Таинственные перья - Зверев Максим Дмитриевич (список книг .TXT) 📗
Охотовед буквально остолбенел от неожиданности: каким образом он обнаружил пилюлю?!
Так в книжке охотоведа появилась ещё запись лесной загадки.
Эти случаи заставили его присмотреться: нет ли ещё в природе подобных примеров? Оказалось, есть!
Едва начнут меркнуть краски на зимнем небе, как высоко над Алма-Атой появляются вороны и сороки. Они летят, поднимаясь всё выше в горы, туда, где синеют в морозной дымке еловые густые леса. Там на всю длинную ночь на еловых ветках с тяжёлыми шапками снега сольются белые комочки сорок, а вороны прижмутся к стволам.
С рассветом крылатая голодная свора ворон и сорок несётся в город и разлетается по дорогам, отвалам и помойкам.
Однажды в конце зимы на утреннем рассвете город утонул в густом молочном тумане. Машины и трамваи с включёнными фарами тихим ходом пробирались по улицам, на другой стороне которых не было видно даже очертания домов. В это время охотовед со своим другом, сотрудником зоопарка Андреем Васильевичем Синявским, стояли около клеток с хищниками. Перед ними на льду пруда едва виднелась в тумане фигура работницы на льду. Она сыпала корм в кормушки лебедям, которые стояли по краю большой проруби.
Хлопнула калитка в заборчике пруда, захрустели быстрые шаги по снегу, и работница растворилась в тумане. Только долго ещё поскрипывали её вёдра на аллее. И вдруг прямо на кормушку опустилась ворона. Одна за другой эти нахлебницы зоопарка с шумом пикировали с большой высоты, пробивая туман не только над зоопарком или даже прудом, а точно над кормушками!
Это было настолько поразительно и необъяснимо, что Синявский и охотовед переглянулись и с удивлением продолжали смотреть, как всё больше ворон и сорок «выпадало» из тумана над кормушками лебедей — вслепую, но. с удивительной точностью.
Когда они шли в лабораторию, чтобы записать в дневнике это наблюдение, Синявский рассказал, что рано весной он увидал в саду под окном удода. Кивая хохлатой головкой, птичка бегала по оттаявшей земле так озабоченно, словно что-то потеряла. Конечно, удод искал насекомых. Но дело это было явно не лёгкое: земля только ещё начинала оттаивать и проталин было мало. Почему-то удоды прилетают необычайно рано. Оставив грязные следы на снегу, удод перебежал с одной проталины на другую и опять засновал в разные стороны. Но вот птичка остановилась и энергично начала копать землю своим длинным «Куликовым» клювом. Удод вертелся, забегал с разных сторон над ямкой, которая углублялась очень медленно, и наконец затолкал клюв в землю по самые глаза. С трудом он извлёк на поверхность белую личинку жука и с жадностью съел её.
Как удод «узнал», что именно здесь, под землёй, лежит личинка жука, — ведь она не делает выходов на поверхность, а обоняние у птиц в зачаточном состоянии?
Прошло уже много лет, а охотовед так и не мог ответить на этот вопрос.
ГУСИ В ЛАПТЯХ
Мой спутник, лесник Казакпай, непрерывно мурлыкал нескончаемую песенку. Вдруг он на полуслове оборвал пение и стал к чему-то приглядываться, повернувшись в седле и заслоняя рукой глаза от солнца. Я тоже посмотрел туда и невольно придержал коня. От реки Или к горам ехал старик на сером ишаке и гнал каких-то крупных пёстрых птиц. Больше всего они походили на гусей; но что им было делать в пустыне, вдалеке от воды? Казакпай удивлённо проворчал:
— Ой, бой, что такое? Пошто чабан гусей в чуле' пасёт? [чуль — пустыня]
И в самом деле, большое стадо гусей медленно шло «пешком» по щебнистой пустыне от реки к горам, до которых было более десяти километров.
Мы подъехали ближе. Гуси, тяжело переваливаясь, шагали по щебню. Ноги их были обуты во что-то серое, толстое, как в валенки. Седой худенький старичок, сидя на ишаке, подгонял гусей прутом. Его длинные ноги в сандалиях на босу ногу были подогнуты, чтобы не волочились по земле. Несмотря на бронзовый загар морщинистого лица, нетрудно было понять, что это не казах, а русский.
— Пошто в чуле гусей пасёшь? — спросил Казакпай, поздоровавшись.
