Жизнь и приключения Робинзона Крузо [В переработке М. Толмачевой, 1923 г.] - Дефо Даниэль (прочитать книгу TXT) 📗
К тому же, сперва смутно, а потом все яснее и определеннее стали пробуждаться в Робинзоне новые мысли. Успокоенный тишиной, он снова в вечерние часы смог наслаждаться красотой заката, снова увидел прелесть окружающей природы, и в душе его встал вопрос: а имеет ли он право убивать этих людей? Имеет ли он достаточно оснований, чтоб самовольно лишить их главного блага — жизни? Конечно, их зверские нравы отвратительны, но учит ли их кто-нибудь лучшему? Несомненно, в глазах людоедов — людоедство не составляет преступления, и совесть их не упрекает за это. Они делают себе пищу из своего собрата с тем же спокойствием, с каким мы убиваем быка. Откуда знать им всю омерзительность этого действия?
К тому же ему, Робинзону, они не причиняли никакого вреда. Другое дело, если бы пришлось защищать свою жизнь, но теперь зачем вмешиваться ему в их племенные распри? Почему он является мстителем за кровь, которую они проливают?
Эти размышления привели Робинзона к выводу, что большим счастьем для него явилась неудача его воинственных приготовлений, потому что она помешала ему совершить большую несправедливость. Ведь если они и убийцы, то не более тех европейцев, которые убивают своих военнопленных без всякой пощады. И Робинзон окончательно охладел к своей затее и, наконец, отказался от нее совершенно.
Теперь ему казалось и крайней неосторожностью объявлять войну дикарям. Ведь только в том случае, если бы удалось перебить их всех до единого, можно было бы не бояться их мести. Если же дома узнают о несчастьи, постигшем единоплеменников, то, конечно, уж ему несдобровать.
И Робинзон решил окончательно вернуться к прежнему образу действия: как можно лучше заметать свои следы и всеми мерами стараться оставаться невидимым.
XI
ОТКРЫТИЕ НОВОЙ ПЕЩЕРЫ. СНОВА ДИКАРИ
Жизнь Робинзона пошла по-прежнему. Он ни разу не побывал даже на западном берегу, боясь опять взволновать себя.
Только раз, набравшись храбрости, задумал он все-таки выручить свою лодку и, выбрав подходящий день и час, благополучно перевел таки на свой берег. Теперь на той стороне не оставалось никаких следов, и он мог успокоиться. Но во всех поступках Робинзон был осторожен: без крайней необходимости он не отходил никуда далеко от своего жилья. Только посещение нового выгона, где были дойные козы, заставляло его делать более продолжительные отлучки, но это было в сторону, противоположную опасным местам, и поэтому не слишком беспокоило его.
Вероятно, за это время дикари не раз успели попировать по своему обычаю, и иногда Робинзон снова воображал себе ту долю, которая досталась бы ему, если бы, ничего не подозревающий, почти безоружный, он встретил бы не след ноги, а человек пятнадцать, двадцать владельцев таких ног. Несомненно, они погнались бы за ним, как за редкой дичью.
Постоянная тревога и сознание грозящей опасности совершенно отбили у Робинзона охоту заботиться об увеличении своего благосостояния. До того ли было, когда все мысли обращались лишь на то, как спасти свою жизнь. Он не смел вбить гвоздя, не смел расколоть полено, про стрельбу он и думать перестал. Сильно смущал его дым от разводимого огня. Ему пришло в голову заменить дрова углем. Он помнил, что еще в Англии видел, как добывают уголь, пережигая толстые сучья под слоем торфа. В дальнем конце леса производил он эту работу, а потом перетаскивал уголь к дому в больших спинных корзинах. Таким образом, дым почти исчез.
Неожиданно случай привел Робинзона сделать при этом открытие, которое его очень порадовало. Как-то, работая топором у подножья скалистой возвышенности и свалив одно густо разросшееся деревцо, он вдруг заметил за ним, в скале, узкую щель, за которой, по-видимому, была пустота. Его заинтересовало, куда может вести этот ход, и с трудом он пролез туда. Но вылез гораздо скорее и легче, чем влез: из глубокого мрака пещеры на него смотрели два горящие глаза! Опомнившись и переведя дух. Робинзон стал стыдить себя. Что мог найти он страшного? Ни одного опасного животного на острове не было, а человеку эти глаза не могли принадлежать.
