Тихий берег Лебяжьего, или Приключения загольного бека (Повесть) - Ливеровский Алексей Алексеевич (читать бесплатно полные книги .txt) 📗
Тут подул ветер и защелкал наверху флагами. Ванька сразу заорал:
— Пока не спустим на чужом корабле флаги, не имеем права ничего трогать. Когда спустим, корабль будет называться «приз», и мы можем отбуксировать его в свой порт.
Как мы будем буксировать такую махину, было непонятно, все равно флаги надо было снять. Они были высоко. Юрка сказал Ваньке: «Ты моряк — ты и лезь». Ванька поворчал, что моряки лазают по вантам, не по доскам, и все-таки полез. Переставляя ноги с доски на доску, поднимался. Доски некоторые были лопнутые и качались. Высоко залез Ванька, прямо маленький стал.
Кричит оттуда:
— Флаг не снять, он прибит. Гвоздями.
Юрка ему:
— Черт с ним, рви!
Ванька постепенно оторвал, скрутил и кинул вниз. Чуть за борт не унесло. Поймали. Флаг оказался белым, большим и, верно, в дырках. Мы его аккуратно сложили и бросили на плот. Ко второму, синему, Ванька перебрался поверху и тоже скинул. К третьему, желтому, поднялся Юрка. Тоже сорвал и скинул. Алька поймал, закричал, что это шелк, и обмотал его вокруг себя на голое тело. Стал похож на индусскую женщину с рисунка в книге.
Больше на палубе делать было нечего, и мы спустились по лесенке вниз. Ванька сказал, что это трюм. Думаю, неверно: какой же трюм, если нет палубы? Ну, пусть. В трюме пахло гнилой водой. Мы покачали помпу, она не качала: мало воды. Вернее, корабль сидел на мели косо и у одного борта, где помпа, было почти сухо; у другого — поглубже, там плавали, высовывая морды, колюшки. Как они попали внутрь? Наверно, волнами захлестнуло или где-нибудь дырка. Мы колюшек ненавидим. Они когда подохнут и высохнут на берегу, попробуйте наступить босиком! Ого! Принялись их ловить и выкидывать на сухое. Вдруг в воде плеснулась рыба побольше, наверно, окунь. Все ловили, раза два хватали. Он, сильный и скользкий, вывертывался. Тут я нащупал на дне тяжелый шарик. Оказалась свинцовая пуля, величиной с орех. И еще я нашел, и другие ребята похватали. Страшно интересные пули. Взять их было некуда, трусы без карманов, и мы их запихали в рот. Очень противно. Меня чуть не вытошнило от гнили. Потом шарики обрлюнявились и можно было терпеть. У меня поместились четыре штуки. Алька, жадюга, захватил шесть. Разговаривать было невозможно: сразу изо рта вылетали пули.
Ванька был еще наверху, потихоньку спускался и вдруг заревел как бешеный:
— Полундра! Королевский фрегат! Полундра!
Мы как кошки взметнулись из трюма на палубу. Верно — с фарватера, густо дымя, шел черный низкий буксир. Белая пена по обе стороны носа — значит, прямо на нас. Ванька быстро спускался и все кричал:
— Нас возьмут на абордаж и повесят на реях! Так полагается для пиратов.
В один миг мы были на плотах. Алешка выплюнул пули на палубу «Буревестника» и верещал тонким голосом:
— Скорее! Скорее! Они захватят нас и продадут на галеры.
И без него было страшно. Ванька Моряк спрыгнул на плот, ушибся и, кривя рот, командовал:
— Руби концы! Весла на воду!
Мы отвязали плоты и гребли как сумасшедшие. Прямо задохнулись. Когда стало мельче, перешли на шесты, и все равно медленно. Особенно отставал «Буревестник», но нам не хотелось его бросать: нечестно. Вдруг Ванька догадался:
— Поднять паруса!
На обоих плотах в ящичках были простыни. Мы с Юркой тоже поставили парус. Первое время от страху еще и гребли. Ветер был свежий. Плот мчался так, что у носа был бурун не бурун, но здорово урчало и плескало. Я бросил шест и уселся на ящик-банку. Юрка рулил.
Солнце грело вовсю, и, несмотря на ветер, было тепло. Волны иногда перебегали через плот, особенно гребешки на третьей банке. Наш пиратский флаг гордо реял на мачте. Берег приближался быстро. Буксир подошел к бывшему кораблю с сокровищами и за нами не погнался. Мы крикнули: «Ур-рра!» Шли под парусами и по речке и только у моста, там, где деревья и тихо, спустили их.
У пристани нас встретил дядя Коля. Значит, приехал. Мы спросили его про дядю Петю, которого гораздо больше любили. Он ответил, что брат на недельку задержится в городе, и спросил: «Что это такое вы притащили? Нашли на берегу?»
