Бульвар под ливнем (Музыканты) - Коршунов Михаил Павлович (онлайн книга без TXT) 📗
— Я не могу. Я должна…
— Ты должна подумать вообще, что ты делаешь. Я давно хотел с тобой поговорить. Ты сама неровный, экспансивный человек. Ты навязываешь им свою волю, свое понимание и отношение к музыке. Запрягла этих двоих в одну упряжку, потому что тебе так хочется. Тебе хочется видеть их в таком качестве. Тебе, а не им самим. Кира, ты меня слышишь?
Она сидела на круглом табурете прямо на своей шубе. Она была похожа на девочку, которую привели с вечернего спектакля, и теперь она очень устала.
— Я слушаю тебя, — сказала она.
— Хорошо, в другой раз.
— Что — в другой раз?
— Поговорим о тебе.
— Сейчас поговорим.
— В другой раз.
— Нет, сейчас. Другого раза не будет, потому что я опять буду прежней. Принеси сигареты.
Григорий принес сигареты, и она закурила. Он сел напротив на круглый табурет. Пепельницу он поставил на пол.
— Говори, я слушаю.
— Сегодня я наблюдал за тобой.
— Ну?
— Ты помнишь, как ты ушла со своего последнего выступления?
— Помню.
— И я помню. Это похоже на то, что произошло сегодня.
Она не ответила. Стряхнула с сигареты пепел.
— Не в такой степени, конечно. Но все-таки. Ты повернулась и пошла за кулисы. Ты отказалась от исполнительской деятельности. И сразу. А теперь ты что делаешь? Ты заставляешь их выступать в таком качестве, как тебе того угодно. Бегаешь, разыскиваешь. Ты их выволакиваешь на эстраду. Составляешь ансамбль.
Она продолжала молча курить.
— Тебя предупреждали не делать этого. Изменить в крайнем случае состав. Или вообще выпустить от класса одного исполнителя. Они должны быть исполнителями. Это прежде всего. Я так понимаю. Ты должна готовить солистов. Ты сама была солисткой.
— Я была плохой солисткой, — сказала она.
— Неправда.
— Правда. Им я этого не позволю.
— Что?
— Быть плохими музыкантами.
— Прости, что же ты им позволишь? Им лично?
— Быть хорошими музыкантами.
— Когда же?
— Когда они станут людьми. Поймут, что музыка не терпит личных счетов. И что только от общего, совместного, можно прийти к индивидуальному.
— Ты, ты, ты.
— Да. Я, я, я! Больше я ничего не умею!..
— Я устал от твоих постоянных проблем. У меня даже юмор кончается на эту тему.
— Ты устал, а я не устала.
— Но ты сама…
— Что?
— Создаешь проблемы сама.
— Замолчи, пожалуйста. Ведь я тебя как раз за юмор и полюбила.
— Кира, мы поссоримся.
— Замолчи, тогда не поссоримся.
Кира Викторовна и Григорий сидели в прихожей без света, и только вспыхивал огонек сигареты.
Глава десятая
Чибис подошла к Татьяне Ивановне:
— Доброе утро.
— Доброе утро, Чибис.
Оля смотрела на карты, которые лежали перед Татьяной Ивановной.
— Хочешь что-то спросить?
— Нет. Я просто так.
— Ты была молодец вчера.
— Не надо, Татьяна Ивановна.
— Ключ. — Комендант протянула Чибису ключ от органа.
— Не знаю.
— Что? — удивилась Татьяна Ивановна. — Что не знаешь?
Тогда Оля поспешно взяла ключ и пошла наверх к органу.
Она думала об Андрее, обо всем, что случилось. Кто в этом виноват? Андрей? Он один? А Ладя? Он что же? И потом мать Андрея. Она такое крикнула. За что?..
Не может Оля сегодня играть. Она стояла совсем как вчера, одна. Как трудно быть одной, как вчера. И опять такая же тишина. А как уходил с эстрады Андрей. Она старалась не видеть этого, но все-таки увидела. И теперь видит, как он идет и как он хочет поскорее уйти. И ей хотелось остановить его и крикнуть всем в зале, какой он музыкант, какой он замечательный скрипач! Вы его послушаете, только не сейчас. Потом. Когда он не будет таким, как сейчас…
Чибис повернулась и подошла к органу, туда, где была небольшая дверца. Она ее открыла и вошла внутрь органа. Узенькая деревянная лестница. Чибис начала по ней подниматься. Зажгла свет. Вспыхнули длинные матовые лампы. Чибис шла осторожно среди молчаливых труб и низеньких ванночек — увлажнителей с водой. Если снаружи орган современный, то здесь было его таинственное прошлое, и не напрасно орган настраивают гусиным пером.
