Лабиринт - Лиханов Альберт Анатольевич (первая книга txt) 📗
Все люди, все эти взрослые, весь мир показался Толику ужасным, мерзким, отвратительным.
Толик подскочил к ящику и сунул в его железный рот кинопленку. Конец пленки выставлялся наружу, и казалось, что оранжевый ящик показывает язык.
Толик шаркнул спичкой о коробок. Спичка тут же потухла. Толик запалил еще одну, но и она потухла от легкого ветерка.
Стараясь успокоиться, Толик вспомнил, как закуривал на улице отец – сложив ладони кульком, чтобы ветер не гасил огня.
Сердце колотилось, будто молот о наковальню. Казалось, оно отдается в почтовом ящике – гулком и холодном, гремит, словно колокол, и его стук слышно за квартал. Усмиряя сердце, Толик старался не дышать. От этого звенело в висках. Он злился на себя, что не может спокойно сделать такое простое дело, но спички то гасли, то ломались, словно соломенные.
Сзади заскрипели шаги, сердце заколотилось часто-часто, как колеса вагонов на стыке. Толик сунул спички в карман и попробовал сделать скучающий вид.
Но вида у него не получилось. Уши и щеки горели, как стоп-сигналы на том «Москвиче», ноги и руки мелко вздрагивали. Он казался сам себе воришкой, который первый раз в жизни хочет украсть и еще не знает, как это сделать.
Шаги проскрипели мимо. Прохожему не было дела до мальчишки, который прислонился к почтовому ящику.
Он зажег спичку и укрыл слабый огонек ладонями. Руки опалило, пленка вспыхнула и опять погасла.
Толик обернулся – улица вновь пустовала, лишь где-то вдали маячили маленькие фигурки.
Он лихорадочно достал сразу толстый виток цветных фильмов и стал совать их в ящик, пока жесткая пленка не уткнулась в мягкое бумажное дно.
«Вот они, голубчики, – подумал Толик и вздрогнул. – Ведь там еще и чужие письма! Чужие? Ну и что! Чужим людям наплевать на Толика, наплевать на его горе!» Он вспомнил бабку, вспомнил шофера, который окатил его грязью, он увидел пустые, безразличные глаза Изольды Павловны. Никому нет дела до Толика, и ему тоже нет дела до других!
Пленка вспыхнула, огонь, словно жулик, шмыгнул в оранжевый ящик, и оттуда повалил желтый удушливый дым. Через мгновенье в ящике шелестело, гудело, щелкало, будто там стоял примус, а на примусе кипел чайник.
Толик вздохнул. Порядок! Письма горели.
Он улыбнулся, похлопал ящик по нагретому боку и услышал странный звук. Что-то вроде скрипа.
Толик обернулся.
У обочины дороги стоял почтовый «Москвич», а от него аршинными шагами несся тот самый веселый парень. Борода у него была на месте, а вот шляпу с пером он где-то оставил, и Толик чуть не захохотал: бородач был лысый.
Да, странные моменты бывают у человека. В минуту крайней опасности он вдруг смеется. Когда надо спасаться – стоит. А еще поговорка есть: дают – бери, бьют – беги.
Толик стоял как завороженный, смотрел на лысого парня с густой бородой и никуда не убегал.
В одно мгновенье парень подскочил к Толику и охватил его за плечо.
– Ты что? – крикнул он удивленно. – Ты зачем?
Чуть позже, разбирая в памяти по косточкам все, что произошло, Толик вспомнил: парень спросил у него это не свирепо, нет, не зло, а именно удивленно.
Не дожидаясь ответа, бородач выпустил Толика и вдел под ящик свой мешок. Мгновеньем позже он выдернул мешок обратно и, как фокусник в цирке, перевернул его. К ногам Толика вывалился комок дымящихся, обгоревших писем. Парень затопал по нему ботинками, дым перестал валить, но от грязных, скоробившихся, пожухлых конвертов уже не было проку.
Все это время – пока парень открывал ящик, махал мешком, тушил письма – Толик стоял рядом и не шевелился. Он мог бы убежать, десять раз убежать, тем более что почтарь стоял к нему спиной, но не тронулся с места. Это было необъяснимо, непонятно, ни к чему, но это было так – Толик стоял словно вкопанный и будто ждал, пока бородач не покончит со своими хлопотами. Наконец парень обернулся к Толику.
Он не крикнул, не заругался, он просто долго смотрел на Толика, потом наклонился и приблизил к нему свое лицо.
