Пуговица, или серебряные часы с ключиком - Вельм Альфред (библиотека книг бесплатно без регистрации TXT) 📗
— Это лесничий, — сказал он сержанту и соскочил с лошади, не отпуская повода.
Мертвые лежали очень близко друг к другу. Казалось, что они просто так прилегли на травку: девочка, мать и однорукий лесничий.
— Я видел, как они утром уходили из деревни, — сказал Генрих.
Сержант наклонился и поднял куклу.
— Зачем сами себя стрелять! — воскликнул он вдруг. — Зачем сами себя стрелять? — Он был очень возбужден и все ходил взад-вперед.
— Не понимаю я, — сказал Генрих. — Может быть, от страха они?
Сержант не слушал его.
— Зачем сами себя убивать! Зачем стрелять маленькую девочку? — все повторял он, бегая вокруг убитых. Потом он вскочил в седло и крикнул: — Пошел!
Солнце светило через листву старого каштана. Вниз они спускались лесом.
Жители деревни подносили ветки, слеги, лапник — они строили себе шалаши, готовясь ночевать. Неожиданно они остановились: кто так и застыл, опустив руки, кто выронил ветку — все испуганно смотрели на верховых, бесшумно выехавших на опушку.
Сержант строго поглядывал из-под шлема, да и мальчишка старался придать себе неприступный вид. Поднявшись в стременах, он крикнул:
— Нах хаузе! Никс бояться! Домой давай! — При этом он очень жалел, что не взял у Мишки стальной шлем.
Женщины, успевшие попрятаться в полуготовых шалашах, теперь поодиночке выходили.
— Батюшки мои! Да это ж паренек, что утром на подставке сидел! — воскликнула кругленькая старушка.
Подходя к верховым, она тащила за собой козу и делала один книксен за другим. Казалось, что она вот-вот окончательно сядет на еловые ветки, валявшиеся везде. Остальные женщины, должно быть решившие, что и им надо последовать ее примеру, тоже все вдруг стали делать книксен.
— Давай! — кричал Генрих. — Давай домой!
Оба верховых тронули лошадей.
Жители потянулись за ними, кто шагая рядом, а кто позади повозок. Не дойдя шагов десяти до сержанта, мужчины останавливались и снимали шапки. Неловко откланявшись, они уже не смели надевать шапки и шли дальше с непокрытыми головами.
Фрау Сагорайт, проходя, хотела заговорить с Генрихом, но то и дело смотрела на сержанта и тоже делала книксен.
— Ладно, ладно уж, фрау Сагорайт! — говорил сверху Генрих, внезапно ощутив сильную неприязнь к ней. При этом он не думал о прошлом, не думал о Рыжем, но, видя, как фрау Сагорайт делает книксен, испытывал дикую ненависть. Он глубоко презирал ее. — Ладно, ладно уж, фрау Сагорайт.
Прошел и крестьянин со шрамом на лбу. Они не ответили на его приветствие, а все смотрели на голубую лошадь, пританцовывавшую рядом с кобылой, которая шла в упряжке.
Все жители деревни выглядели ужасно: оборванные, грязные, непричесанные. Генриху даже показалось, что женщины нарочно вымазали себе лица грязью.
Мимо проходили ребята примерно одного возраста с Генрихом, но на них он смотрел особенно строго со своего седла.
Шел мимо и мальчишка на тоненьких ножках. Колени у него, видно, дрожали. Голова была непомерно большая, и верхние зубы выступали над нижней губой. «До чего ж он безобразен!» — подумал Генрих. А уродец, словно завороженный, смотрел на мохнатых лошадей и их седоков.
— Отвин! Отвин! — позвали мальчишку.
Он вздрогнул и бросился догонять большую фуру, укатившую уже далеко вперед. На бегу его большая голова качалась из стороны в сторону.
— А вон там, видишь? — шепнул Генрих Николаю, — гляди, какая большая скрипка!
Человек, несший огромную скрипку на спине, снял шляпу и обнажил совершенно голый череп. На ногах у него были кожаные краги. Рядом семенила девочка с большими глазами. Но теперь она уже не плакала.
Впрочем, одна повозка и ее возница вывели Генриха из себя. Мало того, что мужик не слез с козел, — он даже шапку не снял, когда поравнялся с ними, а только притронулся двумя пальцами к козырьку. Рядом сидела жена с грудным ребенком на руках. К повозке была прибита дощечка с именем и фамилией владельца. «Лео Матулла» — значилось на ней.
