Партизанка Лара - Надеждина Надежда Августиновна (книги без сокращений txt) 📗

Теперь девочкам надо было осмотреть церковь, где они будут распространять листовки. В церкви было ещё пусто. Какая-то старушка в тёмном платочке затыкала берёзовые ветки за образа.

В Ленинграде Лара однажды ходила на экскурсию в музей-в Исаакиевский собор. Там девочку поразили колонны-огромные, в два обхвата, гладкие и холодные, как лёд. И пол был тоже холодный и такой гладкий, что ноги разъезжались, как на катке.

Но самое удивительное там было эхо. Скажешь слово — и над твоей головой загудит. Ты уже замолчал, а всё ещё гудит, всё ещё летает под куполом твой голос. Такой он высокий, Исаакиевский собор!

А в неведринской церкви потолок был низкий, пол деревянный, облезлый — не на что смотреть. Лару заинтересовала лишь стеклянная чашечка, висевшая перед иконой на тоненьких цепочках. Сквозь её прозрачные, изумрудного цвета стенки просвечивал огонёк. Он горел ровно, не чадил, как партизанская коптилка.

— Бабушка! — самым ласковым голосом спросила Лара старушку. — Где вы жир для своей коптилки достаёте? И нам охота такой жир достать!

— Озорница, безбожница! Священную лампаду коптилкой называет да ещё задом стоит к алтарю.

— Фрося, а что такое алтарь? — прошептала Лара, выждав, когда вдали затихли сердитые старушечьи шаги. — Нам на экскурсии это не объясняли.

— Я тоже не очень знаю. Ну, место такое, где священник читает молитвы. Вон там, за перегородкой. Я только знаю, что женщинам в алтарь ходить запрещено.

— Это почему же? У нас женщины равноправные. Я бы на их месте уже из-за одного этого не стала бы в церковь ходить.

Постепенно церковь наполнилась народом. Стало душно. Запахло, как в бане, человеческим потом и берёзовым листом.

Служба началась. Священник нараспев произносил слова молитвы, и в ответ ему глухо гудел хор.

Если молитва была особенно важная, все кланялись или становились на колени. Стоило наклониться белевшему впереди женскому платочку, и, словно полевые цветы под ветром, начинали склоняться и другие, белые, голубые и коричневые платки.

Вместе со всеми наклонялась и Лара. В это время было всего удобнее опустить в чью-либо кошёлку листок. У девочки было такое чувство, словно она с вышки прыгает в море. И страшно и весело.

Конечно, страшно. Ведь рискуешь головой. А весело потому, что никто ничего не заметил, что тебе удалось.

Уже и в этой, и в той, в десятках кошёлок лежат листовки. Их будут читать во всех деревнях. Люди узнают правду. Красная Армия наступает. Но надо помогать армии, помогать партизанам быстрей разгромить врага!

Осторожно передвигаясь в толпе, Лара заметила большую, обшитую клеёнкой кошёлку. Туда можно опустить целую пачку листовок! Но и старуха, которой принадлежала кошёлка, тоже заметила Лару. Неспроста эта чужая девчонка к ней жмётся: хочет съестное украсть.

— Что ты всё вертишься, девочка? Пришла в церковь молиться богу, так и молись.

Лара сморщила нос, пытаясь изобразить на своём лице набожность, и несколько раз торопливо перекрестилась.

Но сейчас же снова услышала шёпот:

— Господи! Все православные крестятся справа налево, а энта наоборот. И кто же тебя, девочка, по-басурмански креститься учил?

— Извините, тётенька, спуталась.

В эту минуту церковный хор запел что-то торжественное, и старуха, подобрав юбку, опустилась на колени.

Снова стали клониться к полу белые, чёрные и голубые платки. Но один маленький цветастый платочек не наклонился. Фрося делала отчаянные знаки, показывая подруге на дверь. Значит, надо было уходить, и уходить немедленно.

Девочки бегом спустились с церковной горы. Здесь можно было остановиться. Никто их не догонял.

На выгоне паслось стадо. Коровы жадно захватывали толстыми губами сладкую молодую траву. Мальчик-пастушонок, поглядывая на девочек, жевал щавель. Через плечо пастушонка висел длинный кнут.

— Ой, Лариска, кого я сейчас у церкви видела! Чуть было листовку ему не сунула, а когда разглядела, прямо обмерла.

— Кто же это был?

— Печенёвский староста, твой дядька. Теперь он знает, что мы не поехали в Германию. Как думаешь — донесёт?

