Приемная мать - Раннамаа Сильвия (читать книги онлайн бесплатно полностью .txt) 📗

— Ох, до чего же мы высокомерны. Нам абсолютно наплевать на то, что говорят люди!

И снова вмешалась Лики. Своим чуть насмешливым тоном она сказала примирительно:

— Оставь Кадри в покое. И чего ты придираешься ко всем по любому пустяку.

— Ах, значит, я придираюсь! Благодарю! Выходит, что и правду сказать уже нельзя. Обидели твою Кадри, не так ли? Только скажи-ка мне, кто это говорил про эту самую Кадри, что она задается. Воображает о себе больше всех! И к тому же носится со своими запи­сями и...

— Хватит, хватит, — покраснела Лики, — может, в начале и говорилось что-то в этом роде, точно не помню. Ну, а если даже когда-нибудь и сказала, что из этого? Ошиблась — вот и все. И в тебе, наверное, тоже ошиб­лась. Ты лучше объясни, что с тобой творится?

— Это со мной-то? — казалось, Веста искренне удив­лена и возмущена. — В группе царит полный хаос и беспорядок. Мебель срывают со стен, пропадают пас­порта, девчонки выливают друг другу на головы помои, а если об этом заикнешься, слышишь в ответ — что, мол, ты придираешься? Что с тобой творится? И по­чему бы не рассуждать тому, кто сам ни за что не от­вечает, кому не попадает за чужие проделки...

— Тебе-то, бедняжке, на этот раз здорово доста­лось, — вмешалась Тинка.

— Ах, ты-то уж молчала бы. Таких, как ты, всюду берегут и ублажают. Видишь, тебе и паспорт вернули. Может, и мне вернут? Я заявляю одно — если к завт­рашнему утру мой паспорт не будет на месте, я тут же отправляюсь в милицию. В конце концов, нельзя пре­вращать наш дом в притон для хулиганов.

— О-о, зачем же сразу в милицию? — запричитала Марелле. — Кому это нужно? Еще посадят кого-ни­будь. Я недавно видела такой ужасный сон. Две черные собаки ворвались к нам в спальню и стали срывать одеяла, а с твоей кровати песок так и посыпался на пол. Поверь, Веста, это не к добру. Подумай сама, вдруг из-за тебя человека посадят в тюрьму.

— И пусть посадят. Чтобы не было повадно...

Мельница раздора заработала вовсю, словно надо было выполнить норму. И Анне с ее Гейне не оказалось рядом. Единственным человеком, не сказавшим пока ни слова, была Роози. Она сидела, перебирала свою светлую косу и вдруг встала, молча пошла в спальню малышей и плотно закрыла за собой дверь.

Я, как зачарованная, смотрела ей вслед. И пошла за ней.

— Роози, как у тебя это получается? — спросила я.

— Что именно? — В ее ясных глазах светилось не­доумение.

— Ты всегда остаешься в стороне от неприятностей и вообще никогда не выходишь из себя?

Роози пожала плечами и принялась стелить постель. Я решила, что это и есть ее ответ и тоже собралась ложиться. Прошло немало времени, прежде чем Роози ответила:

— Дедушка научил.

— Чему? — я уже и забыла о своем вопросе, потому что мучительно обдумывала те несколько фраз, кото­рые вечером были сказаны обо мне.

— Не сердиться. Мой дедушка в молодости побывал в Индии. И научился этому у йогов.

— У йогов? — И того не легче! Ну разве какие-то индийские йоги, к тому же дедовских времен, могут помочь нашей современной девушке, да еще в тесной умывалке школы-интерната?

— Именно йоги. Я, собственно, не совсем представ­ляю себе, кто они такие. Философы, что ли. Но де­душка научился у них самообладанию с помощью ды­хания. Вот так, посмотри. — Роози села в кровати и продемонстрировала: — Смотри, семь глубоких вдохов и выдохов. Не надо торопиться, и начинать надо с вы­доха. Каждый раз надо задерживать дыхание, иначе не поможет.

Я рассмеялась:

— Это же просто дыхательное упражнение. Его надо делать у открытого окна или в хорошо проветрен­ной комнате.

Роози ничего не ответила.

— Ну, рассказывай дальше. И в этом-то вся пре­мудрость йогов?

— Не знаю.

Я, видимо, задела ее. И тут же извинилась.

— Ты попробуй, если не веришь, — посоветовала Роози. — И еще одно: не стоит говорить, если тебя не спрашивают.

