Катя, Катенька, Катрин - Сантарова Алена (лучшие бесплатные книги TXT) 📗
Только первый год нового, двадцатого столетия узаконил учебу женщин в университетах. Начиная с этого года девушки могли записываться в качестве слушательниц на медицинские и философские факультеты, сдавать экзамены, получать ученые звания. У них появилась реальная надежда получить приличное место после окончания университета, потому что раньше…
Об этом Катенька читала затаив дыхание и со слезами на глазах. Это была история двух первых чешек, получивших звание врачей. Их путь был тяжел и тернист и не привел, как в сказке, к счастливому концу. Анна Байерова и Богуслава Кецкова были способные, прилежные и настойчивые студентки. Они закончили университет в Швейцарии, где на двадцать лет раньше, чем в Праге и Вене, женщинам была предоставлена возможность учиться. Они сдали экзамены и стали врачами. Это была первая победа. Прогрессивное общество приветствовало их восторженными статьями и речами, но должностные лица пожимали плечами: мы не доверяем ученым женщинам, мы боимся предоставлять им места в больницах, мы не можем дать разрешение на их медицинскую практику. Так и пришлось им обеим уехать в далекую Боснию, чтобы лечить там магометанских женщин, религия которых запрещала им обращаться к помощи врачей-мужчин.
Обо всем этом Катенька прочитала в журнале, который приходил из Праги на имя отца, директора школы.
С того года сообщения о женщинах-студентках появлялись все чаще и чаще. К первым женщинам-врачам Байеровой и Кецковой добавилось новое имя — доктор Анна Гонзакова, а затем — имена ее коллег: Маховой, Возабовой, Пейгровой… Их было десять. Шел 1906 год, и Катенька была твердо уверена, что через десять лет в конце этого списка будет стоять и ее имя — имя Катержины Томсовой. Доктор Катержина Томсова.
Однажды, когда лето было уже в разгаре и стояли знойные дни, она снова спряталась в каморке у окна, в холодке с запахом прошлогодних яблок.
Во влажной полутьме садовой беседки ученик с трудом отвечал на вопросы учителя, своего отца.
— Не знаешь? Молчишь? Снова не можешь ответить? — спрашивал отец, глядя на сына не зло, а печально и устало. — Не выдержишь экзамен, Благослав. Опозоришь и опечалишь своих родителей. А ведь мы многого ждали от тебя.
Благоуш не слушал. Он чесал одной ногой другую и смотрел, как по деревянному полу бегают муравьи. «Кусаются, бродяги! — думал он. — Кусаются и ищут сладкое. Наверное, оно здесь есть». Он никак не мог сосредоточиться и ответить на вопрос отца, потому что мысли его были заняты муравьями и сладким.
— Беги! — сказал отец.
Но мальчик не знал, куда. Он смотрел смущенно и глупо, как только что вылупившийся из яйца птенец.
— Куда бежать?
— Беги и принеси учебник латинского языка.
«Ко всем мучениям еще и это!» — с грустью подумал Благоуш.
Отец начал учить его латыни в надежде на то, что если он поступит в гимназию, то осенью ему будет легче учиться, так как он будет уже подготовлен. Благоуш с неохотой побежал за учебником, но очень скоро вернулся.
— Там нет! Учебника по латыни там нет!
— Ты знаешь, что за ложь и бесчестность я строго наказываю? — спросил отец и еще раз повторил: — Беги и принеси учебник латинского языка.
Мальчик пошел, но, сделав несколько шагов, вернулся обратно.
— Папа, не сердитесь, но учебника там действительно нет!
— Ты хочешь сказать, что книгу ты потерял?
Отец уже явно повышал голос.
Благоуш наклонил голову и заметил, что муравьи облепляют клубнику. В глазах у него засветились злые огоньки.
— Нет, я ее не терял… Ее взяла Катя!
Отец снял, потом снова надел пенсне:
— Катя? Зачем твоей сестре учебник латинского языка?
Благоуш огляделся вокруг. Потом несколько таинственно наклонился к отцу и прошептал:
— Учебник у Кати!
— Что означает эта комедия? — спросил директор Томса, не любивший всяких драматических ситуаций, жалоб и нашептываний. Он был убежден, что все можно разрешить разумно, спокойно, без шума и лишних слов, — короче, как он говорил, без комедий.
