Копейка - Козлов Вильям Федорович (книга бесплатный формат TXT) 📗
— Мыл? — спросила Кира Андреевна.
Я кивнул.
— Кто же разрисовал?
— Это я упражнялся, — сказал Щука после продолжительной паузы.
— Возьми тряпку и вытри!
— А дежурный на что? — насупился Щука.
Пришлось ему под общий смех стирать свои дурацкие квадраты и треугольники.
Настроение мое приподнялось.
Не прошел у Щуки этот номер.
Я сидел и думал: кто из наших ребят достоин полететь в космос?
Миша Комов не полетит. Он с математикой не в ладах. Обрадовался, приборы за него будут считать…
Щука, хотя и силен в математике, тоже никуда не полетит. Таких, как Щука, и на порог космоса нельзя пускать.
Игорь Воронин не полетит, потому что слаб здоровьем. Расчихается на всю Вселенную!
В космос полечу я. Ну и еще Олег Кривошеев. Правда, скучно с ним будет в полете. До самой Венеры слова не скажет.
20. Я, КАРТУЗ И НИНА ШАРОВА
И опять я один возвращаюсь из школы. Все по двое, по трое, а то и по пятеро. Идут, толкуют о чем-то, хохочут. А я один. Можно было с Олегом идти, но к нему примазался Миша Комов. А с Комовым нам не по пути.
Я шел и думал о том, что вот прыгнул через коня. Месяц пытался и не мог, а тут с трех попыток удалось. Это потому, что Нина Шарова смотрела на меня. А не смотрела бы — я ни за что не перепрыгнул бы.
Сегодня мне повезло: я во второй раз отличился в глазах Нины.
Я встретил ее напротив дома моего дядюшки. Она прижалась спиной к изгороди и выставила вперед свой желтый портфель. А в пяти шагах от нее стоял Картуз! Я ахнул: как пес попал на улицу? Его никогда с цепи не спускали. Картуз, нагнув лохматую голову, пристально смотрел на девочку, словно решая, с какой стороны лучше наброситься на нее. Дверь в дом закрыта, никого не видать. Калитка приотворена. Неужели кобель сорвался с цепи?
Нина стояла бледная, губы закушены. Я думал, она плачет. Но она еще не плакала. Значит, Картуз не укусил. Я подошел поближе и остановился. Я сам боялся собаки.
Когда я приходил к дяде, Картуз не обращал на меня внимания, а тут, на улице, мог цапнуть. Но когда пес сделал шаг к Нине, я забыл про страх и схватил собаку за ошейник.
— На место, Картуз! — закричал я. — На место!
Пес повернул голову и посмотрел мне в глаза. Я отпустил ошейник. Глаза у собаки маленькие, злые. Закопались в шерсти. А вдруг на меня бросится? Желтые глаза мигнули, короткий толстый хвост шевельнулся. Не тронет…
Так молча мы все стояли минут пять: Нина — у забора, спрятавшись за портфель, я и Картуз — на дороге. Хлопнула дверь, заскрипели ступеньки. К нам ковыляла тетя Матрена. На ней лица не было.
— Не покусал? — спросила.
— Я ему покусаю, — негромко, чтобы не обидеть Картуза, сказал я и взглянул на Нину. Тетя Матрена схватила Картуза за ошейник и увела во двор. Здорово напугал Нину Картуз. Да и мне стало не по себе, когда он уставился в глаза. Дядин пес кого угодно может напугать.
— Выскочил из калитки — и сразу ко мне… — сказала Нина. — Если бы не ты…
— Я бы его в бараний рог скрутил, — не совсем умно похвастался я.
Она стояла на тропинке и чертила красной туфелькой плюсы и минусы. Тоненькая такая, длинная.
Разговор не клеился. Я не умел с девчонками складно разговаривать. В школе в основном спрашивал у нее про время. А что бы я делал, если бы у нее часов не было?
Я посмотрел на ее часы и спросил:
— Не врут?
— Кто? — удивилась она. Действительно, почему она должна все время помнить про свои часы?
Мы помолчали. Она чертила плюсы и минусы.
— Ты сегодня будешь уроки учить? — спросил я.
— Уроки? — снова удивилась она. — Буду.
— И я буду учить, — сказал. — Каждый день учу.
Она улыбнулась.
— А еще что ты делаешь?
— Гирю выжимаю… Двухпудовую. (Вот хватил!) И на озеро хожу… Вчера большущего леща поймал. Еле вытянул!
— Где же он?
— Лещ-то? Сорвался, — наконец сказал я правду.
— Почему это собаку Картузом зовут?
— Картуз… Разве плохо?
— Зачем твой дядя такую страшную собаку держит?