Так вот в чем дело! А у нас-то Роози считают просто заикой. А она, оказывается, вдыхает и выдыхает и ждет, когда ее спросят. Это, может быть, и очень по­лезно для того, чтобы вообще попытаться чего-то до­стигнуть, если, конечно, в тебе самой есть что-то от йогов.

Я решила попробовать в тот же вечер. Когда ночная дежурная разогнала девочек из общей комнаты и когда, наконец, водворилась тишина, я вдохнула так, что лег­кие заскрипели, но почему-то не заметила, чтобы мне от этого стало особенно радостно. Наоборот, я почувст­вовала такую тоску и уныние, что тихонько вылезла из кровати и вот сижу теперь здесь и пишу, а написать надо бы еще очень много, только вот усталость одо­левает. Кроме того, я, наверное, уже в несколько раз превысила свои дополнительные полчаса, выторгован­ные когда-то у воспитательницы для моего дневника. Несмотря на усталость, мне не хочется идти в спальню. Мало радости узнать, что тебя считают пустой вообра­жалой. Нет, лучше уж я сделаю семь глубоких вдохов и выдохов и по примеру йогов буду каждый раз задер­живать дыхание.

Когда я вчера вечером в конце концов улеглась в по­стель, мне все равно долго не удавалось заснуть. Мысли все время возвращались к одному — задается! Вообра­жает, что лучше других! Ну как можно так неправильно понимать человека! В своей жизни я пережила столько унижений, что мне и в голову не могло прийти обидеть кого-то своим превосходством.

Даже мой дневник стал здесь камнем преткновения. Правда, Лики дала понять, что ее мнение обо мне те­перь изменилось в лучшую сторону, но кто знает, мо­жет, это было сказано только потому, что я была ря­дом? Почему же все-таки я произвожу такое впечатле­ние? Ведь я же... И вдруг у меня мелькнула неожи­данная мысль: а сама-то я что сделала для того, чтобы приобрести здесь друзей? Я всегда говорила и думала, как о своих, только о тех, с кем мне пришлось рас­статься, а здешних считала чужими. И не удивительно, что мне платили тем же.

Правда, я всегда страдала от вынужденного одиноче­ства и мне хотелось иметь друзей, но почему же первый шаг должны были сделать другие, а не я сама? Ко­нечно, немалую роль тут сыграло и то, что, когда я при­ехала сюда, между нами уже сложились определенные взаимоотношения. Нет, я не могу сказать, что они меня избегают. Не больше, чем я их. И мне нечего обижаться. Но как я ни старалась утешить себя, меня не поки­дало чувство одиночества и тоски по старым друзьям. Урмас! Лежа с закрытыми глазами в этой темной комнате, я старалась вспомнить его последнее письмо. Повторяла самую важную строчку. «Милая Кадри!» Сердце несколько раз быстро отстучало тук-тук и я радостно и взволнованно произнесла про себя в раз­рядку: милая! Еще он пишет, что считает дни, остав­шиеся до следующих каникул, когда я снова приеду домой. Что же мне еще сказать! Я вздохнула и повер­нулась на другой бок. Решила уснуть.

И вдруг — что это? Я приподняла голову с подушки. Неужели это мои грустные мысли отделились от меня и самостоятельно плачут здесь в темной комнате? Нет, в самом деле, что же это такое? Кто-то плачет. Приглу­шенно всхлипывает. Я попыталась определить, кто же это в темноте потихоньку проливает слезы. Веста? — Нет, оттуда доносится ровное дыхание и легкое посапывание. Марелле? — Нет, она, верно, и во сне рас­суждает о сновидениях, во всяком случае, слышится тихое бормотание. Роози? О, нет, только не она, потому что у нее есть надежные средства самозащиты. Сассь? Уж она-то никак не станет бодрствовать и плакать по ночам.

Плачет... господи, да ведь это не кто иной, как ма­ленькая Марью! Я приподняла голову. Прислушалась. Никто не плакал. Но теперь мне было ясно, что кто-то здесь в комнате тоже прислушивается и старается не выдать себя. Я тихонько позвала:

— Марью!

Ответа не было.

— Марью, ты не спишь?

— Нет, — испуганно и робко прозвучало в ответ. Я встала и подошла к ее кровати. Присела. В темноте нашла ее щеки. Они были мокрые от слез. И подушка была влажная. Я наклонилась к ней.

— Марью, Марьюшка, что с тобой? Ты больна? У тебя что-нибудь болит?