Цирк Умберто - Басс Эдуард (серии книг читать бесплатно txt) 📗
Но за все, чего Вашеку недоставало, его вознаграждал лес. Снежненские леса, это зеленое чудо, могли околдовать кого угодно! В деревне, в поле — освещение ровное, очертания предметов отчетливы, там все привычно и реально. Но войдите в лес! Два шага — и ты окружен полумраком и мягким сиянием, словно проходишь сквозь завесы из вуали, и за каждой из них тебя ожидает таинственное приключение. Шпалеры елей, зеленые вереницы лиственниц, колоннады буков, старый, ветвистый дуб, мшистая, похожая на подушку, кочка, нагромождение скал, словно алтарь великанов, — не лес, а заповедник баллад и сказок. Сюда Вашек предпочитал ходить в одиночку: по лесу нужно пробираться потихоньку, полегонечку, чтобы ни одна валежина не хрустнула. Только так можно подсмотреть его волшебные тайны — погоню фазана за курочкой, проделки сойки, пасущихся ланей и маленьких серн, забавы барсуков перед норой. Только ступая очень осторожно, можно выследить гнездо орлицы, логово зайца или тайники белок. Видишь в лесу и много печального — птичьи перья с запекшейся кровью, мертвых зайчат, белеющие в траве кости животного. Леса недвижны, но в них все в движении, в игре и борьбе: дятлы долбят кору деревьев, олень с трудом продирается сквозь кустарник, кукушка высматривает чужие гнезда, зеленый дятел дает о себе знать протяжным жалобным криком, гадюка, свернувшись кольцами, притаилась в малиннике, поблескивает уж на берегу ручья.
Все видеть, все знать! Стоит появиться лесничему Мазуру, как мальчишки бросаются врассыпную. Один Вашек не боится лесничего — он бежит ему навстречу, расспрашивает его с ненасытной любознательностью. И тут даже очерствелый Мазур сдается; никто не в силах устоять перед этим мальчуганом, у него наготове уйма самых разнообразных вопросов, а круглая загорелая рожица может мгновенно озариться лукавым огоньком. Этим Вашек отличается от своего малообщительного отца; стоит ему открыть рот, и вы тотчас влюбляетесь в мальчугана.
Но Вашека окружали не только родное село и леса; в десяти минутах ходьбы от Горной Снежны начиналась первая немецкая деревня. Она была больше Горной Снежны — туда ходили на почту, там была большая лавка, несколько мастерских и мельница. Чешской Снежне приходилось поддерживать постоянную связь со своими немецкими соседями. Немецкие деревни тянулись оттуда уже до самой Шумавы. Отдельные немецкие хутора были разбросаны среди чешских поселений, немецкие крестьяне ежедневно проезжали через чешские деревни. Ребятишки из обеих деревень прекрасно знали друг друга, вместе играли, дрались, затевали вылазки в горы, и каждый горноснеженец с малолетства усваивал несколько обиходных немецких фраз. Подобное соседство поощряло любознательность Вашека: у них под боком, на другом краю поля, люди жили, хозяйствовали, одевались и работали иначе, чем они, и Вашеку хотелось во всем разобраться.
Карасу-отцу, возвращавшемуся после восьми-десятимесячного отсутствия из большого города в захолустную деревушку, Горная Снежна казалась крохотным, убогим гнездом, где не могло случиться ничего примечательного, где люди рождались, справляли свадьбы и умирали. Но для его сына жизнь здесь изобиловала событиями, приключениями и тайнами. Благодаря чужому соседству Вашек стал догадываться, что мир шире его родной деревни и полон вещей, которые стоит познать.
Отец и не подозревал, насколько сильна в мальчике тяга к неизведанному, и теперь, в Гамбурге, он, естественно, не мог предугадать, как отнесется Вашек к ворвавшейся в их жизнь нежданной перемене.
Уже в передней Карас услыхал голос Вашека и какое-то щелканье. Он вошел в кухню, где фрау Лангерман как раз в этот момент выкладывала картофель из кастрюли в миску. Вашек стоял на стуле на одной ноге и покрикивал: «Алле — гоп! Алле, алле!» — а Розалия бегала вокруг стула и трясла головой. Заметив отца, Вашек щелкнул самодельным кнутиком и закричал:
— Папа, смотри, я еду на лошади на одной ноге! А Розалия — та пегая лошадка, которая бегала по кругу! — С этими словами он спрыгнул на пол и кинулся к отцу. — Папа, правда, ты возьмешь меня завтра с собой?! Я выйду, как тот господин с кнутом, на середину, лошадки прибегут, и вот так поклонятся и встанут на дыбы, или лучше я поеду и прыгну вот так, гоп, в обруч, а потом выведу слона и львов…
Мальчик захлебывался от возбуждения, перед его глазами мелькали номера программы, главным участником которых он себя воображал. Карас довольно улыбался, видя безудержный восторг сына.
— Стало быть, тебе понравилось?
— Очень!
— А что это было, когда стреляли?
— Это тот дядя! Он хотел убежать, но все время падал, мы так смеялись, фрау Лангерман и я, все, все, пробежит немного — и бац… А потом пришли солдаты с ружьями, как встали, как прицелились вверх, а этот дядя как разбежится да как прыгнет через них, через всех солдат, даже перевернулся в воздухе! Мы очень обрадовались, что солдаты в него не попали, и давай хлопать.