Как-то в детстве, когда Чибис с дедушкой и бабушкой жила на окраине города в доме с печным отоплением, ей поручили сложить во дворе поленья. Она их сложила в виде сказочного замка. Но потом этот березовый замок постепенно истопили, и было очень жаль: сказка кончилась.
И теперь Чибис придумывает сказки и живет в них, и ей гораздо легче быть в сказке. Она здесь всех побеждает. Она красивая и удачливая. Вот и сейчас она помогает Андрею быть таким же счастливым, как она, потому что она здесь все может. Она сильная и знает, что делать, и умеет это делать. Она добивается всего для себя и для других. Умеет быть рядом с другими, с кем ей хочется. Но только здесь, когда одна, когда никого нет и не может быть. Этот огромный деревянный замок принадлежит ей — лестницы, мостки, переходы, башни. Она может взять лейку и ходить, наполнять увлажнители водой. Может взять старенький веник и подметать мостки и переходы. Замок будет таинственно скрипеть, и в увлажнителях будут отражаться, плавать длинные огни фонарей, и будут в башнях прятаться загадочные тени, и трубы будут мерцать как высокие зеркала.
Она хозяйка в этой сказке, придумывает свою собственную жизнь. Здесь люди клянутся и умирают от любви, совершают невиданные подвиги, и тоже во имя любви. Здесь Оля не боится тишины, даже такой, какая была вчера. Она придумывает свою сказку и сама живет в ней. Но даже в своей сказке она все-таки не знает, как помочь Андрею, хотя он и не захочет от нее никакой помощи. Вовсе.
Глава одиннадцатая
В кабинет директора школы вошла Кира Викторовна.
— Извините, Всеволод Николаевич, — вот, — сказала она и положила перед директором лист бумаги.
— Что это? — спросил директор.
— Заявление. О моем уходе с работы.
Всеволод Николаевич встал из-за письменного стола и подошел к Кире Викторовне. Она стояла перед ним, прямая и непреклонная.
— Отказываюсь понимать, — сказал директор. — Отказываюсь, — повторил он.
— Я плохой педагог. Мой ученик сжег свою скрипку. Андрей Косарев.
— То есть как сжег?.. — Директор запнулся.
— Сжег, — повторила Кира Викторовна. — И прекратил занятия музыкой. Я разговаривала с его матерью.
— На него это… надо воздействовать… педагогически надо… как-то обязательно воздействовать… — Директор говорил первые попавшиеся слова. Он пытался осознать случившееся.
— Теперь я больше не буду воздействовать, — сказала Кира Викторовна. — Об этом я пишу в заявлении.
Директор стоял и молчал. Он должен был принять решение, определенное, директорское, и прежде всего по поводу заявления Киры Викторовны, которое лежало сейчас у него на столе. Если он успешно справится с этой задачей, то он уже (с помощью Киры Викторовны, конечно) справится и со второй задачей — Андрей Косарев.
Всеволод Николаевич вернулся к столу и тихонько отодвинул подальше заявление.
— Прошу, присядьте, — сказал он Кире Викторовне.
Она села в кресло. Директор прошелся по кабинету, потом вдруг остановился около фортепьяно, открыл его.
Кира Викторовна следила за директором.
Всеволод Николаевич сел за фортепьяно. Обернулся и спросил:
— Вы позволите?
Она с некоторым недоумением сказала:
— Да-да, конечно.
Директор тронул клавиши, потом заиграл. Он играл великолепно. Взглянул на Киру Викторовну, улыбнулся. Она не могла не улыбнуться в ответ. Просто не могла. Перед ней был блестящий пианист. Она уже несколько лет не слушала Всеволода Николаевича в концертах, да и концертов-то не было. Конечно, давно не было. Когда же она слушала его в последний раз? Года три или четыре назад? Он тогда кланялся, но как-то неумело. Кира Викторовна обратила на это внимание. И она почему-то вспомнила «оловянных солдатиков». Всеволод Николаевич — и ее «оловянные солдатики». Что-то есть общее. Дикая мысль, конечно. Но почему-то Кире Викторовне стало от дикой мысли весело.
