Казацкие были дедушки Григория Мироныча - Радич Василий Андреевич (читать книги полные .TXT) 📗
Ободренный подмогой, хан снова приказал наступать. Но каково же было его разочарование, какой ужас охватил татар, когда оказалось, что это не орда приближается, а летят запорожцы, предавшие огню и мечу полуостров. Запорожцы умышленно подняли мусульманские знамена, захваченные в Крыму; и этим окончательно сбили с толку татар.
Орда, бывшая с ханом, — говорит летописец — сразу потеряла мужество и воинскую доблесть, стремительно рассыпалась по крымским полям и прямо попала в глаза казацкому войску, бывшему позади неё. А казаки, гоняясь по полю за перепуганными татарами, несколько тысяч из них убили, несколько тысяч забрали в плен за малым не поймав и самого хана. Утомленные непрерывными битвами, но бодрые духом, победители возвращались домой. Среди войска шли целые толпы пленников и освобожденных невольников. В тылу войска казаки гнали гурты рогатого скота и отары овец, захваченных вместе с чабанами. Запорожцы держали путь к родному Днепру. Но время полуденного привала Сирко приказал наварить побольше каши и хорошо накормить пленников. Когда это было исполнено, кошевой подошел к их рядам и велел мусульманам отделиться от христиан. Распоряжение кошевого было немедленно исполнено.
— Кто хочет, идите с нами на Русь, а кто не хочет, возвращайтесь в Крым, — сказал он, обращаясь к христианам, из которых многие сжились с неволей, обзавелись имуществом, а иные и родились уже в Крыму.
Некоторые выразили желание возвратиться в Крым, так как там они имели оседлость, а на родине у них ничего не осталось, и их ожидала нищета и всевозможные лишения.
— Хотите вернуться под власть крымского хана? — еще раз спросил кошевой.
— В Украине мы чужие, — ответили обездоленные невольники, — а здесь мы хоть прокормимся.
Это, конечно, могли говорить только старые, невольники, обжившиеся в Крыму.
— Делайте, как знаете, — заметил атаман — силой вас мы не станем удерживать.
После этих слов произошло движение среди христиан и многие из них повернули на дорогу, ведущую к Перекопу.
Сирко не верил своим глазам. Он поднялся на высокую степную «могилу» и долго глядел вслед удаляющейся толпе.
«Не может быть, чтобы эти люди забыли родину и добровольно отдавались во власть лютого врага Украины, — думал кошевой. — Они возвратятся… Они должны возвратиться!!!»
Но толпа удалялась, и ни один человек не повернул обратно к своим.
Победоносное запорожское войско благополучно добралось до Сечи, отслужило благодарственный молебен и по-братски поделилось богатой добычей.
Освобожденные невольники были отправлены в Украину к своим прежним местам. Пленным же татарам было объявлено, что если за них в скором времени не будет доставлен выкуп, то все они будут отосланы в Москву, в вечную неволю. Пленники сейчас же послали в Крым письма, умоляя о скорейшем выкупе.
Низовые рыцари умели не только сражаться и одерживать победы, они умели и веселиться, веселиться искренно, от «щирого» сердца, от всей души. Переполненная народом Сичь несколько дней гуляла без устали. Гремели мушкеты, ревели гарматы, земля стоном стояла от разудалого гопака, а песни разносились далеко по Заднепровью… Нагулявшись вволю, пришлые казаки стали расходиться по своим зимовникам; но предварительно кошевой Сирко со всем «товариществом» написал хану письмо, в котором объяснил причины, побудившие произвести погром ханства.
«Ясновельможнейший мосце, хане крымский со многими ордами, близкий наш сосед!» — писали низовые рыцари. — «Не мыслили бы мы, войско низовое запорожское, входить в войну и неприязнь с вашею ханскою милостью и со всем крымским панством, если бы не увидели начала её с вашей стороны»…
Дальше указывалось на вероломное нападение янычар, и рядом с этим вспоминались былые подвиги запорожцев. Напомнили сичевики хану подвиги Самуся Кошки, атамана, воевавшего с мусульманами на Черном море; припомнили поход Богданка, морской поход на челнах Сагайдачного, взявшего штурмом Кафу; не забыли они ни Богдана Хмеля, ни Сулимы, бивших мусульман и на суше, и на море.