— Ну, а слона ты видел? Большущий, верно?
— У-у!
— А что он делал-то?
— Обедал.
— Это как же?
— Да очень просто, там стоял стол, и на нем был обед, дядя говорит слону: «Садись!» Слон и сел, достал нагрудник, взял хоботом ложку и давай есть суп, потом еще что-то, и хлеб ел, а потом заказал себе пива…
— Пива, говоришь, заказал?
— Ой, пап, да ты ничего не знаешь! Он постучал по стакану, и ему сразу же принесли пива; он выпил и еще попросил, и еще, и напился пьяный, зашатался да и упал, как дедушка Зеленка, — помнишь, мы всегда прыгали вокруг него, а он бранился.
— Что же после-то было со слоном?
— Ой, он лежал как мертвый, дядя влез ему на голову, а он хоть бы шевельнулся. Тогда дядя поклонился, мы ему захлопали, слон-то и проснулся, он даже не знал, что у него на голове человек сидит, ему стало стыдно, и он ушел домой спать и дядю унес на себе…
Антонин Карас убедился, что он многого не видел, и решил при первой же возможности наверстать упущенное. До поздней ночи Вашек рассказывал ему о всяких чудесах, а когда они, помолившись, легли и стало тихо, темноте вдруг послышалось:
— Пап…
— Ты еще не спишь?
— Папа, правда ведь, я буду наездником?
— Будешь, коли захочешь, а теперь спи!
Карас вылез из-под одеяла чуть свет. Он тихонько умылся и оделся, достал из духовки кастрюлю с теплым жидким кофе, налил себе полную кружку, откромсал краюху хлеба и позавтракал. Затем сунул ломоть хлеба в карман и на цыпочках вышел из квартиры. Еще не было шести, когда он появился в цирке. Керголец был уже на месте и тотчас принялся рассказывать Карасу о ночном происшествии. Вечером окотилась львица Наташа, теперь у нее три львенка. К счастью, клетка была приготовлена заранее — та самая, которую Карас помогал вчера перетаскивать. Туда перевели льва Магума, помещавшегося до этого вместе с Наташей, а в третьей клетке остался старый лев Султан и львицы Бесси и Коринна. Радостное событие произошло преждевременно, поэтому Наташа до последней минуты оставалась в одной клетке с Магумом. Директорша, тревожась за львицу, забежала перед ужином в зверинец, и как раз кстати. Срочно послали за Гамбье, который отвечает за всех хищников, а Бервиц, бросив ужин, вместе с Кергольцем и еще несколькими служителями организовал переселение Магума. Директорша опасалась за львят и всю ночь не отходила от Наташи, которая до того ослабела, что едва могла шевельнуться. Утром директорша сказала, что Наташа — плохая мать: придется отнять у нее львят и выкармливать их искусственно.
Карас отправился взглянуть на львицу. Наташа лежала в клетке, апатично вытянувшись на боку, а на соломе, под брюхом у нее, копошилось что-то крошечное.
Но разглядывать Наташу было некогда. Животные вокруг требовали завтрака, и Карас вернулся на конюшню — все же лошади были ему милее. Он помогал кормить их, выносил навоз, учился у конюха Ганса правильно держать скребницу и чистить копыта. А как только выдалась свободная минута, Антонин решил осмотреть здание. Зал был опоясан круговым коридором, по обеим сторонам которого располагались служебные помещения. По внутренней стороне тянулись двери различных кладовых, гардеробных и складов, как бы вдвинутых под амфитеатр зрительного зала. Канцелярия, кабинет директора и уборные артистов размещались с наружной стороны; здесь были окна или по крайней мере маленькие окошки. Между центральным подъездом и боковым, служебным, помещалась комнатка с кухней, где жили хромой Джон Гарвей, вдовец, ставший в цирке инвалидом, и его дочь Алиса, дурнушка с роскошными рыжими волосами. Напротив главного подъезда находились конюшенные ворота, затянутые бордовым занавесом, над ними — оркестровая раковина, за ними — вход на конюшню и в зверинец. То и другое представляло собой вместительные деревянные помещения, которые Бервиц пристроил после того, как подписал долгосрочный контракт на аренду циркового здания. В правом крыле длинными рядами стояли кони, участвовавшие в представлениях; гужевых лошадей Бервиц держал в другой, специально нанятой конюшне. В левом крыле размещались клетки со зверями. Из конюшни и зверинца можно было попасть еще в одну пристройку, сооруженную совсем недавно; там, на низком помосте, переминался с ноги на ногу слон Бинго. Этой стороной цирк Умберто выходил на пустырь за Репербан, уставленный вагончиками Бервица — жилыми фургонами, иные из которых отличались даже известным комфортом. Каждый вагончик был на свой манер: цирк, как и отдельные артисты, приобретал их в разных уголках Европы. Некоторые и зимой предпочитали хибарку на колесах стенам городских домов. В теплую погоду свободное пространство между фургонами являлось излюбленным местом репетиций; тут было даже обозначено и утоптано нечто вроде арены. Упражняясь, артисты могли ориентироваться на размеры настоящего манежа. Пустырь служил также местом отдыха цирковых служителей, которые в свободное время любили посидеть на бревнах или на лесенках фургонов. Между вагончиками хозяйки развешивали белье, весною в чахлой траве копошились куры, играла на солнышке ребятня.