И он разжег смолистую головешку из костра, который тлел поблизости, взял ее и снова влез в пещеру. Но не успел он сделать и трех шагов, как попятился назад, перепуганный чуть не больше прежнего: он услышал громкий, прерывистый вздох или стон, словно кто-то жестоко страдал тут, и затем какие-то неясные звуки, вроде бормотанья. Холодный пот проступил по всему телу Робинзона, факел чуть не вывалился из его рук. Собрав всю свою волю, он снова шагнул вперед, подняв огонь над головой, и вдруг увидел на земле огромного, старого козла. Он лежал на боку и издыхал, очевидно от старости.
Робинзон знал обычай животных — перед смертью искать укромный уголок — и понял теперь все.
Он тронул ногой козла, тот пошевелился, но встать не мог. Не обращая больше на него внимания, Робинзон стал тогда продолжать свой осмотр. Пещера была очень маленькая, очевидно, природная, со стороны, противоположной входу, она снова суживалась, уходя куда-то вглубь, так что можно было двигаться только ползком. Лезть туда без света было слишком опасно, и Робинзон решил вернуться завтра, захватив с собой свечи, которые он отлично научился лить из козьего жира.
На другой день он подошел к узкому ходу в глубине пещеры, стал на четвереньки и пополз в полном мраке. Ход мог кончиться пропастью, но Робинзону так хотелось узнать, что там дальше, что он и не думал ни о какой опасности. Через некоторое время он почувствовал, что щель становится шире и выше.
Он попробовал подняться и не мог достать рукой до потолка. Тогда он зажег две свечи и вдруг увидал такую великолепную картину, лучше которой он не видал на своем острове. Он стоял в просторном, очень высоком гроте (пещере), свет от свечей отражался от стен тысячами разноцветных огней, Робинзон никогда не узнал, какие камни были вкраплены в стену, но они сверкали, как алмазы, рубины, аметисты, а в иных местах ему казалось, что он видит куски настоящего золота. Он попал словно в волшебный замок, никогда не думал он, что под землей может быть такая красота. Пол был покрыт сухим и тонким песком, нигде ни признака сырости.
Робинзон был в восторге от такого надежного убежища: узкий, темный вход обеспечивал ему полную безопасность.
Тут же решил он, не откладывая, перенести в грот все наиболее драгоценное из своего имущества: порох, часть оружия, свинец, из которого делались пули, а также часть сухой провизии. Пороха у него оставалось уж немного, но тут его ожидала радость; в его кладовой хранился бочонок подмокшего пороха, взятый с корабля, он собирался давно его выбросить. Но теперь, осторожно откупорив бочонок, он с радостью убедился, что подмокшая часть пороха отвердела и ссохлась в крепкую корку, в которой остальной порох, совершенно исправный, лежал, как ядро ореха в скорлупе. Весь бочонок был тут же переправлен в новое хранилище.
«Пусть-ка попробуют теперь разыскать меня! — весело думал он, — пусть хоть пятьсот дикарей рыщут по острову, им не догадаться проникнуть сюда. А если бы и догадались, все равно никто не посмеет войти!»
Старый козел, которого он нашел, издох на другой же день и, с огромными усилиями, Робинзон вытащил его наружу и закопал поблизости, чтоб он не портил воздух гниением.
Шел уж, между тем, двадцать третий год жизни на острове, и Робинзон до такой степени привык к своему одиночеству, что, если бы не страх дикарей, то чувствовал бы себя совершенно счастливым и согласен был бы весь остаток жизни провести тут, хоть до того часа, когда, как старый козел, лег и умер бы от старости.
Последнее время даже кое-какие забавы появились в его жизни. Например, первый Попка научился так мило болтать, так ясно выговаривал слова, что положительно забавно и приятно было его слушать.
Затем Робинзон приручил еще трех попугаев различных цветов Эти хоть почти и не умели говорить, но радовали его своим ярким, красивым видом.
Дружок, его верный, преданный друг, прожил шестнадцать лет и, наконец, умер от старости. Еще приручал Робинзон птиц различных пород, он подрезал им немного крылья, чтоб они не могли улететь далеко. Мало-по-малу в разросшейся рощице вокруг дома поселилось множество птиц. Они вили там гнезда, выводили птенцов и неумолчно оглашали окрестности своим пением и свистом.