— От воров.
— От каких воров?
— Обыкновенных. Мало разве на свете всяких воров?
— Я ни разу не видела настоящего вора. А ты?
— Так тебе вор и будет на глаза показываться… Вор ночью орудует. Картуз одному штаны спустил.
— Вору?
— Тимке Сенину. Он за яблоками в дядин сад забрался.
— Какой же он вор? Он шофер.
Я не понимал, серьезно она говорит или смеется надо мной. Неужели не понятно? Днем Тимка Сенин — шофер. А ночью, раз забрался в чужой сад, — вор. Ну, не настоящий, а так, мелкий воришка. Прикидывается, что никогда не видела воров! В городе жила и не видела! В городе воров полно. Дядя говорил, что в городе вор вором погоняет. Там надо ухо держать востро, чуть зазевался — прощай кошелек. Видел даже таких, которые на ходу подметки срезают. Он их ненавидел и очень боялся.
Мы не заметили, как дошли до ее дома. Вернее, я не заметил. Нина остановилась у крыльца и посмотрела на меня:
— Возьми на озеро? Я тоже хочу поймать огромного леща.
Я очень обрадовался, но виду не подал. Я сделал вид, что раздумываю.
— Удочка есть?
— Я никогда не ловила рыбу.
— Ладно, — сказал я, — вырежу тебе ольховую… И леску с крючком привяжу.
21. МЫ ИДЕМ СКВОЗЬ ДОЖДЬ
Сегодня должен приехать отец. В семь вечера. Почему бы его не встретить? Я соскучился по отцу. Плохо, когда родного отца редко видишь. У деревенских ребят отцы на месте. А мой вот разъезжает. Туда-сюда. По мне, пусть лучше отец работает в колхозе. Я бы его каждый день видел. В воскресенье мы ходили бы на озеро. Отец любит удить рыбу, когда клюет. В шесть часов я отправился на разъезд. В воздухе чувствовалась какая-то перемена. Все так же светило солнце. На небе не видно облаков. Не слышно ветра. Над оврагом дрожал воздух. На дне было сыро, и испарения поднимались вверх. Я посмотрел на горизонт и понял, в чем дело. Надвигалась туча. Над лесом появились первые облака. Рыхлые, кучевые. Облака бежали на нашу деревню. Туча медленно наползала на лес. Пока трудно судить, какая она. Но скоро стало ясно, что туча большая. Уже полнеба закрыла, и все еще не видно конца. Облака долетели до соснового бора, перевалили через овраг и помчались дальше. Снизу облака прихвачены синью. Это грозовые облака. Легкие тени пробежали по земле. Дружно зашумели деревья. Листья разом повернулись в одну сторону и затряслись от страха. Где-то, не очень далеко, громыхнуло.
Я остановился: может, вернуться? До разъезда еще далеко, не угодить бы в самую грозу. Я не боялся дождя, не сахарный — не растаю. Боялся молнии. Стукнет золотая стрелка по затылку — и вечная память Ганьке Куклину. Был человек, и нет человека. Один пепел. Мою бабушку молния зацепила краешком. Еле отходили. В землю закапывали и все такое. Это давно было, когда моя бабушка совсем молодая была. Мне не хотелось, чтобы меня в землю закапывали.
Долго раздумывать некогда. Я решил все-таки встретить отца. Спрыгнет он с подножки в проливной дождь, а на разъезде ни души. И придется ему одному шагать домой по лужам. А увидит меня — обрадуется. Улыбнется. Я люблю, когда мой отец улыбается. Он сразу добрый такой. Хочется прижаться к его щеке — не беда, что колючая.
Стало темно. Туча проглотила солнце. От края тучи отвесно спускались широкие туманные лучи. Мелкие капли будто нехотя защелкали по листьям. На секунду стало светло, а затем еще темнее. И вот над землей покатился грохот. Дождь сразу поддал. Прятаться не стоит. Молния чаще всего в дерево ударяет. Я еще быстрее пошел вперед. Штаны намокли и хлестали по ногам.
На разъезд я прибежал мокрый как курица. Поезда еще не было. Хотел зайти в помещение, да раздумал: все равно насквозь промок.
Поезд пришел мокрый и блестящий. Дождь хлестал в широкие окна, гулко барабанил по красной железной крыше. Я еще издали заметил отца. Он стоял на подножке своего вагона. На плече сумка, в руках мешок. Увидев его одинокую фигурку, я еще раз подумал, что правильно сделал, прибежав сюда. Вагоны пошли тише. Отец спустил одну ногу, откинулся назад. На ходу всегда прыгают так. Если наклонишься, так и знай: зароешься носом в песок. Мой отец умел прыгать. Не первый раз.
