Завидная биография - Некрасов Андрей Сергеевич (читать полную версию книги .txt) 📗
— Разрешите проехаться с вами на шлюпке?
Моряк сказал бы «пройтись» и уж, конечно, не назвал бы шлюпкой стройную яхту с белоснежными парусами.
Но дело было сделано. Пассажир плотно уселся на банке, открыл серебряный портсигар и закурил толстую папироску. Подчиняясь едва заметному дыханию ветерка, яхта медленно отошла от причала.
— Хорошо! — неопределенно сказал наш пассажир и осмотрелся кругом.
А кругом и в самом деле было хорошо. Огромное зеркало воды отражало глубину синего неба, белые паруса, ленивыми складками падавшие с мачты, зеленые берега, стройные переплеты моста и тяжелые красные тумбы бакенов. И, может быть, потому, что вода в тот день была совершенно неподвижна и в точности повторяла все видимое, простор, и без того широкий, казался вдвое шире, а чистый воздух — вдвое прозрачнее.
Но у Стасика и на этот счет было свое мнение. На его взгляд, ничего хорошего наш рейс не обещал. По тому, как лениво полз дым, едва обгоняя яхту, Стасик понял, что ветер не собирается нас порадовать, и за спиной пассажира скорчил недовольную гримасу.
Впрочем, в этот час мы и не ждали ветра. Не первый раз штилевали мы так и научились находить своеобразную прелесть в этих бесконечно медленных рейсах.
Работы в таком плавании немного, и Стасик, твердо усвоивший девиз адмирала Макарова: «В море — значит дома», — подложив под голову спасательный пояс, безмятежно задремал на палубе. Лишь изредка он открывал глаза, прислушивался к гудку и провожал глазами поезд, бегущий по мосту, или буксир, тянувший откуда-то с Волги длинный воз тяжело груженных барж. Иногда мы часами плавали так, не проронив ни слова.
Но пассажир оказался человеком вежливым и, видимо, счел своим долгом развлечь нас разговором.
Осмотревшись еще раз, он повернулся к Стасику и немного суховатым тоном, нащупывая почву для беседы, сказал:
— Ну, а вы, молодой человек, все экзамены сдали, конечно, на пятерки и теперь отдыхаете со спокойной совестью?
Незнакомец не хотел обидеть Стасика, и тем не менее трудно было придумать худшее начало для разговора.
Совесть у Стасика была далеко не спокойна. У него, как он сам говорил, были «концы за кормой», и каждое напоминание об этом заставляло его заново переживать весенние неприятности.
Но Стасик был не из тех людей, которые дают себя в обиду. Приподнявшись на локтях, он сразу перешел в контратаку.
— А почему вы думаете, — резко сказал он, — да не только вы, а все взрослые… почему вы думаете, что с нами можно говорить только о пятерках? А у меня вот двойка по физике, если хотите знать. Ну и что? Топиться, что ли, по-вашему?
Стасик бросил пояс под палубу и, сев на банку, взялся за румпель.
— Знаю, все знаю, что вы будете говорить, — решительно перебил он незнакомца, открывшего было рот. — Общая культура… кругозор… А я, между прочим, в академию не собираюсь. Я в море пойду. А там отвальный гудок да вода кругом — вот и весь кругозор… — и Стасик широким, театральным жестом, точно на свои владения, показал незнакомцу на синюю гладь водохранилища, на пышные берега, на белые башни судоходных створов и высокие мачты электропередачи.
— Не беспокойтесь, — продолжал он, немного остыв, — что мне нужно, я знаю. И двойка эта самая не навек ко мне прилипла. Исправлю… А только вот почему вы все про пятерки? Что вам мои пятерки? Спросили бы, как паруса работают, как судно идет против ветра, как в море находят дорогу? Это ведь тоже для кругозора полезно… — и Стасик, выбрав втугую шкот, круто повернул румпель.
— Да, — сказал пассажир, немного озадаченный такой стремительной атакой, — все это тоже, конечно, интересно. Но ведь как решить, что важнее? Вот поэтому нас и учат в школах, вот поэтому с нас и требуют знаний, чтобы, встретившись с жизнью, мы оказались во всеоружии. А что нужнее — география или ботаника, физика или история, — это подскажет жизнь. Учиться нужно на пятерки. Ну, а говорить? Говорить можно и о другом. О двойках, например. Между прочим, я тоже плавал и немало. И вот однажды мне пришлось перегонять морской катер из Охотска в Николаевск-на-Амуре. Знаете, где это? Там тоже такая вот губа, как здесь, только раз в пятьсот больше…
Пассажир достал новую папиросу.