— Я не пасу, а гоню! — охотно ответил старичок, по-нижегородски говоря с ударением на «о».
— Зачем? — спросил я.
— Кузнечиков и кобылок там мильоны — до холодов на них гусей пасём. — И он показал на горы. —
А на реке осенями-то чем их кормить? Они ведь есть требуют. Вот, милые мои, и гоняем в горы каждую осень, — пояснил старик.
— А во што ты их обул? — спросил Казакпай.
— Это мы от дедов и отцов обучены, мил человек: сызмалетства приобыкли гонять гусей осенями самотопом на Нижегородскую ярмарку верстов за двести. Через корыто с дёгтем спервоначалу перегоняем и опосля сразу на песок. Он гусям лапы облепит, они и шагают, как в лаптях, а разве по щебню босиком прогонишь? Ну, а керосином опосля разуваем. Но, но, циля! — закричал старик, подгибая ноги и садясь на ишака.
При разговоре с нами он стоял над ишаком, держа его между ног. Гуси разлеглись было на щебне, но при окрике своего чабана дружно вскочили и зашагали по пустыне.
— Никогда не видел гусиного чабана, — сказал Казакпай, поворачивая коня.
Немного погодя он опять запел, раскачиваясь в такт шагам, и пел он, наверное, про гусей в «лаптях».
ХВОСТЫ
Вот уже третий день не спадал мороз.
Утром солнце взошло опять в туманной дымке — светило, но не грело. Я пошёл по дороге среди заиндевевших кустов и деревьев. Хотелось посмотреть, как переносят мороз птицы у нас, на юге Казахстана.
Снег звонко похрустывал под ногами и задолго предупреждал всех о моём приближении. Поэтому на дороге встречались только воробьи — пушистые шарики с палочками-хвостиками. Они поджимали то одну лапку, то другую и тяжело взлетали, когда я чуть не наступал на них.
Но свежих следов на снегу было много. Ночной жизни зайцев, горностаев и других зверьков мороз не мешал. Глубокий след косули подошёл к санной дороге и свернул на неё. Здесь добавились следы ещё трёх косуль, они долго шли по дороге, вероятно собирая клочки сена, сорванные ветками с возов. А затем следы косуль слились и ушли в кусты: животные шли гуськом, наступая точно след в след.
Над речкой клубился пар. Во многих местах вода вырывалась из-подо льда и бежала поверху с каким-то холодным шуршанием, а затем снова уходила под лёд.
В ветвях джиды что-то шевельнулось. Я подошёл ближе и увидел фазанку, висящую вниз головой. Видимо, она попала лапой в петлю и беспомощно висела, медленно замерзая на морозе.
Кто же это мог ставить петли в охраняемом охотничьем хозяйстве? И невольно у меня появилось подозрение — это могло быть делом рук только егерей-охранников.
Треща кустами, продираясь через колючки, я подошёл к джиде. Фазанка висела с закрытыми глазами. Но они широко открылись при моём прикосновении, и птица забилась у меня в руках, царапаясь когтями. Ноги у фазанки были свободны, она висела на хвосте… Это было совершенно невероятно — ведь хвосты у птиц легко выдёргиваются!
Но факт оставался фактом — фазанка висела на хвосте! Я осторожно освободил её из плена. Конец хвоста обледенел: она смочила его в речке, и на морозе концы перьев быстро смёрзлись. Сев на дерево, фазанка зацепилась хвостом за сучок ниже ледяной спайки и повисла. Она долго билась: кругом на снегу было много пуха и перьев. Но хвост не оторвался, и фазанка висела на нём вниз головой, с каждой минутой слабея и медленно замерзая.
Я держал птицу в руках и не мог придумать, что с ней делать. Отпустить? Но она опять зацепится хвостом с предательской спайкой на конце. Отнести домой, отогреть и высушить хвост? Но из своей зоопарковской практики я знал, что не следует заносить птиц с мороза в тепло, а потом выпускать на мороз. Это может кончиться гибелью для фазанки. Впрочем, выход был тут же найден. Я отрезал ножом обледенелый кончик хвоста и подбросил птицу вверх. Она с шумом «свечой» взвилась и скрылась за деревьями, а я пошёл дальше.
На следующий год осенью в Карачингильском охотничьем хозяйстве было особенно много лисиц. Как их ни истребляли егеря, прибегали новые, и свежие лисьи следы встречались всюду на песке по берегам речек.
