Семьдесят неизвестных - Квин Лев Израилевич (лучшие книги TXT) 📗

— Ой, можно ещё поработать? Я совсем не устал.

— Нет, нет, у вас в лагере всего три часа в день работают. Ещё скажут, эксплуатируем труд малолетних…

А на другой день было ещё интереснее: стали попадаться какие-то кости, обломки горшков. Археологи их и щёточками чистили, и картоном от солнца прикрывали. Словно это не черепушки, а драгоценности. Я даже усомнился — а вдруг они не глиняные? Какие-нибудь другие, только глиняными кажутся. Отломил незаметно кусочек — самая настоящая глина, даже в пальцах рассыпается.

К своей ямке я попал только в полдень. Долбанул несколько раз лопатой — плохо поддаётся. Сел, отдохнул. А они всё копают — прямо не люди, а машины какие-то. Снова поработал немного. Ух, жарко!.. Опять сел отдохнуть.

Перед самым обедом подошёл главный археолог. Измерил что-то рулеткой и линейкой. Ничего не сказал, ничего не спросил — ушёл.

А я думал — он ругаться будет.

Обед был ещё лучше вчерашнего. Щи из кислой капусты — я их очень люблю, — каша гречневая рассыпчатая. И компот. До того вкусный, даже вторую порцию попросил. Дали!

А потом подходит ко мне их повар и суёт в руку листок.

— Гони монету! — говорит.

Какую монету? За что? Ничего не пойму.

— Читай! Там всё написано.

И вот я читаю:

— Понял? Сорок копеек с тебя. Плати! Вчерашний обед не в счёт — считай, подарок.

Я прямо перепугался:

— Разве обеды не бесплатно?

— А разве ты не знаешь наш советский порядок: кто не работает, тот не ест!

— Нет у меня денег. Но вы не бойтесь, завтра будет норма. Даже больше намного, вот увидите!

— Я не боюсь, просто кормить не буду. И долг через милицию взыщу…

Поднялся я чуть свет, ещё даже девчонки на дойку не выходили.

— Что так рано? — спрашивают.

— Гробница княжеская попалась, золота целая куча. Боюсь, как бы не растащили.

— А-а… — не верят, смеются.

А я бегом на речку. Там бульдозер плотину сооружает, и — я ещё вчера приметил — рано очень начинает, чтобы потом, в самую жару, не работать.

Прибегаю. Уже на месте! Бульдозерист пожилой, с усами. Это лучше. Пожилые — они к ребятам добрее.

— Здравствуйте, — говорю вежливо-превежливо. — Скажите, пожалуйста, не могли бы вы археологам помочь?

— А ты кто такой будешь?

— Я из школьного лагеря. Мы над ними шефство взяли и вот хотим сюрприз сделать. Рыть им много надо, а земля твёрдая. Не могли бы вы хотя бы одну траншею выкопать?

— А что они ищут?

— Тут древний город был, а на том кургане — посудный склад.

— Скажи пожалуйста! — Он взялся в раздумье за ус. — Живу здесь вот уже полёта лет, а не знал. Наука!.. Садись, показывай!

Бульдозер подъехал к моей ямке, остановился, опустил нож, затем взревел и медленно двинулся вперёд, толкая перед собой землю вперемежку с дёрном.

Всего час работал бульдозер, один только час, а траншею вырыл побольше той, где целых два дня возилось столько студентов.

Бульдозер уехал, а я расхаживал, счастливый, по траншее. Вот сколько я им тут всего понаделал. Обедов, наверное, на пятьсот!

К восьми приехала машина с археологами. Я пошёл им навстречу приплясывая. Меня прямо распирало от гордости.

Они подошли к краю моей траншеи, постояли, переглядываясь в молчании. Я всё ждал, когда же наконец начнут меня хвалить.

Но они молчали, а главный археолог сказал хрипло и тихо, словно ему сдавило горло:

— Знаешь что, историк, мотай-ка ты поскорее отсюда, пока цел!

Я ничего не мог понять. Он меня гонит? Вместо того чтобы поблагодарить — гонит?!

