Самый красивый конь - Алмазов Борис Александрович (книги полностью бесплатно .txt) 📗
— Вот и кофе! — Юля внесла поднос с маленькими чашечками. — Берите сахар. Хлопнула дверь в прихожей.
— О! Да у тебя гости! — сказала красивая девушка, входя в комнату. — А я еще на лестнице подумала: «Где это так вкусно кофе пахнет?»
— Это вот у нас мастерица Юля, — сказал Борис Степанович. — Ну, иди мой руки да садись с нами.
— Это ваша сестра? — спросила Юля, и голос ее показался Панаме каким-то странным.
— Нет, — ответил Борис Степанович. Девушка вернулась, и они с Борисом Степановичем о чем-то весело заговорили.
— Да! Я же не представил тебе гостей, — сказал учитель. — Это наш знаменитый конник Пономарев, это Юля — можно сказать, будущее фигурного катания. А это Маша.
— Ничем не знаменитая, — засмеялась Маша.
— Неправда. Ты моя самая любимая ученица.
— Извините. Мне нужно на тренировку, — сказала Юля, — я пойду.
— Да выпей хоть кофе.
— Нет, я пойду, мне нужно! — Она быстро ушла.
— Чего она убежала? — спросил Панама, когда они шли по улице с Машей. По-моему, никакой тренировки у нее нет.
— Эх, ты! — ответила Маша — Ничего ты не понимаешь…
Глава двадцать первая. БЫВАЕТ В ЖИЗНИ ВСЁ…
Первым уроком была история. Мария Александровна окинула взглядом класс и сказала:
— Фоминой Юли нет. Бедная девочка… Это после вчерашнего.
— А что случилось? — спросил Панама у Столбова.
— Эх ты, Панама! — ответил тот. — Ты что же, телевизор не смотришь?
— Некогда, — виновато ответил Панама.
— Продула вчера наша чемпионка! Три раза упала! Никакого места не заняла. Так и надо, воображать не будет. Ее немка, которую она в прошлом году победила, теперь уделала…
— Столбов!
— Я больше не буду, Марьсанна. «Оно конечно, так ей, в общем-то, и надо, — думал Панама. Он вспомнил Юлькину высокомерную походку, ее любимую фразу „я так хочу“. — Она же никого равным себе не считает. И человек неверный. Все только о себе заботится. Как она нас бросила в конюшне! Хорошо, что все обошлось… Вот теперь расстроилась — дома сидит, плачет, наверное. Никто-никто к ней не пойдет… Потому что она всех оттолкнула. Смотрит на всех, будто мы дети, а она взрослая… Вот и сидит одна!» И Панаме вдруг стало ее жалко. С болезненной отчетливостью он вспомнил тот вечер, когда он решил бросить манеж. Ведь если бы не Маша… Бросил бы обязательно! Бросил бы, а потом пропал, потому что теперь Панама не представлял своей жизни без коней… «А ведь и она так же! Если сейчас не окажется кто-нибудь рядом, она тоже спорт бросит. Бросит и всю жизнь будет несчастна. Ах, была не была! Пойду к ней! — решил Пана- ма. — Авось не выгонят!» Он долго стоял у двери, обитой клеенкой, не решаясь позвонить. Наконец нажал пупырышек звонка.
— Тебе чего? — открыла дверь Юлька. На лестнице было темно, но и здесь было заметно, как она осунулась, как опухли у нее зареванные глаза.
— Уроки тебе принес! — сказал Панама. И быстро про- толкнулся в квартиру.
— Ко мне нельзя! А уроки мне не нужны!
— Ну, раз уж я пришел… — сказал Панама. А сам пальто снимает.
— А чего ты раздеваешься?
— Неудобно в пальто в комнату.
— Я тебя в комнату и не зову.
— А здесь темно! — Панама уже проходил в комнату. Там был беспорядок. Вещи раскиданы, постель не прибрана.
— Ты чего, — спросил Панама, — лежишь, что ли?
— Не твое дело. Давай уроки и сматывайся.
— А ты умеешь класть гордость в карман?
— Что?
— Для пользы дела. Вот ты меня обижаешь, а я свою гордость в карман положил, и мне совсем не обидно, потому что ты обижаешь меня напрасно. Я ведь даже не жалеть тебя пришел, тем более что я вчера соревнования и не смотрел… И вообще, пошли в кино!
— Чего я там не висела…
— А можно в мороженицу сходить. У меня рубль есть!
— Что ты ко мне пристал, что тебе нужно? «Ну-ко, попробуем тебя с ходу взять, как препятствие с шамбарьером», — подумал Панама. Он часто теперь ловил себя на том, что в трудных положениях начинал думать так, словно он ехал на норовистой лошади.
