Том 23. Её величество Любовь - Чарская Лидия Алексеевна (читать книги онлайн бесплатно регистрация TXT) 📗
— Что ты, что ты! Господь с тобою!
— Да, Варюша, да. Я в этом почти уверена теперь. И, когда он приехал к нам в последний раз из Варшавы, мне показалось даже, что Китти вовсе не была рада ему… Ты помнишь, она все молчала.
— Перестань, Мусик, вздор болтать! Все это только кажется тебе; нервы расшатались, и только.
— Не нервы, Варюша, нет.
Девушки смолкают и чутко вслушиваются в тишину.
Эта ночь все-таки красива. Застывший пруд бережно хранит в себе отражение звезд, полузатянутых легкой дымкой. Сквозь нее смутно и бледно улыбаются золотые огни. Снова набегает ветер. Шуршат листья в аллее, падают тяжелые дождевые капли.
— Пойдем домой!.. Холодно и сыро. Нас, наверное, ждут к чаю.
— Хорошо, пойдем. — Варя и Муся берутся за руки и спешат по шуршащим листьям аллеи.
Ярко горит электричество в большой столовой. К чайному столу примкнут другой, для работы. Груды полотна навалены на нем. Кое-что уже скроено, кое-что сшито. Все это отсылается в Варшаву, а оттуда пойдет дальше, на передовые позиции. Там потребность в белье для войска, и его шьют всюду: и в царских дворцах, и в бедных домиках. Шьют и в Отрадном короткими днями и длинными осенними вечерами, когда гудит ветер в трубах и однообразно прыгает по крышам дождь.
Китти, Вера, Зина Ланская и Маргарита Федоровна торопливо наметывают, строчат, подрубают. Четыре швейные машинки стучат без остановки. К работе привлечены две «чистые» горничные и домашняя портниха. Но те работают в девичьей особо, здесь же только молодые хозяйки. Они работают и говорят о событиях, потрясающих мир, или вдруг начинают спорить.
Впрочем, спорят не все. Китти больше молчит. Она постоянно молчит теперь. С тех пор, как она полтора месяца тому назад вернулась из-за границы, ее точно подменили. Никто не слыхал ее звонкого смеха и не видел улыбки. А ведь прежде это была воплощенная радость, олицетворенная жизнь, сама весна. И куда девалась ее красота, такая яркая, такая редкая? Щеки как-то обтянулись, глаза померкли, темные круги оттеняют их.
— Ты больна, Китти? Что с тобой? — часто допытывается Вера.
Но сестра молчит и только пожимает плечами. Что с нею? Да разве она может объяснить?
— Екатерина Владимировна, отчего вы мало кушаете? Хотите чего-нибудь вкусненького? Прикажите только, и я велю повару приготовить, — говорит Маргарита.
— Нет, Маргоша, спасибо, ничего не надо, — отзывается девушка.
Экономка обиженно поджимает губы.
— Что же это, Екатерина Владимировна, неужели за границей вкуснее нашего готовят? У колбасников-то небось одни габерсупы да шпинаты, да клецки разные. Неужели же вы за ними от нашего русского стола отвыкать стали? — возражает хохлушка и обиженно глядит на Китти.
Это у нее нечто вроде хронического недомогания — принимать за личную обиду недостаток аппетита у тех, для кого она заказывает изысканные обеды и ужины. Не едят — значит не вкусно; не вкусно — стало быть, виновата она.
Нынче Маргоша особенно допекает Китти.
— Может быть, артишоков завтра, Екатерина Владимировна, велеть к обеду подать, а? Вы прежде так любили со сладким соусом.
— Артишоки? Что? Ну, да, хорошо, хорошо, хоть артишоки, — рассеянно говорит Китти, думая о своем, и вдруг бледнеет. — Постойте, Марго, не говорите о еде!.. Мне скверно… ах, как скверно!.. Постойте! — растерянно бросает девушка и, схватив платок, тесно прижимает его ко рту и выбегает из комнаты.
Это повторяется с нею уже не в первый раз. Но в этом, конечно, нет ничего удивительного. Она целыми ночами не спит теперь и возится с матерью. Старуха деспотически требует присутствия Китти около себя, особенно по ночам, во время ветров и непогоды, и у невыспавшейся девушки кружится голова и начинаются тошнота и слабость. К докторам она не хочет обращаться и предпочитает лечиться сама, собственными средствами. Она понимает кое-что в медицине. Года три тому назад, пресытившись балами и выездами, она удивила всех: начала изучать медицину, уход за больными, хирургию, работала в качестве сестры-волонтерки в амбулатории одной из общин, прошла курс и получила свидетельство сестры милосердия. И к ухаживанию за больными у нее способности. Ее нежные, тонкие руки как бы созданы для того, чтобы осторожно и мягко накладывать повязки, ставить градусники и припарки.