— А может, и нет. Партизан побоится.

Ларе не хотелось говорить о дяде в такой весёлый весенний день. Жаль только, что в кошёлке осталось несколько листовок. Надо кому-нибудь их отдать.

— Эй, мальчик! — окликнула Лара пастушонка. — Ты грамотный?

— А тебе что? — мальчик выплюнул изо рта щавель, вытер зелёные губы, — Мы в немецкую школу не ходим.

— И мы не ходим. Но ведь в нашей школе тебя читать учили? Возьми, почитай.

Мальчик неохотно взял протянутые Ларой листовки, развернул их и протяжно свистнул. Ему бросилась в глаза крупно написанная фраза: «Смерть немецким оккупантам!»

— Это мы прочтём. Всей деревней прочтём.

Он засунул листовки за пазуху и побежал по изумрудно-зелёному выгону, оглушительно хлопая кнутом. Своими ухватками он сильно напоминал Мишку.

«А что сейчас делает Мишка? — подумала девочка. — Кажется, он вчера на меня обиделся. Чудак человек! Неужели нельзя пошутить?»

— Твоя работа?

Командир бросил на лавку застреленную курицу.

Мишка поёжился. Как будто похоже. И у той были такие же пёстрые перышки. Мишка потрогал морщинистую жёлтую куриную ногу. Наверное, она.

Просто удивительно, как быстро всё стало известно! Не успел вернуться, как уже вызвали к командиру и даже курицу в штаб приволокли.

— Что молчишь? Это твоя работа?

— Моя.

— Я так и знал! Еду по лесу, а навстречу деревенская женщина. «Иду, говорит, на вашего дъютанта жалиться. Прискакал утречком в нашу деревню — и ну по курам палить. Пеструшку мою застрелил».

Мёртвая курица зловеще смотрела на Мишку мутным глазом. Её поникший гребешок побледнел.

— Мы беспокоимся, куда он пропал, что случилось, а он безобразничает… Да разве может так поступать партизан?

— Я не безобразничал… Я только хотел попрактиковаться в движущуюся мишень.

— Вот за эту движущуюся мишень и сядешь под арест.

— Слушаюсь! — держа руки по швам, вытянулся Мишка. — Задачник разрешите с собой взять?

— Задачник? — Командир чуть заметно улыбнулся. — Ну что ж, разрешаю. Возьми.

Егоров повёл Мишку в амбарчик, куда сажали под арест. Мальчик шёл бодро, сбивая на ходу головки одуванчиков. Под мышкой торчал задачник.

— Эх, адъютант! Надо же было тебе проштрафиться! Из-за каких-то курей сам попал, как кур во щи!

— Вот именно попал! — радостно подтвердил Мишка. — Та деревенская тётенька, которая на меня командиру жаловалась, ещё не всё рассказала. Я и в другую курицу тоже попал.

— Лихо!

— И ещё я, дядя Егоров…

— Кончай разговор. Я заступил на пост, а часовому разговаривать не положено.

Егоров запер дверь, и Мишка очутился один в пропахшем мышами амбарчике. Мальчик сел на пол, раскрыл задачник. Свет проникал через одно-единственное узкое окошечко, но многие задачи Мишка знал наизусть.

«Со станции вышел поезд…»

Мишка живо представил себе паровоз с чёрной свастикой на стальной груди. С его платформ ощерились пушки. Как дракон, рассыпая искры, чёрный поезд несётся в ночь. И вдруг — столб пламени, грохот. Чёрный поезд рухнул под откос! Партизаны заложили на рельсах взрывчатку.

Мальчик вскочил на ноги и отчаянно забарабанил кулаками в дверь:

— Дядя Егоров! Выпустите меня! На одну минуту!.. Я должен срочно доложить командиру!..

Как он мог позабыть, что ещё до истории с курами разговаривал в деревне с одним стариком. Старик просил передать командиру, что может показать озеро, в котором наши войска, отступая, затопили взрывчатку — тол.

Всю дорогу Мишка думал про взрывчатку, но, когда его стали отчитывать, позабыл.

Мальчик метался по амбару, как мышонок в мышеловке.

— Дядя Егоров! Дядя-я-я… Выпусти меня…

Егоров не отвечал.

Наконец вопли утихли.

«Умаялся, уснул», — подумал Егоров.

Ему и самому хотелось дремать. Опершись о винтовку, он клевал носом. И вдруг заморгал глазами, выпрямился. Перед ним стоял командир.