Мой дом на колёсах (сборник) - Дурова Наталья Юрьевна (электронная книга .txt) 📗
Ах, если бы у меня был кусочек мяса, то можно было бы попробовать и начать первую в Чавкиной жизни репетицию!
Осматриваю свои карманы. Кроме крохотного кусочка сахара, ничего не нашлось. Желание проверить Чавку было так велико, что я забыла о маме-кошке и протянула маленькому еноту сахар.
Он взял его в лапки, обнюхал, опустил лапы под воду и стал тереть.
– Молодец, Чавка, молодчина! Полощи, споласкивай!
А Чавка действительно, будто споласкивая, всё тёр и тёр сахар.
Я была рада. Что ж, не пройдёт и полугода, как на манеже цирка появится ещё один хороший артист.
Лапки енота быстро работают под водой. Но вот он вынимает их. Они пусты и липки. Конечно, сахар растаял! Не понимая, что произошло, Чавка вдруг рванулся вперёд. Бултых! – и очутился в канаве.
Бедная кошка! Она была хорошей и доброй мамой, и, пожалуй, если бы я не вытянула из воды Чавку, кошка прыгнула бы в канаву спасать его. Но, увидев Чавку уже на суше, кошка стала зализывать его мокрую шерсть. А немного успокоившись, поспешила увести всю свою семью прочь от канавы.
Так они и шли. Впереди выступали котята, выступали гордо. За ними, лениво подпрыгивая, брёл Чавка. А последней, еле-еле, шла мама-кошка. И, несмотря на то что бока её были впалые, а походка усталая, я глядела на неё с уважением и чувствовала себя виноватой.
Ну что поделать! Хоть Чавка теперь и кошкин сын, однако стать прачкой ему придётся.
Матрёна и Люлька
В цирк Люлька попала благодаря своему неспокойному, нервному характеру. Было это во Владивостоке. Её, крошечную обезьянку, привёз на пароходе боцман в подарок сыну. Восторгам мальчика не было конца. Люлька действительно была очень забавна в своём клоунском колпачке с кисточкой и в костюме, сшитом из разноцветных корабельных флажков заботливой рукой боцмана.
Но не прошло и часа, как в доме у боцмана начались беспорядки. Сначала был опрокинут туалетный столик и разлиты духи, а к вечеру буквально на всём, что находилось в комнате, лежали следы Люлькиных проделок.
Тогда-то и раздался у нас в гостинице телефонный звонок: «Есть обезьянка, очень хорошая, но… Возьмите её, пожалуйста, к себе в цирк».
Так Люлька оказалась в цирке. Ей тотчас пришлось привыкать к клетке и окружавшей её обезьяньей компании.
В жарком обезьяннике сидели пять обезьян, и все они были разные. Только одна, старая, но уже известная артистка Матрёна, была похожа на Люльку. У неё были такая же голова, напоминающая собачью, и хвост как у Люльки, но характер совсем другой – флегматичный. Быть может, поэтому осанка у Матрёны была величественная. Она часами могла рассматривать облезлого попугая Макара, совершенно не обращая внимания на его попугайские однообразные остроты. Когда же ей это надоедало, она сосредоточенно ковыряла пальцами свою волосатую грудь, делая вид, что кого-то выискивает. Утомившись, Матрёна издавала грустный, протяжный вопль. Первой ей отвечала Люлька, затем в обезьяннике поднимался невообразимый шум. Тогда Матрёна, видимо вполне удовлетворённая вниманием, которое ей оказывали обезьяны, почесавшись, ложилась спать.
Только по воскресеньям она вела себя необычно. Однако это было не по её вине и объяснялось очень просто. Дрессировщик заставлял Матрёну разыгрывать роль умной и благовоспитанной обезьяны. Она должна была перелистывать страницы большой книги, где незаметно для зрителя находила себе лакомства. Затем ей, как в ресторане, подавалась московская солянка, которую она аккуратно ложечкой съедала. А так как в воскресенье ей приходилось выступать в четырёх представлениях подряд, то к концу она сильно наедалась и долго возилась в своей клетке, не давая заснуть соседкам. Особенно в эти минуты волновалась Люлька. Когда кто-нибудь пытался подойти к Матрёниной клетке, она хваталась за прутья решётки и яростно трясла их. А Матрёна, прикрывшись тёплой тряпкой, блаженно похрюкивала.
Как-то во время уборки Люльку выпустили из клетки и привязали к двери. Поводок оказался длинным. Люлька мгновенно очутилась рядом с Матрёниной клеткой. Несколько секунд они рассматривали друг друга, удивлённо двигая лбами, а познакомившись, обезьяны уже не захотели расстаться. Только по утрам Люльку, начинающую артистку, на репетицию брали одну. Очень раздражительная, она по каждому пустяку впадала в истерику. Бывало, стоило ей показать маленький тоненький прутик, как она сейчас же бросалась на опилки и оглашала весь манеж душераздирающими воплями. Но если дрессировщик зазевался, то – пеняй на себя! – осторожно, исподтишка, Люлька умудрялась его укусить. Но всё это не мешало ей быть очень способной артисткой. Уже через два месяца Люлька участвовала в скачках, грациозно восседая на пони.
Однажды вечером, когда Матрёну должны были взять на работу, неожиданно из клетки вынули Люльку, а Матрёна тихо уселась около решётки ожидать приятельницу. Но через несколько минут она заметалась по клетке, раскричалась, выкинула кормушку, стала рвать тряпку. Вскоре стало понятно обезьянье волнение: с манежа доносилась музыка, под которую более двух десятков лет Матрёна исполняла свой номер. Вот музыка смолкла, дверь обезьянника распахнулась, и внесли усталую Люльку.
С этого дня Люлька во всём заменила Матрёну, а старая актриса появлялась на манеже только на премьерах или очень ответственных представлениях.
И заяц способен на подвиг
Он был самым обыкновенным зайцем. Летом его шкурка, как и полагается, желтела, зимой заяц становился белым, и чёрные полоски на его ушах резко выделялись.
Как-то заяц выступил в приморском городе. Время осеннее, вот-вот должна была перемениться шкурка, но заяц почему-то так и остался жёлтым – летним. Говорят, что с зайцами такое случается, если море рядом. Но в характере его, пожалуй, это не отразилось: заяц по-прежнему был пуглив, боялся всяких новых предметов и, разозлённый чем-нибудь, угрюмо и подолгу выбивал барабанную дробь. В цирке среди зверюшек он и был барабанщиком. Для зайца такая работа была нетрудной: барабанить, раздражаясь по пустякам, он привык с детства в лесу. Только здесь, в цирке, барабанить нужно было не со злости, а по знаку дрессировщика. Ну что ж, нужно так нужно, лишь бы за это давали вкусную, душистую петрушку. И заяц, увидев её, безразличный к публике, весело барабанил под оркестр.
Так и жил заяц в цирке ничем не примечательным, рядовым артистом. Он даже не имел своей отдельной квартиры, а жил вместе с целой семьёй никогда не унывающих, шумливых морских свинок. Друг другу они не мешали: заяц жил, не обращая на соседей внимания, а шустрые свинки, наверное, уважали его, такого большого, ушастого и умеющего прыгать аж до самого потолка клетки, – уважали, будто он был их вожатым. Только иногда морские свинки испуганно замолкали, слушая, как бойко и чётко на спине какого-нибудь их сородича заяц репетирует свой музыкальный номер.
На выступления их возили вместе. Но случалось зайцу со свинками работать перед ребятами, к которым ни поездом не проехать, ни пароходом не доплыть. Тогда все самолётом вылетали. Тут, конечно, неприметные артисты – заяц, лисицы, петухи, куницы – на первом месте оказывались. Ведь слона в небо не подымешь!
И вот однажды летел заяц со своими соседями на самолёте. Трудный рейс был. Недаром свинки замолкли, будто уснули, а зайцу дышать всё тяжелее становилось. Когда самолёт приземлился, сразу стали клетки вынимать и ставить на багажную тележку. Нагрузили полную тележку и отправили клетки к машине. Лишь одна заячья клетка случайно свалилась и затерялась среди каких-то тюков. Заяц приник к решётке: никак не надышится крутым морозным воздухом. Даже свинки ожили, засуетились.
