Легенда о рыцаре тайги. Юнгу звали Спартак (Историко-приключенческие повести) - Щербак Владимир Александрович
У подошвы сопки, в дубняке, Яновские спешились, привязали лошадей к корявым стволам низкорослых деревьев, поприсевших под напором морских ветров, и начали взбираться на вершину. Большой и сильный Мирослав споро шел, легко преодолевая и крутизну, и заросли; казалось бы, такой гигант должен идти сквозь тайгу с шумом и треском, как медведь-шатун, но проспектор шел почти не слышно, на ходу жевал какие-то ягоды, щелкал орешки, срывал растения, вслух припоминая их латинские и русские названия.
Андрейка старался не отстать: он знал, что если отстанет, отец не будет аукать, у них это не принято: «В лесу, как и в доме, надо соблюдать тишину», и не будет разыскивать: «Сам заблудился — сам выходи».
Андрейка не обижался, понимал, что так и надо, для его же пользы. Он с нежностью думал об отце, глядя в его широкую спину, о том, что он, хотя и громадный и грозный с виду, на самом деле очень добрый, ласковый и веселый, и дураки те, кто его боится. Вообще, рассуждал Андрейка, все самые большие существа на земле — добрые: лошадь, кит, слон, а самые маленькие — самые злые: крыса, хорек, гнус. Впрочем, развивая эту мысль, он пришел к выводу, что бывает и наоборот…
Шагавший впереди Мирослав внезапно исчез, очевидно, достиг вершины. Андрейка прибавил шагу и вскоре уже стоял, запыхавшийся, рядом с отцом на большом плоском камне, венчающем Пуговку.
— Ну что, порядок? — улыбнулся Мирослав сыну. Тот дотянулся до его бороды и снял запутавшуюся в ней паутинку.
— Порядок!
— Тогда любуйся этой красотищей и сам себе завидуй. Посмотри: Аскольд и в самом деле похож на подкову. Зеленая подкова среди голубого моря… Прямо хочется стихи слагать!
Но Яновский был прежде всего ученым, поэтому он записал в своем походном блокноте следующее: «Остров представляет собой уцелевший от размыва, изогнутый дугой водораздельный хребет гор, спускающийся на обоих своих скатах довольно круто и обрывисто к морю. Южные оконечности острова, встречающие сильное волнение прямо с открытого моря, обрываются почти отвесными обнажениями гранитных скал…»
Потом он нарисовал карту острова, отметив на ней наиболее высокие вершины и речки. Андрейка смотрел через плечо сидевшего на камне отца.
— А что это у тебя за нерусские буквы?
— Сопки. F — Оленья Грива, К — Фазаний Покос, Е — Пуговка, на которой мы стоим. Сейчас мы измерим ее высоту…
— Как?
— Ну уж конечно не аршином, — усмехнулся Мирослав. — Обыкновенным барометром — анероидом.
— Барометром?!
— Да. А что тут удивительного? Так и измеряют горы…
Он вынул из кармана прибор, освободил его от чехла.
— Смотри. Вот анероид. Из этой коробочки выкачан воздух, и чтобы ее тонкие стенки не сплющило атмосферным давлением, внутри установлена пружинка. Давление увеличивается, пружинка сжимается, при уменьшении давления — разжимается, движение передается вот этой стрелке, которая и показывает величину давления. Это понятно?
— Угу.
— Так-с. Пойдем дальше. Как известно, атмосферное давление зависит от высоты воздушного столба над данной точкой, и чем выше мы поднимаемся над уровнем моря, тем меньше становится давление… Внизу я смерил — нормально, тридцать дюймов. Смотрим здесь, на высоте Е… Видишь, почти на дюйм меньше. Вот эта разница и будет высотой сопки. Сейчас мы ее вычислим…
Через минуту он поднял голову от блокнота.
— Девятьсот восемьдесят футов — таков «рост» Пуговки. Подсчет, конечно, грубый, но ничего, когда-нибудь приборы позволят определять высоту с точностью до дюйма.
Запланированная на Пуговке работа закончена, и можно было спускаться вниз, но уходить не хотелось, и Яновские еще долго любовались видами острова, лежавшего у их ног.
— Помнишь, шкипер Хук перечислял названия Аскольда? Так вот, я бы дал еще одно — Богатый.
— Из-за золота?
