, прижав к груди кулачки, и дрожала, словно от холода. Лицо было мокрым и припухшим от слез.
– Пошли домой, – попросил я.
Дома никого не было. Я направился в кухню, но Люся взяла меня за руку и повела на второй этаж. Скинув тапочки, она забралась на кровать и сняла со стены икону. Потом она положила мою руку ладонью на изображение и сказала:
– Клянись!
Глаза Богоматери строго и печально смотрели из-под моих раздвинутых пальцев.
– Повторяй за мной. Клянусь всем святым… – произнесла она, испытующе глядя на меня. – Клянусь всем святым… что никогда, никому, ни под каким видом… ни при каких обстоятельствах… не раскрою чужую тайну и буду хранить ее, как свою!..
Она взяла у меня икону и сказала:
– Лучше так, лучше прижми ее к груди и повторяй:…и буду хранить ее, как свою. Клянусь страшной клятвой! Говори: клянусь страшной клятвой! А если нарушу, пусть мне будет пусто, вечное проклятие и спасения не будет, как Иуде, продавшему Христа.
Люсина дрожь передалась мне. Указывая на икону, она предупредила:
– Ты поклялся перед ликом Богоматери. Иди.
Я вскипятил чайник, но боялся ее звать. Она сама спустилась.
– Ты давно там стоял?
– Где? – спросил я, хотя все понял.
– У забора.
– Я не стоял там, я подошел. А кто тот человек?
– Никто, – ответила она. – Я бы его хотела никогда-никогда не видеть.
– Он больше не придет?
Она пожала плечами.
– Может, лучше рассказать Игорю и отцу? – предложил я.
Она не ответила, только посмотрела на меня своим особенным, открытым, беззащитным и строгим взглядом.
– Не будем об этом говорить. Ты еще ребенок, но это ведь не значит, что ты не можешь вести себя как мужчина?
Наверное, Люся думала, что я слышал их разговор. А я не слышал. Но о визите мужчины не узнал никто. Я не нарушил клятву ни тогда, ни потом, ни теперь. Ни под каким видом, ни при каких обстоятельствах. Сейчас это вряд ли имеет значение, но, даже вводя в курс Катьку, чтобы она согласилась разведать про платье, я сказал ей только общие слова: Люся боялась чего-то, что-то ей угрожало… Одно время мне казалось, что я должен раскрыть тайну, что поступаю плохо и глупо. Но я же и тайны не знал! Не помогло бы мое признание найти ее. А мужчину с орлиным носом я никогда больше не видел. В наркоманском гнезде и среди покупателей наркотиков его тоже не было. Я бы и сегодня его узнал. А то, что Люся не была наркоманкой, – даю голову на отсечение. Этого ведь и не скроешь, правда?
Глава 14
МЕСТОНАХОЖДЕНИЕ НЕИЗВЕСТНО
Я еще раз поговорил с санитаркой Павлиновой, уважительно называя ее Анной Сергеевной, ну а себя по-прежнему – следователем. Я просил сказать откровенно, без ложной боязни: была ли у Люси возможность доставать наркотики? Павлинова ответила ясно и простодушно: нет. А через кого-то? Через знакомую медсестру или врача? Санитарка категорически отвергала такую вероятность. Да я и сам в нее не верил.
Перед отъездом в Петербург мы с мамой сходили на кладбище. Перед кладбищенскими воротами купили у старухи букетик полевых ромашек. Я убрал с могилы «Н. Ж.» увядшую ветку жасмина, которую принес в прошлый раз, и веером разложил несколько ромашек. Молоденькое деревце боярышника, стоявшее в изголовье могилы, весело помахало мне вслед.
Когда Люся исчезла, начинала цвести черемуха и стояли «черемуховые холода». Всякое движение в природе замедлилось, затихло, чтобы со дня на день совершить стремительный скачок в настоящую весну, свежую, благоуханную и недолгую, готовую с зацветанием сирени обратиться в лето.
В тот день у Люси было ночное дежурство, так что с утра она осталась дома одна. Когда я вернулся из школы, ее уже не было, и я подумал, что она пораньше ушла на работу. После ночного дежурства она успевала домой до того, как все расходились. А тогда – не успела. В этом тоже не было ничего удивительного: мало ли что могло ее задержать, но Игорь почему-то забеспокоился. В нашем старом доме не было телефона, так что в больницу он позвонил уже из спортшколы. Там ответили: Люся вчера не явилась на работу.
Игорь побежал к Люсиному дядьке и к ее матери, затем – на всякий случай – в больницу, потом разыскивал ее знакомых и бывших одноклассников. Никто ничего не знал.
Вечером Игорь с отцом отправились в милицию. Там сказали, что по-человечески понимают беспокойство родственников, но Люся не ребенок, а время ее отсутствия, по их меркам, ничтожно, даже если предположить, что пропала она вчера днем. Заявление у них не взяли. В случае пропажи человека заявление принимают только через трое суток.
Люси не было уже сутки с лишком. Мы понимали: с ней что-то случилось, она не придет. Но вот ведь неистребимая потребность в вере и надежде! Мать с отцом с потерянным видом сидели за полночь на крыльце. Они ждали, и я ждал, что откроется калитка и она появится в своем сером плащике. Время от времени я прогуливался по улице, надеясь увидеть ее первым. И никто меня не одергивал, не загонял домой, хотя была уже глубокая ночь.
Игорь с товарищами до утра ходили по городу. Люсю они, конечно, не нашли, и разузнать ничего не удалось. На другой день Игорь заметил пропажу иконы. Мама просила его внимательно проверить, все ли вещи на месте. Он проверил: больше ничего не пропало. Уходя, Люся надела плащ, взяла сумку и зонтик. Деньги и даже ее кошелек лежали в ящике письменного стола. Там же и обручальное кольцо. Оно было ей великовато, и, уходя на работу, Люся снимала его, чтобы не потерять.
О пропаже иконы тут же заявили в милицию. Пришли два милиционера, ходили, смотрели, что-то писали. А потом Игорь растерянно сообщил родителям, что из Люсиной шкатулки испарилась нитка коралловых бус. Он утверждал, что пропали бусы после посещения милиции. Я в этом тоже был уверен. Когда брат проверял, не пропало ли что, я тоже там крутился. А шкатулка мне всегда нравилась, я и раньше любил туда заглядывать. Я точно помню, как подходил к стеллажу, открывал шкатулку и видел бусы. Там еще лежали перламутровые пуговицы, которые остались на месте.