— А то, — сказал Панама, — что ты слюнтяйка: подумаешь, соревнования проиграла! Вон Борис Степанович чуть ногу не потерял, а ничего, улыбается… — И тут же он понял, что так у него ничего не получится. «Закидка! — сказал он про себя. — Не с той ноги начал. Нет, тут нужно как-то по-другому. Ну-ко, начнем все сначала».
— Ну и хорошо, хоть бы он совсем себе шею свернул!
— Эх, ты, а он-то тебя расхваливал! Говорит, какая она хорошая девчонка, волевая, целеустремленная и красивая…
— Так и сказал?
— Так и сказал. И зря ты тогда убежала, мы еще долго сидели. Борис Степаныч фотографии показывал, он во многих фильмах дублером работал. Юлька внимательно слушала.
— А еще он говорил, что с тебя пример брать нужно, как ты умеешь планировать день… — несло Панаму. — Только ведь это все неправда.
— Это почему же?
— Никакая ты не волевая, вон маленькая неприятность, и все…
— Хорошенькая маленькая… Весь мир видел, как я падала. «Фомина! Советский Союз!» А я ляп об лед, ляп второй раз, и в третий… Как я теперь на улицу-то выйду!
— Знаешь, а давай всей компанией пойдем. Машу позовем, Столбова. В куче-то тебя и не видно будет. А дома нельзя сидеть — нужно прогуляться…
— А ребята пойдут?
— Да они хоть куда пойдут!
— Ну ладно, — сказала Юлька, — ты посиди здесь, я переоденусь. Панама мысленно подпрыгнул. «А все-таки она не такая уж плохая девчонка. Но Маша лучше, Маша умнее да и, пожалуй, красивее…» И Панама вдруг поймал себя на том, что и Маша, и Юлька, и Столбов кажутся ему теперь, совсем другими, будто смотрит он на них из седла. «Что это? — подумал он. — Я повзрослел?»
Глава двадцать вторая. БОЛЬШИЕ СОСТЯЗАНИЯ
— Во — видал! — Конюх протянул Игорю скребницу, всю набитую конской шерстью. — Весна, брат! Весна! Зимняя шерсть сходит. Весна грохотала льдом в водосточных трубах, рассыпалась воробьиным чириканьем по садам и скверам и, наконец, зазеленела первой травой на газонах. Пономарев разрывался между школой и манежем. И в школе и в манеже заканчивался учебный год. Игорь подрос, у него начал ломаться голос. Денис Платонович уже больше не зовет его. «мальчик», а все больше «Игорь» или «Пономарев».
— Завтра у нас большие состязания, так вы уж, Игорь, придите пораньше, поможете мне одеться.
— Есть, — отвечает Игорь. Помочь мастеру одеться перед соревнованием это старая традиция, такой чести удостаиваются только самые лучшие ученики. Игорь горд и счастлив, когда на следующий день он, только что пришедший от парикмахера, стоит в тренерской, держа вешалку с одеждой Дениса Платоновича. Старик чисто выбрит, напудрен и завит. Он долго расчесывает усы перед зеркалом.
— Брюки, — говорит он, не оборачиваясь, и влезает в белые узкие штаны. — Сапоги… О… о… о… — начинает он кряхтеть, натягивая высокие, тонкой кожи сапоги. — Чертов сапожник, совершил такие немыслимые голенища, это ж какие-то перчатки, а не сапоги… Наконец и сапоги, сияющие черным лаком, на месте. Тренер прохаживается, постукивая высокими каблуками.
— Сюртук! Темно-синий, мягкого сукна сюртук с бархатным воротником и бархатными манжетами ловко лег на плечи. На Игоре такой же костюм, только сюртук ярко-алый.
— Ну что ж, пора! — поправляя кружевной манжет рубашки, говорит тренер. И вот они выезжают на ярко-зеленое поле ипподрома, где пестрят полосатыми боками препятствия. Гремит оркестр, шумят трибуны, и кони нервно переступают точеными ногами. Соревнования шли своим чередом. Наверху, в главной ложе, судья следил за участниками, и на лице у него было такое выражение, точно он съел что-то кислое.
— Это что, все так кататься будут? — спросил он скучным голосом, глядя, как очередной всадник не может послать лошадь на препятствие.
— Они ездят лучше, я не знаю, что с ними такое сегодня. Волнение сказывается… — заступилась за своих женщина-тренер.
— Вот я и говорю: катаются. Им бы по дорожкам в садике кататься… Помощник председателя, маленький старичок во фраке, снял пенсне и, протирая его, произнес:
