Золотое колечко на границе тьмы (сборник) - Крапивин Владислав Петрович (список книг txt) 📗
В конце рабочего дня я приходил к Виталию, «изымал» его из тесного круга «фэнов» или почти насильно отдирал от телефона, и мы шли домой. Пешком.
Так было несколько лет подряд. Даже когда я переехал ближе к центру, а редакция — наоборот…
Мы выходил к плотине на проспекте Ленина, шагали через Исторический сквер, пересекали улицу Малышева и у моста спускались к Исети.
Здесь был свой мир. Журчание воды, цветы высокого иван-чая и осота, переплетение полузаросших тропинок, кривые заборы, старые тополя, зеленые дворики, домишки и облупленные особняки начала прошлого века.
Мы брели то утонувшими в лебеде береговыми переулками, то над самой водой, где из травы торчали гранитные ступени — остатки канувших в прошлое зданий и набережных. А миллионный город оставался где-то за гранью беззаботной летней тишины.
Трещали крыльями стрекозы. Перекликались на отмелях мальчишки-рыболовы.
Мы поддерживали друг друга на крутых спусках и беседовали о том, о сем.
Только не о фантастике!
Еще в начале пути мы строго договаривались не касаться этой темы. Потому что сколько можно об одном и том же! Так и свихнуться недолго!
Теперь кажется, что во время наших прогулок всегда стоял август — славная пора, когда летнее тепло уже непрочно и особенно ласково, а в воздухе почти неподвижно висят летучие семена.
Тихое это солнце и журчание реки навевало на нас лирическое настроение. Видимо, и у меня, и у Виталия жила в душе ностальгия по рекам нашего детства. Конечно, Исеть — не судоходная Тура, рядом с которой я провел свои школьные годы. И тем более — не могучий Иртыш, на берегу которого вырос Виталий. Но все-таки река. Несмотря даже на ощутимый запах промышленных отходов и торчащие из воды автомобильные шины.
Итак, мы шли над Исетью и н е г о в о р и л и о фантастике.
Что, неужели нам не о чем больше побеседовать? Слава Богу, за тридцать лет нашей дружбы всяких тем для воспоминаний накопилось немало.
…Мы познакомились в бревенчатом доме на улице Циолковского, где хозяйка баба Катя сдавала комнаты студентам. Виталий поселился там раньше меня. Потом, с направлением из хозчасти, пришел и я — обалдевший от радости (ура, зачислили!) будущий первокурсник отделения журналистики.
В просторной комнате с незастеленными кроватями было пусто. За окном, на плоской крыше какого-то строения охотился за воробьями поджарый рыжий кот — совсем как мой, оставшийся дома, в Тюмени. Чтобы не затосковать по родному крову, я не стал смотреть на кота, опустил глаза. На подоконнике лежала потрепанная книга — "Защита 240". Я знал, что это фантастическая повесть, но не читал. И теперь начал листать…
… — Извините. Когда вы посмотрите, я должен буду взять эту книгу…
За открытым окном стоял молодой человек весьма интеллигентного вида. Худой. в широких парусиновых брюках и ярко-желтой соломенной шляпе с черной лентой. В ту пору у мужчин была повальная мода на такие шляпы.
Я со вздохом протянул "Защиту":
— Жаль. Давно хотел прочитать…
— Вам нравится фантастика?
— Ну, разумеется!..
Слово за слово, и оказалось, что мы почти земляки…
Нам обоим, покинувшим привычные родные места, как было не проникнуться земляческой симпатией друг к другу!
Но главное все же не это. Главное — то, что оба мы считали своим и близким вымышленный мир Жюля Верна и Уэллса, Беляева и Грина, Ефремова и Циолковского. (Был пятьдесят шестой год; Стругацких, Брэдбери, Толкиена и многих других славных имен тогда мы еще не знали).
… — Если вам… если тебе эта книжка интересна, я оставлю. Я до занятий собираюсь съездить домой и хотел прихватить ее с собой, чтобы занести в картотеку.