Посмотрел на него, а он стоит мрачный, как вратарь после пропущенного одиннадцатиметрового, и говорит, обращаясь к своим:

— Вот, товарищи, что получается, когда хотят заработать славу чужим трудом. Мы тут каждый комок земли руками, можно сказать, прощупываем, пальцами землю роем, чтобы ничего не повредить, а приходит вот такой юный дармоед — и весь наш труд летит насмарку. Счастье ещё, сообразили участок ему дать в стороне от места раскопок…

Я бросил лопату и кинулся в степь. Бежал, бежал, пока ноги не подкосились, а потом упал ничком на траву, ничего не видя, ничего не слыша, и залился слезами, как девчонка какая-нибудь.

В лагерь я вернулся только под вечер, когда так захотелось есть, что хоть траву жуй. И твёрдо решил: начинаю новую жизнь.

Я надеялся, что семьдесят неизвестных ничего ещё не знают. Скажу, не хочу больше у археологов, отдельно ото всех. На любую другую работу согласен: хоть к поварихам в помощники, хоть в дворники. И получится вроде как красивая жертва с моей стороны.

Но они каким-то образом уже пронюхали, что я не сам ушёл, а археологи меня прогнали. И жертва моя потеряла смысл. Хорошо ещё, про бульдозер никто ничего не знал, а то совсем проходу не было бы.

На линейке Пётр Петрович начал:

— Наш новенький, Витя Коровкин, работать не хочет…

— Почему? — возразил я. — Я хочу, только никак не получается.

Он вроде и не слышал и повторил:

— Работать не хочет… А вас в лагере сейчас не семьдесят — семьдесят один. И нормы трудовые тоже на семьдесят одного. Что будем делать, давайте советоваться.

Вперёд выступил Сенька, бригадир.

— У р-ребят предложение, — сказал он. — Будем каждый день выделять пять человек. Они выполнят свои нормы, а потом норму Коровкина. И не нужен он нам совсем. Вроде его и нет.

Ну и глупо! Кто это, интересно, будет на дядю работать? Но они все развеселились почему-то, зааплодировали.

— Не только мальчишки, — предложила Валя Потапова. — Девочки тоже.

— Хорошо, лампочки-фонарики, — согласился Пётр Петрович. — На доске показателей выделим отдельную графу «Выработка Вити Коровкина» и каждый день будем отмечать, сколько он сделал.

Случись такое раньше, я бы только обрадовался. Пусть за меня вкалывают, если им охота! Но теперь… Как же моя новая жизнь?

Я разозлился и крикнул:

— Это неправильно! Я не буду работать, а на доске моя выработка? Не имеете права!

Опять они все сделали вид, что не слышали. Как будто я ничего не сказал.

И тут же у меня на глазах произошло нечто совершенно невероятное.

— Так кто же завтра будет Витей Коровкиным? — спросил Пётр Петрович.

Из строя вышли пятеро ребят.

— Мы, — сказали они дружно, хором, и я удивился, как у них хорошо получается, словно они заранее репетировали. — Мы — Витя Коровкин.

Я стоял и не знал, что делать — смеяться или шуметь. Или, может быть, опять объявить голодную забастовку?

Поздно! Конфеты и печенье я уже съел…

И пошло! Каждый вечер на доску заносили мои показатели: сто процентов, сто десять процентов, сто три процента. Не мои — что я говорю! — Вити Коровкина. Того Вити Коровкина, которым были попеременно то одни, то другие ребята и девчонки.

А я ничего не делал. Слонялся как тень по лагерю, и временами мне начинало казаться, что я и в самом деле тень. Со мной никто не разговаривал, все проходили мимо, словно я невидимка. Но самым невыносимым моментом за весь длинный и нудный день была вечерняя линейка, когда в ответ на вопрос Петра Петровича: «Кто завтра Витя Коровкин?» — выходили всё новые и новые пятёрки неизвестных.

Уж лучше бы они меня отлупили!

Что же мне делать? Что?

Вскоре Пётр Петрович объявил, что, возможно, на днях в лагерь приедет космонавт, наш земляк.

Все обрадовались, один я испугался.

— Можно сказать? — Я поднял руку.

— Дадим ему слово? — спросил Пётр Петрович у ребят.

— Нет! — завопили они. — Кто не работает, тот пусть молчит.

— Ну, пожалуйста! — взмолился я. — Мне очень надо.

— Проголосуем…

Голоса неизвестных разделились поровну. Тогда Пётр Петрович проголосовал «за», и большинством в один голос решили дать мне слово.