Сержант долго смотрел вслед повозке, которую с трудом тащила отощавшая до костей белая кляча. В самой повозке стояла только небольшая корзиночка, в каких обычно носят обед в поле. Других вещей в ней не было. Человеку, так спокойно смотревшему вперед и, казалось, только слушавшему скрип колес, было, должно быть, лет сорок.
Они подождали, пока мимо проехала последняя повозка, и в некотором отдалении последовали за ней.
— Кто же, кто здесь немецкий коммунист? — задал вдруг сержант вопрос. Он внимательно всматривался в лица проезжавших мимо жителей и теперь был явно недоволен, что коммунист не дал себя узнать.
— Я тоже все время думаю: кто? — сказал Генрих. Позднее он заметил: — Я все хотел спросить, Николай, ты не знаешь, почему он вывесил красный флаг на колокольне? Почему он вывесил красный флаг?
— Я ничего не понимать.
— Красный флаг он ведь вывесил.
— Ты считаешь — красный флаг нехорошо?
— Хорошо, очень даже хорошо! — поспешил его заверить Генрих, чувствуя, что сержант опять готов взорваться. — Да мне все равно, я только хотел спросить, почему этот коммунист…
— Ничего не все равно! — набросился на него сержант. — Красный флаг — это… Глупый ты мальчишка!
Дальше они ехали молча. Порой казалось, что сержант хочет что-то сказать, но он только отмахивался, продолжая ехать молча.
Раннее утро. Луч солнца расписал желтую стену. На витрине валяются куски хлеба и гора луковой шелухи. И всюду — бутылки. А Мишка разобрал все часы. На столе колесики, винтики, пружинки. Желтый салон выложен соломой и при солнце кажется ярко-золотым.
Война, оказывается, еще не кончилась. В деревне осталось две повозки и четыре упряжных лошади. Лошадям приходится сильно вытягивать шею, чтобы в барских конюшнях достать корм из яслей.
— И вам не надо скакать за вашими друзьями?
— Нет.
— А если фашисты в них стрелять будут?
— Нет. Я комендант.
— И одного дня не прошло, а вас уже капитаном назначили?
— Какой еще капитан! Я комендант.
— Да, да, конечно, комендант, — соглашается Генрих. При этом он думает: комендант ведь еще выше капитана. Да и то сказать: они вместе с Николаем впереди всей русской армии первыми вошли в Гросс-Пельцкулеп!
Комендатура состояла из четырех солдат. Самый маленький из них был Борис. Ростом чуть выше Генриха, он, очевидно, поэтому никогда не становился рядом с ним. Леонид, напротив, был стройный и сухощавый. Волосы черные, и сам он смуглый, как цыган. Над верхней губой маленькие усики. Он великолепно играл на балалайке.
Нет-нет да вспомнит Генрих старого Комарека! То пойдет в парк побродить и думает о нем, то заглянет в конюшню, а то спустится к озеру, туда, где лежат две затопленные лодки… С нежностью думает он об этом старом человеке и помнит до мелочей все, что произошло в тот день, когда он его потерял. Даже как пахли пыль и сосновые шишки, согретые солнцем. И лица людей, спешивших к мосту через Хавель… Фрау Сагорайт разжилась новой тележкой, но у нее отлетело заднее колесо. Генрих никак не мог найти гайку в песке. Мимо торопливо двигались люди и повозки. Стояла жара. Солнце клонилось к западу. Под сосной лежала больная корова. И вдруг лес дрогнул. Раздался чудовищный взрыв. Когда они поднялись, то увидели: даже самые большие деревья еще дрожат. Генрих и сейчас помнит, как тихо потом стало, даже представить себе невозможно такую тишину! Больная корова поднялась. Они смотрели ей вслед, а она, покачиваясь, скрылась в лесу. Прошло немного времени, и опять мимо них потянулись люди, но теперь уже в обратном направлении, — оказывается, это мост через Хавель взрывали…
— Товарищ! — раздается чей-то голос позади Генриха.
Он повернулся — это крикнул Отвин, мальчишка с огромной головой и торчащими вперед зубами.
— Давай отсюда! — закричал на него Генрих. — Опять притащился?
Мальчик, робко улыбаясь, смотрел на него не мигая.