Это особенно чувствуется теперь, когда Софья Ивановна серьезно больна, когда снова разыгралась у нее эта ужасная болезнь почек. За нею Китти ходит, как за ребенком. Никого другого душевнобольная не подпускает к себе, и когда у несчастной разыгрываются ее обычные приступы, одна только Китти в состоянии облегчить, успокоить их.
— Что с Китти? — Вера смотрит вслед сестре удивленными глазами. — Это уже в четвертый раз за эту неделю.
— Дорогая моя, ты-то хоть не волнуйся! — Зина откладывает работу в сторону и подходит к окну.
Оттуда, из тьмы ночи, глядит осеннее ненастье, после короткой передышки снова забарабанил дождь.
А в Петрограде теперь какое оживление, манифестация, сутолока на улицах, театры, концерты в пользу героев, их семей. И драматические курсы уже работают, конечно. Зина так жаждала поступить туда. Экзаменационные испытания уже были, а она в это время преблагополучно была здесь. Досада какая!
— Они приехали! Они приехали! Они здесь! Вера, Зиночка, Китти… Где Китти? Толя приехал. Слышите? И с ним Николай Луговской. Они идут, они уже здесь! Встречайте же их скорее!
Муся ураганом врывается в комнату. Где печаль, где недавняя тоска? Их уже нет, они иссякли. Ее щеки горят. Варюша едва поспевает за нею.
— Вот они! Милые! — и Муся виснет на шее брата, визжа от счастья, как семилетняя девочка.
Вера, Зина Ланская спешат навстречу офицерам. Откуда-то из внутренних комнат выбегает Китти и с легким криком припадает к плечу Анатолия. Тот, отбиваясь от младшей сестренки, продолжающей душить его поцелуями, протягивает руки старшей сестре.
Он не видел Китти с весны. Она вернулась из-за границы уже после его выступления в поход. И о несчастье, случившемся с их матерью, он ничего не знает. До поры, до времени решено было скрыть от Анатолия болезнь матери. Поэтому-то ничего не подозревающий о несчастье, он так радостно вбежал под родную кровлю.
— Сестричкам привет! Муська, отстань, пластырь ты этакий, дай поздороваться с другими!.. Китти, красавица моя, здравствуй! Как поживаешь? Ты похудела… Не мудрено. Какое счастье еще, что вы вовремя успели вернуться!.. Ma belle cousine! (Прекрасная кузина.) Привет прекраснейшей из прекрасных. Маргариточка, восторг души моей!.. А вы все цветете:
— Ну, уж вы скажете тоже, Анатолий Владимирович! Какое там цвету? На четвертый десяток переваливаю.
— Признайтесь под шумок, сколько сократили? Все не замужем? Ай-ай-ай! Не теряйте времени даром!
— Шутник вы, Анатолий Владимирович! Всегда такое скажете, отчего девушку в краску…
— А вы не краснейте. Не стоит, право! Лучше подыскивайте себе пару, а меня сватом.
— Она, Тольчик, никогда замуж выходить не станет: она в тебя влюблена… без-на-де-жно! — хохочет Муся.
— Ах, погибель моя! Что скажет тоже! — и Маргарита зарделась от смущения.
Но Толя уже забыл о ней. На его взгляд, Китти похудела и изменилась. И Верочка смотрит букой. А Зиночка поразительно похорошела. Впрочем, он этого ожидал.
— А я? А я? — прыгая козочкой вокруг брата, допытывается Муся.
— А ты стрекозой по-прежнему, и никаких эволюции в этом отношении от тебя не жди. До седых волос доживешь, бабушкой будешь, а так и останешься стрекозой.
— Пожалуйста, не пророчь. Я до седых волос не доживу. Я умру молодою, — заявляет Муся, в то время как Луговской пожимает руки девушкам и целует Зинину руку.
Теперь все смотрят жадно, с немым вопросом в лица приезжих. Как изменились они. Как огрубела их кожа, обветренная под открытым небом в окопах! Загорелые, черные, похудевшие, они заметно возмужали; их лица стали серьезнее, и в то же время на них отпечаток отваги, мужества. У тяжко больных часто бывает такое выражение пред смертью, приближение которой они сознают и не боятся.
