Много дней впереди - Белянинов Алексей Семенович (книги онлайн бесплатно TXT) 📗
— О-оу! Охотники!
Все замолчали и повернулись в его сторону. Во дворе стало тихо — охотники уняли собак: они перестали лаять друг на друга, только потихоньку огрызались.
— Это кто? — спросил я шёпотом.
— Главный в райпо, кто пушнину у нас принимает, — сказал Спиридон Иннокентьевич.
Широкоплечий желал удачи охотникам на промысле, и чтобы их тропа в тайге была счастливой, и чтобы никто ни одного патрона не пожёг зря, и чтобы в ловушках, в капканах они всегда находили добычу… Так он говорил, и я запомнил, потому что мне понравились его слова.
Потом он ещё громче крикнул:
— Доброй вам охоты! Доброй охоты, друзья!..
Все во дворе зашумели, повторяя:
— Доброй охоты! Доброй охоты!
А широкоплечий снял шапку и махал ею в разные стороны. Голова у него была белая, как снегом обсыпанная, и я подумал, что он, должно быть, много раз провожал охотников в дальний путь, много раз сам бывал с ними в тайге на промысле. Если в райпо он самый главный, значит, лучше всех должен всё знать про охоту.
Мы с Кристепом тоже кричали «доброй охоты», тоже подбрасывали вверх свои шапки.
Впереди зазвенели колокольчики на шеях оленей, — это первая упряжка двинулась к воротам, на выход.
— На нарты!.. — крикнул Спиридон Иннокентьевич нам с Кристепом. — Живей! Олешки пошли!
Одной рукой я прижимал к себе лыжи и палки, а другую просунул под сыромятный желтоватый ремень и держался изо всех сил, чтобы не свалиться. Ведь олешки с места взяли бегом — шагом они не умеют. Нарты подпрыгивали на ухабах. Спиридон Иннокентьевич бежал рядом. Я и не заметил, когда он успел надеть охотничьи лыжи — короткие и широкие, обшитые лысой шкурой. На них, говорят, удобно ходить по глубокому снегу, в тайге. Сольджут бежал с другой стороны и дёргал головой — хотел освободиться от ошейника и ремня.
Впереди, над мордами оленей, над рогами, висел густой пар от их дыхания. Нарты легко и быстро скользили по дороге, как лодка по воде. Не успел надвинуться сбоку дом, смотришь — он уже позади. Эх, не возвращаться бы с горы обратно, а нам троим уйти в тайгу на всю зиму! Жили бы в палатке, там места хватит, Спиридон Иннокентьевич учил бы нас добывать белку и другую пушнину. По вечерам грелись бы у маленькой железной печурки, на ночь устраивались бы в спальных мешках — они тёплые и мягкие, мы с Кристепом забирались вдвоём в один, когда Спиридона Иннокентьевича не было дома.
Жить в тайге охотником я бы согласился не только зимой, но и летом, и весной, и осенью. Но разве ж возьмут?.. Нарты проскочили уже последний дом, дальше дорога уходила круто в гору. Гора была высокая, а вершина её казалась седой оттого, что там, наверху, росли деревья.
Мы поднялись по дороге до первой петли, как будто в самом деле уходили в тайгу… Спиридон Иннокентьевич остановил упряжку и повернулся к нам.
Надо было слезать.
Кристеп стоял, смотрел на отца. Спиридон Иннокентьевич скинул рукавицы. Они на длинной тесёмке болтались у пояса, когда он шёл к нартам. Там у него было привязано четыре ружья: двустволка, один карабин и две малокалиберки — «тозовки»: старая, та, которую мы тайком таскали в тайгу, и совсем новенькая, семизарядная; мы все вместе ходили покупать её в лавку.
Старую он отвязал. Протянул Кристепу. Достал из кармана куртки небольшой охотничий нож в ножнах, расшитых голубым и красным бисером, тоже сунул ему в руки.
— Тебе, Кристеп, — сказал Спиридон Иннокентьевич, по-русски сказал, чтобы и я понял. — Ты сын охотника, ты жил в тайге. Тебе уже можно дать ружьё. Твоё ружьё пусть никогда не знает промаха… Мой отец когда-то так сказал мне, давно это было. Мой отец, а твой дед — Иннокентий Гаврильевич. Он был знаменитый охотник: его имя знали от Хахахтаха до колымской тундры и всюду его сажали на почётное место. Ты начинай промышлять, сынок… Ходи здесь, рядом, зайца ищи… Доброй тебе охоты, доброй охоты, Христофор Спиридонович!
