Небывалое бывает (Повести и рассказы) - Алексеев Сергей Петрович (чтение книг .TXT) 📗
Размечтался Памфил о славе. Не видит Памфил того, как рядом в придорожных кустах, не отставая, крадется людская тень.
Сравнялась дорога с ветвистым дубом. Потянулись навстречу Памфилу вилы, сразили Памфила в бок.
Едет Топей по дороге к реке. О геройстве Топей мечтает. Колокольным звоном гудит Москва. Сам царь Алексей Михалыч славой его венчает.
Добрался Топей до реки. Вброд переехал реку. Стал на высокий взбираться берег. Занеслась над Топеем с откоса коса. Рухнул мечтатель в воду.
По открытому чистому полю едет верхом на коне Боголеп. О подвигах ратных и он мечтает. Это в честь Боголепа звоном церковным гудит Москва. Сам царь Алексей Михалыч славой его венчает.
Кончилось чистое поле. Подошла дорога к крутому оврагу. Стал спускаться в овраг Боголеп.
Жаль, что глаз не устроен сзади. Не видит дворянский сынок того, как за спиной кто-то поднялся в рост. Взлетела, как меч, дубина. Ударила молотом по шишаку. Свалился с коня Боголеп. Остался на дне оврага.
Правду сказал старик — сошлись у дворян дороги.
Ефремовский воевода Аввакум Иевлев писал царю: «Его величеству государю, царю и великому князю Алексею Михайловичу холоп твой Аввакумка челом бьет».
Писал воевода о том, что городские стены у них в Ефремове подгнили, покосились, а кое-где и вовсе обрушились. Нет у города теперь надежной защиты. «Ако же вор Стенька прийдет к Ефремову, — писал Иевлев царю, — то быть великой беде». Для строительства новых стен просил воевода денег.
Отписал царь воеводе, чтобы стены строили. Отпустил денег. Завез воевода в Ефремов дубовые бревна. Нанял плотников. Начали строить стены.
Старший среди плотников Никита Зяблов воеводе понравился. Хоть и стар был годами Зяблов, но в плотницком деле оказался большим умельцем.
— Мы эти стены — враз, — говорил Никита. — Они и при правнуках будут еще стоять. Будь спокоен, отец воевода, Разин на них не сунется.
Каждый день приходил воевода, смотрел, как идет работа. Стучат топоры, без устали ходят пилы.
— Шибче, шибче! — покрикивает Зяблов.
Правду сказал Никита — стены растут, как в сказке. Похвалил старика Иевлев.
— Стараемся, отец воевода, — ответил Зяблов.
Похвалил воевода плотников.
— Стараемся! — гаркнули плотники.
Притомился в делах воевода. Взяла его хворь. Пролежал он несколько дней в постели.
Но работа шла, не стояла на месте. И вот Никита Зяблов пришел к воеводе.
— Отец воевода, готовы стены!
Не удержался Иевлев, поднялся на ноги, пошел посмотреть на крепость. Глянул — отличные стены. Высокие, крепкие. Даже выше старых на целый метр.
— Молодцы! — похвалил воевода.
Обошел он крепость с одной стороны, обошел со второй, с третьей, завернул на четвертую. Смотрит, а там нет никакой стены.
— Как так! — взревел воевода.
— Не хватило бревен, — объясняет Никита.
— Как — не хватило?!
— Промашка у нас получилась. Зазря метром выше поклали стены. Но ничего, ничего, — говорит Никита. — Зато три стороны неприступные. Никакая их сила теперь не возьмет. Не страшен, отец воевода, Разин.
Взвыл воевода:
— Да что ты, дурак, несешь! Что же это тебе за неприступная крепость, если в ней целой стены не хватает?
Разводит Никита руками, еле улыбку скрывает:
— Промашка, батюшка, промашка. И как это только у нас получилось? А ведь старались, старались, батюшка…
— Старались?! — кричал воевода. — Не царю, супостаты, служите! Стеньку, проклятые, ждете!
Приказал воевода плотников избить батогами. Однако писать обо всем царю и просить новых денег не стал. Не хватило для этого смелости.
Так и остался Ефремов с тремя стенами. Хорошо, что Разин не брал Ефремов.
Глава четвертая
КАЗАЦКОЕ СЛОВО
Два молодых казака Гусь и Присевка заспорили, кто больше народному делу предан.
— Я! — кричит Гусь.
— Нет, я! — уверяет Присевка.