— Пришел я поклон отдать пану кошевому, — обратился Тарас Гачок к атаману, отвесив ему низкий, поясной поклон.
— Заскучали, братику, в курени, потянуло до зимовника? — спросил с добродушной улыбкой Сирко.
— Потянуло, пане-атамане… Не привык я без дела сидеть…
— Вот я и сам не люблю сложа руки сидеть… Хотелось бы пчелок своих посмотреть.
— Я до пана-атамана с просьбой, — после паузы выговорил дед.
— А что за просьба?
— Тут привезли мы из Крыма раненого казака; тяжко он ранен, и сечевые цырюльники не помогут ему. А если б я его осторожно на челне довез до своей хаты, да попользовал травами, то он бы, может, к осени, с Божьей помощью, и на коня сел.
— Раненый — родич дидуся? — поинтересовался кошевой.
— Нет, пане-атамане, я его так давно знаю… Жалко хлопца, добре он бился в Крыму… один за пятерых работал…
— А зовут его как?
— Микола Кавун.
— Ну, что ж, пусть будет по-вашему, забирайте своего Кавуна.
В тот же день дед продал коня, приобрел ходкий челнок и, починив оснастку, пустился в путь-дорогу. Челнок легко скользил по днепровской зыби. Тарас сидел на корме, а веслами работали три молодым казака и инок Алеша, решивший вернуться в монастырь.
На дне челна, ближе к носовой части, лежал раненый Микола. Товарищи устроили ему удобное ложе, но раны его горели огнем, и из груди его вырывались слабые стоны. К концу пути жар усилился, сознание начало мутиться, и раненому все казалось, что он стоит посреди сечевого Майдана, привязанный к позорному столбу, а кругом волнуется целое море казацких голов… Это живое море вдруг застыло и замерло… На майдан вышел сам кошевой с куренными атаманами и всей войсковой старшиной. «За измену товариществу — смерть!» — раздается чей-то грозный голос… Раненый начинает метаться и вытягивает правую руку, как бы желая, защититься от грозящего удара.
— Это я провел янычар! — вскрикнул Микола, с ужасом глядя на лица гребцов… Ну да, я… Мороз трещал, да мороз… они все шли, шли… А месяц смеялся… и зорьки смеялись… А янычары шли к куреням… — Больной начал так метаться, что его должны были держать.
— Когда б скорей добраться до хаты, — сказал старик, налегая плечом на свое длинное правило (рулевое весло).
Перед заходом солнца вдали показался остров посреди реки. Среди зелени на нем белела хатка старого запорожца. Гребцы приободрились, и скоро челн врезался в песчаную отмель. Раненого бережно перенесли на берег и опустили на сухой, нагретый солнцем песок. Очутившись на земле, он сразу успокоился, открыл глаза и обвел окружающих товарищей грустным, задумчивым взглядом. Сознание вернулось к нему, и из его израненой груди больше не вырывалось ни стонов, ни вздохов, силой великой казак сумел подавить страдание.
— Братику! — произнес он тихо, и взгляд его остановился.
Алексий опустился возле на колени.
— Братику, мне уже не встретить завтра солнца… А ты, друже, будешь жить… Облегчи мою душу… Когда будешь на Украйне, разыщи мою старую неньку и скажи ей, что я добре бился с татарами, что я… хотел положить душу за братьев своих и умер, как добрый казак…
У него еще хватило сил передать, где живут его родители. Затем, раненый запрокинул голову, и его усталые веки смежились с тем, чтобы больше не раскрываться.
Он уже не видел, как пурпурное солнце потонуло в розовой степи, как алым полымем вспыхнули днепровские стремнины; не видел он, как гаснут вечерние облака и в быстро темнеющем небе вспыхивают трепетные звёзды; не слышал он, как шепчется прибрежный камыш с ленивой днепровской волной, как скользят сизые чайки над гладью речною, как плещется рыба в зеркальных заливах… Погас последний солнечный луч, а вместе с ним догорела и жизнь молодая.
— Был казак — нема казака, пусть же ему земля будет пером! — сказал в раздумье старый сечевик снимая шапку. Запорожцы последовали его примеру.
Сумерки надвигались быстро, и по темному не рассыпались мириады звёзд.