Он снял шапку и низко поклонился Кристепу.
— Доброй охоты, — прошептал Кристеп едва слышно.
Одной рукой он прижимал к груди свою «тозовку» и нож, а другой снял шапку и поклонился отцу.
Но Спиридон Иннокентьевич ещё не всё сказал, что хотел… Он заговорил про тех, кто однажды взял в руки ружьё и пошёл по охотничьей тропе. Пойди однажды на охоту — и будешь учиться не только находить зверя по следу или по другим приметам, стрелять без промаха или наверняка ставить капканы и ловушки.
В тайге узнаешь, что такое честность, решительность, мужество, осторожность, и поделишь с товарищем последний кусок хлеба, последнюю заварку чая, последнюю щепотку табака и горсть пороха; и скорей ты погибнешь сам, чем дашь погибнуть ему. И если ты сумеешь стать таким, то люди скажут про тебя: «Вот настоящий мужчина, вот кто настоящий охотник…»
Я слушал Спиридона Иннокентьевича и думал, что я тоже, хоть у меня и нет своего ружья, сумею научиться всему этому, чтобы и про меня когда-нибудь так сказали люди.
— Патроны дома, — сказал отец Кристепа. — Сто штук. Кончатся — мама ещё купит, она знает. Ножны бабушка бисером вышила, прислала из деревни. Учи Ыйгена стрелять и ходить по следу. Приехал к нам жить — тоже пусть будет охотник. Однако, мне пора…
Мимо нас, верно, проскочила последняя упряжка.
Спиридон Иннокентьевич и со мной попрощался за руку, а потом надел шапку и стал подниматься дальше в гору. Олени бежали помедленнее, и мы с Кристепом махали вслед шапками, и Спиридон Иннокентьевич оборачивался, тоже махал нам, пока не исчез в деревьях за новой петлей дороги.
Кристеп вынул винтовку из чехла, перекинул её через плечо дулом вниз, как тогда. Нож привязал к поясу. Нож был блестящий, острый; мы попробовали построгать им палку от лыж — он без всякого нажима снял большую стружку.
— Больше я… никогда не буду! — сказал Кристеп и погладил приклад «тозовки».
А я понял, о чём он: больше не будет лазить тайком в сундук, под медвежью шкуру, и вообще… тайком ничего не будет брать. Охотнику нельзя.
Мы припустили с горы. Кристеп впереди, а мне лицо покалывала снежная пыль.
Он кричал:
— Доброй охоты!
Я ответил ему:
— Доброй охоты! Доброй охоты!
Тайга до этого времени молчала, а теперь откликнулась нам с вершины горы:
«…о-ой, хо-ты…»
Мы торопились, но в школу опоздали.
Когда прибежали с сумками, в коридорах было тихо, а из нашего класса доносился ровный голос Веры Петровны.
Она начала перекличку.
Я не сразу, но набрался храбрости и толкнул дверь, и мы остановились у порога…
— Занятия в школе начинаются в два часа, — сказала Вера Петровна.
Я смотрел мимо неё в окно, на ледяные узоры.
— Я понимаю, — продолжала она. — Гермогенов, наверно, провожал отца: все охотники сегодня ушли в тайгу. А ты, Савельев, ты почему опоздал?
— И я с ним… Мы на оленьей упряжке до горы. Не успели…
— Хорошо, садитесь, — разрешила она.
Я слушал, как она выкликает по фамилии наших ребят и девочек, как они отвечают: «я», «тут», «здесь»… Вот у Кристепа тоже бывают двойки, и лет ему столько же, сколько мне, он даже на один месяц и двадцать дней моложе меня, и дома он тоже иногда не слушается… А Спиридон Иннокентьевич всё равно подарил ему ружьё. И патроны. И нож с ножнами, расшитыми голубым и красным бисером, под цвет северных ягод. А мне никто никогда этого не подарит. Мама — женщина, а ведь женщины в таких делах ничего не понимают.