— Меньше всего из-за презренного металла! На этом крохотном кусочке суши можно встретить почти все виды лиственных деревьев и кустарников Южно-Уссурийского края… Есть даже тис. Вон он внизу, слева… Редчайшее красное дерево, растет две-три тысячи лет, у него ценная древесина, не гниет, легко обрабатывается, в народе его так и зовут: негной-дерево… Фауна, правда, здесь победнее, но я видел следы лисиц, есть фазаны, выдры… А главное богатство острова — пятнистый олень, Хуа-лу! Их, по моим подсчетам, около двухсот пятидесяти голов, и, что интересно, у них здесь нет врагов, значит, стадо будет расти. Правда, бывают, говорят, случаи браконьерства…
Андрейка не знал, что отец уже с первого дня пребывания на Аскольде начал борьбу с браконьерами. Так, на общем собрании приисковых служащих он предложил: весной и летом не охотиться вовсе, а зимой за каждую убитую самку назначить штраф двадцать пять рублей серебром. Вырученные таким образом деньги предназначались на разведение на острове изюбрей, косуль и других животных. Предложение было принято, но понравилось оно далеко не всем…
— А особенно много здесь птиц, — продолжал Мирослав. — Во время осенних и весенних перелетов они прибывают тучами. Аскольд для них как постоялый двор на долгом тракте. Все здесь отдыхают, а многие остаются на лето. Фазаны, так те вообще живут тут постоянно; они не способны на дальние перелеты, на своих коротких крыльях они не могут преодолеть даже этот узкий пролив между островом и материком… А сколько насекомых! Вчера утрам, когда ты еще дрыхнул, я прогулялся в ближайший лесок и там совершенно случайно поймал жужелицу нового вида. Ее нет ни в одном каталоге. Решил дать ей нашу фамилию. Ты как, не против?
Андрейка молча кивнул. Ему было приятно, что жужелица будет носить его фамилию, и одновременно было стыдно, что такое важное событие он элементарно проспал.
— Чувствую, работы у нас здесь хватит на несколько лет, и кто знает, может быть, нам удастся открыть еще что-нибудь такое-эдакое. А ты говоришь — клад…
— Отец, — умоляюще сказал Андрейка, — ну давай все-таки поищем? А вдруг!..
— Ладно, — засмеялся Мирослав, — поищем. Только попозже. Сначала сделаем промеры глубин в бухте Наездник. Это важнее. Моряки нам потом спасибо скажут и…
Где-то внизу, у берега, бабахнул ружейный выстрел, потом еще один. Взлетели с криками потревоженные птицы, эхо заметалось по распадкам, отталкиваясь от сопок. Яновский-старший прислушался, озабоченно покачал головой и коротко сказал:
— Спускаемся.
Солнце было в зените, стояла тишина, нарушаемая лишь гулом прибоя со стороны моря и гудом насекомых, путавшихся в высоком разнотравье. Лошади, ждавшие хозяев у подошвы Пуговки, крутили хвостами и трясли головами, отгоняя наседавших паутов.
Мирослав поднял сына в седло, сел сам, и застоявшиеся лошади бодро потрусили по набитой оленьей тропе. А те, кто ее набили, — Хуа-лу, время от времени, вспугнутые всадниками, поднимались со своих лёжек и мчались прочь, треща кустами. И тогда сквозь заросли весело мелькали белые пятна, усыпавшие их оранжевые тела: казалось, будто десятки зеркал пускают солнечные зайчики…
На опушке дубовой рощи всадники остановились как вкопанные: перед ними лежала туша пятнистого оленя. Мертвый Хуа-лу был некрасив: его светлые пятнышки, подвижные, как бы играющие на живом теле, теперь были неподвижны и даже как будто потускнели. Олень-цветок лежал с неестественно вывернутыми ногами, с изуродованной головой…
— Ну вот, — тихо промолвил Андрейка, — а ты говорил, что у оленей здесь нет врагов…
— Я имел в виду хищных зверей, — так же тихо ответил Мирослав. — А это дело рук человека. Посмотри: взяли только панты, вырубили их вместе с лобной частью…
— Убить из-за одних рогов! — изумленно воскликнул мальчик.
— Да. Хорошие панты стоят до ста рублей серебром. А человек, не всякий, разумеется, ради наживы способен на все.
Он слез с коня, внимательно осмотрел тушу.
— У него сломаны ноги, значит, где-то тут есть лу-деу.
Андрейка хотел опросить, что это такое, но отец предостерегающе поднял руку: — Не двигайся! — И стал кружить на месте, цепко озираясь. Вскоре он нашел, что искал: жердину, уложенную на вбитые в землю колышки. Мирослав осторожно обошел ее и, ощупав палкой пространство перед ней, начал разгребать лесной мусор. Показалась глубокая яма, искусно прикрытая хворостом и пожухлой листвой. Это и была лу-деу, или ловчая яма.