— Так вот, — продолжал он, закурив, — названия у нашего катера не было. Был номер — «Два», и, как всегда в таких случаях, звали этот катер «Двойкой». Ничего интересного рейс на «Двойке мне не обещал. В то время штурманский диплом уже не первый год лежал у меня в кармане. Побывал я и в тропиках и в Арктике, но мне везло… или не везло, считайте, как хотите, только в море ни разу не случалось со мной никаких происшествий. Плавал я на больших кораблях. Под руками всегда были мореходные приборы. Отличные карты сообщали мне все, что нужно знать моряку о течениях, глубинах и берегах. Маяки всегда аккуратно появлялись там, где мы их ждали. Буи и вехи во-время предупреждали об опасностях…
В тот раз на катере тоже был хороший морской компас, надежная карта, а за кормой исправно крутилась вертушка лага. В каботажном плавании — вы-то знаете это — моряку и желать больше нечего. Мотор работал отлично. Я время от времени отмечал на карте место корабля и был совершенно спокоен: при таких условиях трудно сбиться с пути. И погода стояла хорошая: дул свежий ветер с востока; он, правда, немного прибивал нас к берегу, но зато разогнал тучи, и видимость была прекрасная. Я старался держаться мористее, дальше от берега, но особенно далеко забираться в море тоже не решался.
В тех местах ветры непостоянные. Переменится ветер — потянет в море, а у меня ни секстанта, ни хронометра, ни таблиц. Потеряешь берег — а там и заблудиться недолго.
Но в тот раз ветер держался ровный и до вечера не было никаких неприятностей. Никого даже не встретили в море. Попался, правда, один тюлень, — он плыл куда-то наперерез курсу. Наш механик взял из рубки старинную винтовку, прицелился, она бахнула, как пушка. Выстрел раскатился по морю и откликнулся глухим эхом. Тюлень показал нам пятнистую спину, кувыркнулся в воде и пропал…
Когда стемнело, я сменился с вахты, спустился в каюту и скоро заснул. Под шум мотора отлично спится.
Ночью я проснулся с чувством неосознанной тревоги. В каюте было темно… Мотор молчал… Как-то по-особенному слышались голоса, стук сапог по трапам, плеск волны за бортом. Должно быть, эти непривычные звуки и встревожили меня. Я бросился наверх. Над морем стояла непроглядная темень. Звезд не было. Ветер крепчал, и соленые волны то и дело перехлестывали через палубу. Наша маленькая динамка остановилась вместе с мотором. Единственный электрический фонарик забрал механик. Он осмотрел повреждение и обещал через час исправить и запустить машину.
Ничего страшного не было в нашем положении. Час задержки — вот все, чем угрожала нам неисправность мотора. Я успокоился. Но примерно через полчаса справа, с запада, донесся сквозь свист ветра ясно слышимый рокот прибоя. Значит, близко был берег. Для тех, кто плавал мало, с берегом связаны все надежды, а моряки, конечно, знают, что близость берега часто грозит гибелью. Дело принимало скверный оборот.
— Как там? — крикнул я в машину.
— Порядок, через полчаса пойдем, — откликнулся механик и загремел ключами.
Я зашел в рубку, чиркнул спичкой и внимательно посмотрел на карту. По моим расчетам выходило, что до берега четыре мили. Грунт скалистый. Берег приглубый, отвесный… Я быстро прикинул в уме: ветер гнал нас со скоростью двух или трех миль в час. Через полчаса механик исправит мотор — и тогда нам не страшны никакие скалы. Значит, все в порядке. Ну, а если произошла ошибка в счислении? Если я недооценил снос и до берега осталось меньше мили? Тогда мы бросим якорь… Но карта говорит: «грунт скалистый». Хорошо, если якорь зацепит лапами за трещину, за камень, за гряду… А если не зацепит? И ведь так скорее всего случится. Водяного якоря у нас на «Двойке» нет. Значит, через полчаса наш катер расколется, как пустой орех, а нам придется барахтаться в ледяной воде, пока волны и нас не разобьют о скалы.