– Ты зачем? – спросил он, все удивляясь. – Ведь это письма, понимаешь? Кто-то кому-то писал, надеялся, будет ждать ответа, а ты сжег… Понимаешь?..
Парень говорил негромко, вглядываясь в лицо Толика, стараясь понять, зачем он поджег письма, и Толик уже открыл рот, чтобы объяснить. Сказать, как ждал он вчера веселого парня, а приехал тот толстяк, равнодушная квашня. Сказать все как есть. В конце концов почтарь имеет право узнать правду…
Толик уже открыл рот, чтобы рассказать парню все как есть, и вдруг увидел Женьку.
Она высовывалась из-за плеча почтаря и, щурясь, строго, как Изольда Павловна, вглядываясь в Толика.
«Привет!» – тоскливо подумал Толик, и в нем что-то оборвалось. Говорить с парнем при Женьке, выкладывать все как есть при этой шпионке он бы и под пыткой не согласился.
А почтарь не успокаивался.
– Ты зачем? Зачем? – спрашивал он, начиная злиться и слегка встряхивая Толика за плечо.
– Просто так, – дрожа, сказал Толик.
– Ах, просто так! – взорвался почтарь. – С ним, как с человеком, а он, оказывается, просто так! Ничего себе просто так!.. За просто так сжег кучу писем!..
Парень все раскалялся и раскалялся, а Женька все мельтешила за ним, не уходила – как же, ждите, уйдет она! Наконец бородач перестал возмущаться и потребовал:
– А ну говори, где живешь? Где учишься?
Спросил он это тихо, спокойно, но с решимостью. Наверное, теперь Толик казался ему хулиганом, ни больше ни меньше – малолетним вредителем, которого надо решительно остановить, иначе будет хуже.
Толик в ответ понурил голову, затоптался на месте – это было мертвым делом допытываться у него, где он учится и, того хуже, где живет, но вперед сунулась Женька. Правда, пока она молчала. Услышав вопрос парня, ступила на шаг ближе, держа за спиной портфель и непринужденно его покачивая, но от нее можно было всего ждать, и Толик погрозил ей сбоку кулаком, чтоб она не вздумала сунуться.
Это все и решило. Женька фыркнула и сказала:
– Подумаешь, какой! – И, помолчав, вроде бы даже подумав, а не с бухты-барахты, прибавила, обращаясь к парню: – Дяденька, он у нас учится. Вон в той школе…
Бородач крепко ухватил Толика за плечо, и они пошли на расправу.
Предательница Женька бежала впереди, показывала дорогу, а приблизившись к школе, стремительно кинулась в подъезд.
Едва только парень вместе с Толиком переступили школьный порог, их встретила каменная Изольда Павловна.
Она сверлила Толика презрительным взглядом.
«Ну все!..» – подумал Толик.
8
Толик брел по улице, вспоминал побледневшее лицо Изольды Павловны, вспоминал, с какой злостью сказала она: «Завтра без матери не приходи!» – и не знал, куда ему деться.
Дома было противно, шляться по городу тоже нельзя – еще встретишь отца.
Толик зашел в гастроном, от нечего делать прошелся мимо длинных прилавков с гнутыми стеклами и решил, что, пожалуй, так и станет ходить по разным магазинам, пока их не закроют.
Толик бывал в магазинах не часто – бабка ходила туда сама, не доверяя ему денег, или, на худой конец, посылала мать, но каждый раз, когда он туда заглядывал, в голову почему-то приходила все время одна и та же мысль.
Есть ли люди, думал он, которые все, что лежит за гнутыми стеклами – палки колбас и буханки сыра, и горы конфет, разных причем – всех сортов! – и бутылки вин, толпящиеся на прилавках, и банки разных-разных компотов с иностранными буквами, могут сразу купить? Сразу и много!
Ведь вот говорят – коммунизм, коммунизм… А коммунизм что? Изобилие. Изобилие – когда всего у тебя полным-полно, ешь – не хочу! И компоты, и сыры, и чего только нет!
Толик представлял себе, как начнется коммунизм. Всем дадут много-много денег. По целому ящику. И люди будут ходить по магазинам – набирать дополна разного добра. И потащат все это домой. И будут рубать, пока не надоест. А когда надоест им лопать, некоторые люди исчезнут. Совсем исчезнут или перевоспитаются – кто их знает, но не станет их, словом.
