Джаваховское гнездо - Чарская Лидия Алексеевна (читать книги без TXT) 📗
Дане не спится. Весь вечер она играла нынче. Ее арфа стонала и плакала, как никогда. Все гнездо слушало ее, завороженное игрою. И только «друг»-княжна подошла и сказала:
— Довольно!
Так сухо, коротко, точно отрезала.
— Довольно! Нужно прежде хорошенько выучить ноты, теорию, чтобы быть настоящей артисткой. По слуху играть нельзя!
Даня оскорбилась. Потом думала сердито и долго опять о том же, все об одном.
«Ну, да, она завидует мне. Завидует, как и Селтонет».
Весь вечер черные глаза татарки не покидали ее лица. И всякий раз, как встречалась с ними взором Даня, угодливо, ласково, затаив что-то темное в своей глубине, они улыбались ей.
Княжна Нина говорила в тот же вечер с тетей Людой, и Дане удалось подслушать эти слова.
— Даня тщеславна и с большим самомнением вдобавок. Упаси Боже захваливать ее и льстить… Мы ее только погубим этим.
Ага, вот оно что!
Досадно им, что она, Даня, такая талантливая, юная. Она, Даня, а не «друг», не эта требовательная, строгая и суровая княжна!
Мысли вихрем закружились в голове девочки, недобрые, мучающие, трепетные мысли. А тут еще эта ночь, душная, знойная, вся насыщенная ароматом роз.
Неожиданно чья-то белая фигура обрисовывается в лунном свете.
— Ты не спишь, розан души моей?
И черные глаза Селтонет впиваются, не мигая, в лицо Дани.
— Можно посидеть около тебя?
— Сидите, если вам не скучно.
— Скучно? С тобой! Нет, видно, ты не знаешь моего сердца! Это ничего, что сердита подчас бывает Селтонет. Душа у нее, как у горной голубки. А мысли насквозь она читает в сердце твоем.
— В моем сердце?
Даня поднимается на локте и насмешливо улыбается. При бледном свете ночника ее хорошенькое личико кажется таким поэтичным, нежным. Селтонет смотрит на товарку, невольно любуясь ею, потом говорит шепотом, наклоняясь к самому лицу Дани:
— Душно полевой гвоздике среди тюльпанов и роз! Хочется на волю бирюзовым глазкам. Хочется жить свободно, как жилось до сих пор. О, Селтонет это знает. Все знает. Знает, что красоточка-джаным тоскует по шумной веселой жизни, что душеньке синеокой иначе бы следовало пожить. Нельзя запирать соловья в клетку. Нельзя рыбу вынуть из воды. О, Селтонет понимает, отлично понимает и помочь хочет, и может помочь красавице.
Сначала Даня слушает одним ухом, небрежно, тупо. Можно ли довериться словам льстивой татарки, словам завистливого врага? Но мало-помалу шепот Селтонет захватывает ее. Она, эта Селтонет, действительно точно читает в мыслях и душе.
Что-то похожее на надежду просыпается в уме девочки.
Может и хочет помочь?
— Чем же вы можете мне помочь, Селтонет? — Теперь уже нет насмешки в голосе Дани. Надежда окрыляет ее.
Вместо ответа татарка кладет на плечи Дане свои тонкие смуглые руки.
— Ты веришь княжне? Любишь ее? — спрашивает она так тихо, что ее едва-едва можно понять.
Даня покачивает головою.
— Нет. По-моему, она собрала здесь всех вас для того, чтобы люди говорили: «Как добра княжна Нина Бек-Израил!» Но она не добрая, нет, если губит, душит таланты, мешает другим жить и пользоваться радостью и успехом.
— Да, да! В одной твоей мысли больше мудрости, нежели во всем существе Селтонет. Кто наградил тебя ею, певчая птичка?
Глаза Селтонет принимают льстивое выражение. Потом она шепчет еще тише. Едва-едва слышно, таинственно:
— Нина Бек-Израил не только злая, но и жестокая. Она мучит людей.
— Мучит? — слово срывается так громко с губ изумленной Дани, что Селтонет испуганно зажимает ей рот.
— Молчи. Разбудишь девочек. Молчи и слушай. Ты слышала вой в день праздника?
— Да! — упавшим голосом срывается с губ Дани. — Это из зеленой сакли, что у обрыва, в кустах дикого виноградника. Об этой сакле и о той, что в ней томится, нельзя говорить. Но я и Селим — мы знаем, мы видели все. Открыли тайну княжны. Знаешь ли, кто заперт там?
В глазах Дани страх, смешанный с любопытством.