Уже тогда Виталий вел картотеку фантастических произведений. В ту пору это было не так сложно, как после: советская и переводная фантастика была не очень-то богата. Но все же где-то на втором курсе Виталий, я и наш друг Леня отметили тысячную карточку в этой Витиной библиографии. Хорошо отметили, с весельем и песнями собственного сочинения, которыми богат был наш "тройственный союз".
— Вить, а сейчас у тебя, небось, уже тысяч двадцать карточек-то?
— Где-то около… Ну и немудрено! Вон сколько новых имен! Не успеваешь читать. Только в этом году уже…
— Витя! Мы же договорились!
— Ох… Но ты же сам начал про картотеку.
— Я — про молодость… Слушай, а знаешь, как пахнет здесь трава? Как на аэродроме в Белоруссии, где мы видели генерала. Помнишь?
— А… Да! В Молодечно…
В начале шестидесятых мы с Виталием были в гостях у моего старшего брата — собкора минской газеты — и много колесили по дорогам Западной Белоруссии. Без особой цели, ради "познания окружающей действительности". И однажды решили полететь из Молодечно в Минск, к моему отцу.
Аэродром в Молодечно был патриархальный, с коровами в густой траве и дощатым диспетчерским домиком.
В тени этого домика, прямо в траве, прислонившись к стене, сидел генерал с околышем небесного цвета и такими же лампасами. Дожидался рейса и читал книжку. Нам показалось удивительно забавным, что генерал-майор авиации, которому полагается летать на грозных военных машинах, сидит тут и скромно ждет мирный аэрофлотовский "кукурузник".
Я сперва даже вознамерился снять эту сценку карманной кинокамерой. Но не решился. Вдруг этот генерал — засекреченный, как какой-нибудь военный объект. Доказывай потом, что ты не шпион…
Впрочем, едва ли генерал обратил бы внимание на аппарат. он был увлечен книгой.
— Это был Брэдбери, — охотно вспоминает Виталий.
— Да. По-моему, "Вино из одуванчиков"…
— Ну, какое же "Вино"! Оно тогда еще не было напечатано! Это был "Четыреста пятьдесят один градус…"
Я не спорю. Виталию виднее. К тому же мы опять "съехали на старые рельсы". Я "перевожу стрелку":
— Кстати, о вине… Отчего бы нам слегка не нарушить указ о борьбе с пьянством и алкоголизмом? То есть наоборот, неплохо бы посодействовать ему, уничтожив некую толику противозаконного зелья?
Виталий тут же откликается. Перефразирует слова из любимого нами романа братьев Стругацких:
— Отчего бы и не посодействовать, если у благородных донов есть на то желание и возможность…
Мы усаживаемся на плоском камне. окруженном репейников ой чащей. Грозный указ — в самом разгаре действия, но здесь, в зарослях, мы укрыты от вездесущей общественности и от бдительных стражей правопорядка. Таинственность обстановки привносит в наше действо веселый, почти мальчишечий азарт. Один из "благородных донов" (это я) достает из пиджачного кармана плоскую стеклянную фляжку с пяти-звездным зельем.
Мы делаем по маленькому (правда же по маленькому, ритуальному) глотку. Над нами летают коричневые бабочки. Ползет по лопуху красно-черный жук-пожарник. Сидеть бы так и сидеть, не спешить. Ну, мы и не спешим…
Витя разглядывает фляжку. На ней пестрая этикетка с пиратской рожей и надписью "Родная морская". Ну, прямо иллюстрация у флибустьерским песням, которые мы сочиняли в студенческие годы:
Где Наветренный пролив,
Бродят наши корабли.
Горизонт окутал мрак,
В небе реет черный флаг…
Но у наклейки более позднее происхождение. Ее нарисовал наш друг Евгений Иванович Пинаев — человек с внешностью отставного боцмана, душой поэта и биографией бродячего живописца и моряка-парусника, просоленного океанскими ветрами.
Однажды объявилось у Жени этакое хобби — склонность к рисованию винных этикеток. Ну, а будучи писателем и художником, Евгений Иванович скоро пришел к мысли о необходимости единства формы и содержания. Поэтому, наклеив этикетку ликера "Слезы Билли Бонса" на соответственно подобранную бутылку экзотической формы, он тут же начинал думать, чем данный сосуд наполнить.