— Папа, — снова прошептал Благоуш, — она хочет выучить латинский учебник наизусть!
Слова эти звучали как шутка, но мальчик клялся и божился, что это святая правда.
— Ты точно знаешь, что Катя занимается по твоим учебникам?
Отец не ждал ответа. Он смотрел вдаль.
Мальчик нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Он стоял и не знал, что ему делать. Наконец спросил:
— Можно мне уйти?
— Да, да, иди. Иди и пошли сюда свою сестру!
Катенька пришла и спросила, поглаживая фартук:
— Что, папа, желаете?
Он спросил о книге. Девушка опустила глаза. Отрицать было глупо, признаться — тяжело. И все же она должна была сказать: да, я брала и учебник, и тетрадь, и немецкий словарь.
Катя испугалась. Не могла совладать с собой.
— Ты… ты Иуда! — шепнула она брату.
Отец услышал:
— Зачем ты так называешь брата? И почему ведешь себя так, что в дальнейшем сама стыдишься своего поступка? Зачем?
Прибежала мама. В руке она держала розгу и спрашивала, в чем дело. Моментально она рассудила:
— Катя завидует брату, что тот будет учиться в гимназии. Вот она из зависти и спрятала книги, чтобы ребенок ничего не мог выучить. Так, Катя?..
Розга ритмично ударяла по ладони, словно отмеряла минуты, необходимые для ответа.
Катя боялась гнева и отца и матери. Больше всего — справедливого гнева отца. Он не бил, но молчал, и в его глазах было столько грусти! С провинившимся пан Томса долго не разговаривал.
Гнев мамы был бурный, но короткий. Его Катя боялась меньше.
— Отвечай, Катя! — угрожала мама.
— Нет, нет… не из зависти! — крикнула девушка. — Мне хотелось все это выучить!
Розга повисла в воздухе, и пани Томсова удивилась:
— Выучить?
Тогда вмешался отец:
— Оставьте нас, пожалуйста!
Катенька села на скамейку напротив отца, а он взял тетрадь со словами, по которой занимался Благослав. Он называл первые попавшиеся слова на нескольких страницах, и она отвечала, переводя с чешского на немецкий и обратно.
Катеньке казалось, что весь мир испытывал смятение, стыд и позор. Только отблеск отцовского пенсне оставался тем же. Она испуганно смотрела на отца и чувствовала какую-то пустоту, хотела отвечать, но голос у нее прерывался.
Вопросы продолжали следовать один за другим. Она ответила что-то на авось. Отец незаметно кивнул головой. После этого она уже отвечала смелее и лучше.
— Хорошо, я доволен, — наконец сказал директор Томса и захлопнул черный словарик. Это была большая похвала. Катенька облегченно вздохнула, но на этом ее мучения не кончились.
Ей пришлось снова взять ручку и писать. Скоро лист бумаги стал черным от массы цифр и знаков умножения и деления. Время летело быстро, и мама позвала всех домой.
— Беги помоги маме, а после ужина поговорим, — громко произнес отец, что означало, что его слова относились ко всем.
Пока они находились на кухне, мамины губы были плотно сжаты. Она не произнесла ни слова. Благоуш избегал встречаться с сестрой глазами.
Катя молча сидела над тарелкой вечернего супа, будто в ней плавали кнопки: не могла проглотить ни ложки.
Когда убрали со стола и Катя вытерла последнюю тарелку, отец сказал:
— Откройте гостиную и зажгите свет!
Ведь он знал, что комната закрыта, что лампа вычищена и убрана, что сейчас лето… Благоуш так и застыл с раскрытым ртом.
— Зажгите свет! — твердо повторил отец.
Вокруг стола сели: отец и дочь — за книги, мама — за ручную работу и Благоуш, которому в порядке исключения было разрешено полистать иллюстрированную книгу. Экзамен продолжался.
Диктант и снова математика, а потом вопросы по ряду предметов, которые Катя проходила в городском училище.
Часы глухо пробили девять часов.
Отец взял в руки учебник латинского языка.
Катеньке снова стало страшно. Она знала первый урок: склонение имен существительных женского рода. Знала и второй, а третьим только собиралась заниматься.
