Мальчик из Ленинграда - Раковская Нина Евгеньевна (читать книги бесплатно полностью без регистрации .txt) 📗
— Настоящие? — спросил я.
— Да нет! — вмешалась Зорька. — Просто земля под ногами, как лодка, покачается, и всё! Я знаю. При мне одно землетрясение было.
Громко застучали в деревянную калитку.
— Отворите! — крикнул знакомый голос. — Откройте! Мальчик эвакуированный, Юля Семёнов, тут?
«Кто меня зовёт? Зачем?» — всполошился я. Спрыгнул с кровати, отодвинул засов у калитки, она распахнулась сама.
— Галя пришла! — закричал я и бросился к ней на шею.
— Мне в детдоме сказали, что ты в гостях! — засмеялась Галя. — Я о тебе беспокоилась. Не вытерпела даже, прибежала. Ну как, ребята не обижают?
— Это меня-то? — сказал я. — А как хорошо, что ты пришла! Я тут знаешь кого нашёл? Военного!
Помнишь, я про него в больнице рассказывал. Которого на базаре встретил. Это директор нашего детдома. И Партизан тут. Его Ваней зовут. Масловым.
— Счастливый ты, Юлька! — обрадовалась Галя. — Я говорила — всё будет хорошо.
Галя была нарядная, в белой кофточке, вышитой крестиками, совсем панночка из «Майской ночи»!
Ведь я всегда её видел только в больничном белом халате.
— Я и журналы тебе принесла. Это доктор наш вспомнил про них. И велел тебе отдать. Он тебе привет шлёт!
Она подала мне альбомы с вырезками, журналы «Вокруг света». И газетный свёрток, в котором была завёрнута моя любимая пареная айва.
Я познакомил Галю с девочками и с Гошей. Мы показали ей дом, кровать, печку. Гале тоже очень нравилось у Иргашой. Потом мы уселись все вместе на кровать, разделили айву, и я стал показывать девочкам мои вырезки из газет.
Иргашой меня похвалила:
— Ты, Юлька, развитой. Покажи свои альбомы Садковый. Он давно хотел делать такие. Он тебя похвалит.
Я стал показывать свои журналы. Зорька удивлялась, что я хорошо знаю географию, а я видел, что Иргашой помнит разные острова и государства лучше меня. Она перевёртывала страницы и преспокойно говорила:
— Канарские острова! У берегов Северной Африки. Гонолулу. Тут Амалия Ирхард, знаменитая лётчица, утонула. Сан-Марино. Самое маленькое государство… Непал…
— Какая же девочка умная! — хвалила её Галя.
Когда попадались картинки с осьминогами, питоном и уродливыми людьми, Гоша старался поскорее перевернуть страницу. Но Зорьке страшные картины больше всего нравились. Она закрывала Гоше ладошкой глаза, а сама любовалась огромным питоном. Сидели мы недолго — раздался звонок. Надо было возвращаться в детдом.
На прощание я попросил Галю:
— Навещай меня почаще. Приходи каждую неделю.
И она обещала не забывать меня.
В ту ночь я лежал в большой спальне, уставленной кроватями, под большим стёганым одеялом, у окна. Ваня попросил Садыкова дать нам кровати рядом. Но Ваня уже спал. И другие ребята спали. Гоша говорил во сне. А мне не спалось. Большая луна стояла низко над двором, и мне казалось, что её можно было достать с неба рукой. Я глядел на луну, думал про Ленинград, вспоминал маму, рассказывал ей про детдом. И незаметно уснул.
Часть пятая
«От Советского Информбюро»
Через месяц я освоился с новой жизнью. В детдоме мне нравилось, и я уже привык, что всё тут делалось по звонку.
Электрические звонки были не только в классах, в спальне, но даже во дворе. В семь часов раздавался первый звонок, и он будил весь детдом.
— Подъём! — кричали ребята.
Мы убирали спальни, умывались и шли в столовую. После завтрака — в клуб. Там, на сборе, нам читали известия с фронта, а перед сбором Садыков всегда перекалывал на карте ленточку с красными флажками. Я старался поскорее кончить завтрак, чтобы успеть до сбора помочь Садковый у карты. Теперь я нисколько не боялся его. Садыков был строгий и вспыльчивый, но зато очень весёлый и справедливый. Он целый день проводил в детдоме, даже спал в спальне у старших мальчиков. Он никогда не отказывался переменить книгу, выдать футбольный мяч или объяснить военную новость.
Особенно мы сдружились, когда Садыков убедился, что я хорошо разбираюсь в разных фронтовых делах.
После завтрака и сбора полчаса, до начала уроков, у нас были свободные. В это время в Коканде передавали из Москвы последние известия. Газеты приходили сюда лишь на пятый день. А тогда никто не мог дождаться утра, когда из Москвы диктор Левитан своим густым, ясным голосом начинал читать сводку с фронта. Она называлась: «От Советского Информбюро».
— Слушали «От Советского Информбюро»? — спрашивали мы друг друга. — Что передавали? Какой сегодня город взяли?
И вот я упросил Садыкова отпускать меня на площадь. Там стоял громкоговоритель, и народ собирался к нему по утрам слушать Москву. Осип Петрович не сразу согласился. Когда же Садыков поручился за меня, дал слово, что я не буду опаздывать на уроки, уступил. Я каждый день бегал на площадь, слушал радио, записывал города, где шли бои, приносил свою сводку Садковый. Я, конечно, гордился тем, что раньше всех в детдоме узнаю военные новости. И правда никогда не опаздывал.
Иногда Садыков сам торопил меня.
— Шпарь, Юлька, — говорил он. — Как там дела под Керчью? Только скоро. Есть?
— Есть! — отвечал я.
Чтобы сократить путь, я всегда перелезал через забор, бежал двориком Ульмасай-апа, соседки Иргашой. Она обычно сидела на пороге дома и вышивала тюбетейки. Я кричал ей: «Якши месис!» — доброго здоровья! Она кивала головой, улыбалась мне.
На площади стоял столб с огромным красным рупором наверху.
Я садился на бетонный мостик, под которым журчала вода, и вместе с другими ждал, когда начнётся передача.
Когда включали Москву, вся площадь бывала полна народу. Все сразу переставали говорить, лишь только в рупоре начинал стучать маятник больших часов. Потом нежные серебряные молоточки отбивали часы, и густой голос диктора говорил на всю площадь:
— Внимание. Говорит Москва. Московское время шесть часов. Начинаем утреннюю передачу последних известий.
Музыка играла боевой марш. И тот же голос отчётливо начинал:
— От Советского Информбюро…
Однажды — это случилось ещё в те дни, когда немцы были близко от Москвы, — настало время передачи, а из рупора неслись одни хрипы и взвизгивания. Я с тревогой глядел на громкоговоритель. Мне стало страшно. Казалось, я слышу, как летает по московским улицам снежный, ледяной ветер. В Москве была ещё ночь. Там ещё не рассвело. Почему радио молчит? Может, над Москвой идёт воздушный бой? Все в бомбоубежищах… А на крышах — зенитчики, на чердаках — посты противопожарные. Небо изрезано лучами прожекторов, и в этой сетке мечутся фашистские самолёты. «Юнкерсы», «Мессершмитты»… Я ждал — вот раздастся грохот, разорвётся фугаска…
Но вместо грохота из рупора послышалось:
— Говорит Ленинград…
Голос был такой далёкий и приглушённый, точно он прилетел с поля боя, вырвался из засады. Потом в рупоре загрохотало, завизжало.
Рядом со мной на мостике сидел бородатый старик с палкой.
— Ленинград! — сказал я ему. — Слышали? Ленинград.
В рупоре слышались вой и визг. Старик ударил палкой по земле и крикнул:
— Ленинград, родина моя! Гитлер ему мешает. Гитлер говорить не даёт!
Я вскочил и сжал кулаки. Фашисты нарочно пускали радиоволны, чтобы наш Ленинград не мог подать голос из блокады. Мне хотелось залезть в горло рупора и рубить немецкие радиоволны, как ядовитых змей. Но из рупора опять вырвались суровые приглушённые слова:
— Мужество… всё население… баррикады… самоотверженно… Город-герой…
У меня в горле застрял ком. Но визг и приглушённый голос — всё стихло. Настала тишина. В тихом рупоре серебряные молоточки отбили часы. Грянул, как всегда, боевой марш, и голос Левитана сказал:
— От Советского… Информ… бюро…
Я рассеянно вынул карандаш и бумагу. Мне казалось, я на крыльях огромной птицы слетал в Ленинград и только что вернулся оттуда. Диктор кончил сводку. Народ понемногу расходился с площади. Мы со стариком всё стояли у столба с рупором. Тут тишина, журчат арыки. Синее небо над головой. На улицах в плоских корзинах, как на блюдах, уже продают букетики крупных фиалок. А в Ленинграде воздушные тревоги… Город-герой удерживает врага.