— Я жизни не пожалею! — бьет себя Гусь в грудь кулаком.
— Я пытки любые снесу и не пикну! — клянется Присевка.
— Хочешь, я палец в доказ отрежу?
— Что палец! Я руку себе оттяпну!
Расшумелись казаки, не уступают один другому.
Разин в это время проходил по лагерю и услышал казацкий спор. Остановился он. Усмехнулся.
Заметили спорщики атамана. Притихли.
Посмотрел Степан Тимофеевич на молодцев.
— Ну и крикуны: жизнь, пытки, палец, рука. Хотите себя проверить?
— Приказывай, атаман! Слово даем казацкое.
— Грамоте учены?
— Нет, Степан Тимофеевич.
— Так вот: кто первый осилит сию премудрость — тому настоящая вера.
Смутились казаки. Не ожидали такого. Ну и задал отец атаман задачу. Однако что же тут делать? Назад не пойдешь. Слово казацкое брошено.
Не зря говорил про грамоту Разин. Нужны ему люди, умеющие писать и читать. Мало таких. Трудно крестьянскому войску.
Пошли казаки в церковь, разыскали дьячка.
— Обучай, длинногривый.
Сели они за буквы. Пыхтят, стараются казаки.
Только трудно дается наука. Неделя проходит, вторая.
— Сил моих больше нет, силушек! — плачет по-детски Гусь.
— Уж лучше бы смерть от стрелецкой пули! — стонет Присевка.
Проходит еще неделя.
— Голова ты моя, бедная ты головушка! Помру я при этом деле! — убивается Гусь.
— За что же муки такие адовы? Господи праведный, за что покарал? — причитает Присевка.
Стонут, проклинают судьбу свою казаки. Стонут, а все же стараются. Слово казацкое дадено.
Прошло целых два месяца.
— Ну, ступайте, — произнес наконец дьячок.
Словно ветром дунуло в казаков — помчались быстрее к Разину.
— Осилили, отец атаман, премудрость!
— Да ну! — не поверил Степан Тимофеевич.
— Проверяй!
Протянул Разин Гусю писаный лист бумаги:
— Читай-ка.
Читает Гусь. Правда, не так чтобы очень гладко. Однако все верно, все разбирает.
— Молодец, казак! — похвалил Разин.
Достал он лист чистой бумаги, протянул бумагу Присевке:
— Пиши-ка.
Пишет Присевка. Правда, не так чтобы очень быстро. Однако все верно. Буквы не путает.
— Молодец, казак! — подивился Разин. — Оба вы молодцы! Порадовали. Не ожидал.
Засмущались Гусь и Присевка:
— Старались, отец атаман. Ведь слово казацкое было дадено.
«Красавец» Левка заснул в дозоре. Полагалась за это у разинцев смерть.
Однажды отправился Разин проверять, как службу несут караулы.
Ночь была темная-темная. Звезд не видно. Луны не видно. Небо стояло в тучах. Выбрал Степан Тимофеевич время перед рассветом, когда дозорных особенно клонит сон. Идет Разин от поста к посту. То тут, то там вырываются из темноты голоса:
— Стой! Отзовись!
Отзывается Степан Тимофеевич. Узнают разинский голос дозорные:
— Здравья желаем, отец атаман!
Надежно службу несут караулы. Доволен Разин.
Прошел он шесть дозорных постов. Остался седьмой, последний. Тут и дежурил Левка. «Красавец» он потому, что кончик носа был у него обрублен. Так в шутку окрестили его казаки. Когда-то ходил он походом в Ногайские степи. В каком-то бою и лишился носа.
Стоял Левка в дозоре у самой реки, на волжской круче у старых сосен.
Вышел Разин к речному откосу. Никто не крикнул на звонкий шаг. «Что такое?» — подумал Разин. Остановился. Тихонько свистнул. Минуту прождал ответа. Свистнул погромче. Опять тишина.
Прошел Разин вдоль откоса шагов пятнадцать и тут услышал какой-то звук. Застыл атаман. Прислушался. Да это же просто казацкий храп.
Подошел Степан Тимофеевич к спящему. Левку признал в нерадивом. Казак сидел на земле. Прислонился к сосне спиною. Что-то приятное снилось Левке. Он улыбался и даже ртом пузыри пускал. Голова чуть склонилась на дуло пищали. Шапка сползла на лоб.
Стал заниматься рассвет. Спит беззаботно «красавец» Левка. Храпит на весь берег. Не чует нависшей над ним беды.