Забрал все флаги, сказал, что это никому не нужная крашеная дерюга, а ему пригодится. Посмотрел наши пули. Объяснил, что это не пули, а шрапнель. Наш «приз-корабль»— это плавучая мишень. Ее буксируют на длинном-длинном, больше версты, наверное, канате, а военные корабли и с фортов стреляют по этой цели. Наверно, осколком снаряда перебило канат, погода была свежая, буксир не сумел поймать барку-мишень и ее прибило к нам, к берегу. И еще сказал, что мы сильно опоздали к обеду и на нас сердятся.
Мама не позволяет нам ходить на море вечером, почему, не знаю. Кира вообще не ходит на море, не купается никогда и считает, что на море все плохо и страшно: бури, контрабандисты, утопленники. Кира необразованная, а почему мама? И почему только вечером? Знает, что контрабандисты не разбойники — просто финны. Не позволяет, и все.
Мне очень хотелось узнать, увез ли буксир наш приз. Я будто пошел в Большой дом, а на самом деле, через яблоневый сад вышел на дорогу и по тропке побежал на батарею. С высоты песчаной дюны было далеко видно. Полный штиль, вода гладкая-гладкая. Нашего корабля сокровищ нет, увели. За четвертой банкой, кажется, что совсем близко к берегу, стоит финская парусная лайба. Наверно, заштилела и бросила якорь. По фарватеру, густо дымя, идет к Кронштадту купец. Хоть еще светло, Толбухин маяк зажег огонь и мигает.
У края воды что-то продолговатое большое теребили две вороны. Я сбежал вниз, вороны улетели. Оказалось, огромная тухлая щука, такие большие только мертвые бывают. Я поднял голову и увидел, что вдоль берега идут двое — мужчина и женщина. Они были еще далеко, но я сразу по походке и сгорбленной спине узнал дядю Петю.
Значит, дядя Коля соврал, что брат его остался в городе. Зачем? Этого еще не хватало! Если дядя Петя меня увидит, может сказать маме. Надо спрятаться, а куда? Голый песчаный берег. Удача! Под откосом батареи опрокинута давным-давно брошенная шлюпка. Добежал и нырнул под нее.
Голоса все ближе и ближе, узнаю Катин… Вот беда, подошли и сели на днище лодки. Тут они, рядом, надо мной. Сколько времени будут сидеть?
Разговор у них был взрослый, скучный. Я не все понимал, да еще Катя часто говорила вполголоса. Дядя Петя больше молчал. Катя просила: «Не втягивайте Николая, он человек легкомысленный и может сболтнуть». Дядя Петя спросил: «Есть ли еще?» Катя ответила, что немного есть, но уже не в церкви, пришлось найти другое место. Потом она сказала, что решили — повезет другой, а ему, дяде Пете, надо уезжать в город: слишком он здесь на виду.
Потом они долго молчали, и вдруг Катя с такой досадой стала говорить, что провалили Большой дом, а теперь и столяров тоже. «Столяров? — удивился дядя Петя. — Как так?» — «Как дети, ей-богу! — Катя чуть не плакала. — Собрались там, караула не выставили, поговорили, среди ночи думали уже расходиться — дверь открылась, вошел высокий оборванец с большой черной бородой, с порога всех оглядел, расхохотался и убежал. Как дети, как дети», — повторяла Катя.
Мне показалось, что они еще долго надо мной сидели. Спорили про совсем непонятное. Потом ушли. Я выполз. От холода и скрюченности в икрах забегали мураши, и я еле встал на ноги.
Шторм
Люблю береговое море, но… не настоящее оно, потому что ноги на дне. Настоящее море, когда хоть немного покачивает, хоть чуть-чуть, как на пароходной пристани. Страшно люблю! Когда мы шли из Кронштадта на лоцманском буксире, Муську укачало, а мне было только приятно. Стоял на носу, и так замечательно поднимало высоко-высоко, и, еще лучше, когда нос парохода проваливается и волна бухнется в борт — шип, брызги.
Море всегда хорошее, даже когда сердится. Помню, страшный был ветер. Взрослые говорили: «Буря!» Мы побежали на берег смотреть. Ох, какое сердитое море, прямо грозное! Тину накидало к самой батарее. Все четыре банки — как длинные снежные полосы. Далеко еще от берега поднимается темный стеклянный вал, летит на тебя, растет, становится бледно-зеленым, загибается в пенный гребень и бухает: «карр-раух! Кар-р-аух!» Бухнет и клетчатым ковром расстелется до крутого берега. Взрослые учили нас смотреть девятый вал, самый высокий, страшный. До вечера и всю ночь бушевала буря.