— Там томится взаперти одинокая узница. Понимаешь? Одна великая, славная, отмеченная самим Творцом душа. И ее, могучую, сильную орлицу, умеющую читать в сердцах людей и в их мыслях, навеки схоронила от них в зеленой сакле княжна Бек-Израил.
Голос Селтонет звучит торжественно. Тонкая рука протянута вперед. Глаза ярко горят в полутьме.
— Хочешь убедиться в истине, душенька? Хочешь увидеть ту несчастную? Хочешь? Селтонет сведет тебя к ней.
Нестерпимая жуть наполняет сердце Дани, жуть и любопытство. Первое сильно, второе еще сильнее. Она борется со своими мыслями, со своим желанием. Таинственным, странным, сказочным кажется ей окружающий мир. Приоткрыть хоть немного его таинственную завесу — вот к чему нестерпимо влечет теперь Даню. И колебание недолго царит в ее душе. Страх побежден.
— Великая душа? Значит, талантливая? Да? Говори же, Селтонет!
— Как ты! Как ты! Ты умеешь заставлять петь золотые струны, ангел, избранный Всевышним. Но ты должна увидеть ее сама и узнать все, все до капли.
— Но почему же она стонет и кричит?
— Дикий джейран, и тот будет кричать, если его посадить на цепь, в неволю, — таинственно отвечает Селтонет.
— Тогда веди меня к ней!
— Одна не могу, надо позвать Селима.
— Беги же за ним!
— Сейчас, солнце мое, звездочка изумрудная, ароматный ландыш долин. Сейчас. А ты накинь скорее платье, пока Селтонет даст знать Селиму.
Ночь длится, полная сказок и грез. Тихо плещет под обрывом Кура. Она как будто на что-то жалуется, как будто на что-то ропщет. Замерли в гордом покое отдаленные горы. Тишина.
Три невысокие фигуры скользят вдоль галереи, спускаются в сад. Впереди Селим. Потайной фонарик спрятан у него под полой бешмета. За ним девочки — Даня и Селтонет.
— Если «друг» узнает — все пропало! — шепчет Селим. — Нас разъединят с Селтонет. Ее запрут в тифлисский институт, меня отдадут в пансион и не пустят в полк в наказание. Знаю. А тебя…
— Молчи! Кто ты, трусливая старуха или джигит? — грозным шепотом роняет его старшая спутница. Потом, помолчав с минуту, обращается к Дане:
— Здесь должен быть розовый куст. От него начинается спуск к Куре в подземелье. Ты никогда не бывала под землею, горлинка северных лесов?
— Нет.
— По ту сторону реки стоят развалины замка, ты видишь? От них расходится много таких ходов. Одна ветка его ведет в сад нашего гнезда, к зеленой сакле. Мы случайно с Селимом набрели на него. «Друг» ходит туда по другой дороге, по чинаровой аллее, и прямо через дверь. Тише, не оступись, бери меня за полу бешмета. Теперь мы у входа…
Чем-то затхлым обдает Даню. Она точно проваливается в какую-то яму.
— Здесь подземная галерейка. Не бойся, голубка, азалия моя. Селим и я укроем тебя от страха.
О, как сладок голос Селтонет. Неужели это она, та же лукавая девушка, что, полная ненависти, зависти и вражды, следила за нею, Даней?
Ручной фонарь скупо освещает узкий, темный проход под землю. Надо идти согнувшись, чтобы не стукнуться о земляной потолок головой.
«Точно в сказке или в средневековых романах Вальтера Скотта», — проносится в голове Дани.
И она осторожно ступает за своими спутниками по узкому, длинному коридорчику.
Минута. Еще минута. Целая вечность в этих минутах, и кажется, нет им конца и счета. Вдруг остановка. Дверь.
Селим с трудом поворачивает ржавую ручку. Со скрипом растворяется она на старых петлях.
Сноп яркого света ослепляет Даню. Невольно зажмуриваются глаза.
Она делает усилие, широко раскрывает их. Небольшая комната, убранная с комфортом, почти роскошью, в восточном вкусе. Огромная висячая лампа спускается с потолка. Яркий свет ее падает на ту, что стоит посреди сакли. Сухая фигура, бронзовое морщинистое лицо, клочья седых волос из-под съехавшего с головы покрывала. Взгляд горящий, пытливый, мрачный. Какие-то искры безумия вспыхивают в нем, вспыхивают и гаснут. По седой голове и морщинам она, эта жуткая, безобразная на вид женщина, почти старуха. Но в глазах сосредоточена таинственная, ушедшая внутрь себя жизнь. Эти глаза молоды на диво и горят ярким огнем. Отталкивающая внешность, страшные глаза.
