Гавань разбитых ракушек - Муратова Ника (библиотека книг бесплатно без регистрации txt) 📗
По возвращении Ольга пересеклась с Родионовым. Их встречи участились. Отношения из настороженно-деловых переросли в более или менее дружеские. Родионов по-прежнему мало улыбался, но зато чуть больше говорил. Встречались иногда в парке по утрам, а иногда и по вечерам, приютившись где-нибудь в баре.
— Зачем тебе эта работа?
У него был странный голос. Низкий, порой резковатый, с хрипотцой, иногда голос отталкивал, ставил барьеры, а иногда так располагал, словно тянул на свое тепло доверчивых мотыльков. Ольга поражалась, как он мог одними лишь интонациями настраивать ее на деловой разговор и через пять минут переключать на беседы о личном и неприкосновенном. Взгляд его при этом выражал гораздо меньше, чем голос. Серые глаза смотрели всегда одинаково: пристально, внимательно изучали. Так же внимательно в десятую встречу, как и в первую.
— Работа как работа. Почему нет? — пожала она плечами.
— Не паршиво работать на тех, чьи интересы не разделяешь?
— Чепуха, громкие слова. Ты, что ли, разделяешь интересы своих работодателей? Или их методы?
— Разделяю.
— Значит, ты редкий случай. В моей ситуации намерения как раз вполне благовидные.
— И что?
— И то. Пусть даже одному человеку будет польза, и то хорошо.
— Не совсем так. Ты вместе со своей организацией потеряла по дороге изначальную цель. И таких, как вы, много. Зачем тебе это надо? Уж лучше в бизнес иди, там хоть все четко и правдиво — ты мне деньги, я тебе товар. Никакой псевдогуманитарщины.
— Ну знаешь… Почему, по-твоему, эта самая гуманитарщина живет и процветает? Потому, что это серьезно организованное дело. Они дают работу многим людям, они поставляют в итоге помощь хоть какому-то количеству нуждающихся.
— Надеюсь, ты сама не сильно веришь в слоганы этих самых хорошо организованных организаций?
Он, казалось, смеялся над ней. Но она не сдавалась.
— Эта машина работает, что важно.
— В том-то и дело, что машина. Это не должно быть машиной, иначе теряется смысл.
— Почему же?
— Потому что ты просто не представляешь себе, до чего страшно превращать гуманитарную помощь в машину. В итоге от гуманитарной помощи остается только название. А от машины — все остальное. Поверь, я наблюдаю за этими хлопцами давно. Омашинивание — это крах. При этом еще и изначальные цели превращаются в повод, а повод используется для достижения совсем иных целей. Не мне тебе объяснять.
— Зато, — упрямо повторяла она, — они поддерживают огромное количество людей.
— Вот тебе пример: корпорация производит наркотик, не лекарство, обычную наркоту, эта организация дает работу людям и поддерживает экономику в определенной стране, но это не значит, что данная конкретная компания заслуживает благодарности. Или ты не согласна?
— Ты утрируешь.
— Правда? Вообще-то мастер утрировать у нас ты.
Хм, у нас? Ольга скривила губы. С каких пор они превратились в «мы»? Он, похоже, понял причину ее кривой усмешки. Но исправляться не стал.
— Почему ты не общаешься с родителями?
Он произнес это так, словно они уже обсуждали эту тему сотни раз. Такой неожиданный поворот темы сбил Ольгу с толку. Понятно, что он собирал о ней информацию, но это-то какое отношение имеет к делу?
— Так, дела семейные.
— Очень семейные? Не хочешь рассказать?
— С чего вдруг? Ты мне брат или сват? Удивительно, что ты еще сам не докопался.
Резкость ее, конечно же, обуславливалась болезненностью темы. И он, и она понимали это. Она не знала, куда деть руки от нахлынувшей нервозности, а он лишь следил глазами за ее беспорядочными движениями.
— Это нас напрямую не касается. Но чисто по человечески интересно. Ты не похожа на подростка-истеричку, чтобы убегать из дому без серьезного на то повода.
Он выпустил дым в сторону. Она взяла сигарету из его руки и тоже затянулась. Он молча наблюдал. Интимный и неожиданный жест. Зачем? Она почувствовала головокружение. Она давно не курила. Никотин теплой струей рассеялся в легких, проник в кровь и немедленно ударил в голову.
— Может, и был повод. Но все это чепуха.
— Твое любимое слово.
— Еще есть «несомненно».
— Не заметил.
— Плохо наблюдаешь.
— Так в чем дело?
— Решил во что бы то ни стало докопаться?
— Не хочешь?
— У меня есть духовник. Ему и рассказываю.
— Который Дмитрий?
— Возможно.
— Неважный духовник.
— Почему?
— Имеет личную заинтересованность.
— Неправда. Он пытался меня примирить.
— И тем не менее ты все еще живешь у него.
— Не у него, а с ним. Мы вместе снимаем квартиру.
— Почему не отдельно?
— Может быть, скоро. Послушай, — нагнулась она к нему. — А тебе-то что? Ну вот какая тебе разница?
— Никакой.
Он был невозмутим. Но глаза улыбались. А она бесилась от его легкой насмешки.
А потом, позже, когда она проигрывала, словно пластинку, в голове этот разговор и пыталась понять, где они перешли грань служебных отношений, она подумала, что зря не рассказала ему. Что ей до смерти хочется рассказать ему. Не потому, что ожидала, что его мнение что-то изменит. Потому, что… может быть… не наверняка… но все же он увидит в ней нечто большее, чем беспринципную карьеристку. Увидит человека, которому может быть стыдно за поступки матери, стыдно за чужую боль.
И она рассказала. При первой же возможности.
— И что ты думаешь делать? — спросил он обыденным тоном, словно она рассказала о неудачной покупке.
— В смысле? Я вроде бы уже сделала, что хотела сделать.
— Ну, это ты просто ушла от ответственности, вот что сделала. Выбрала очень простой путь. Да еще и гордишься тем, что осудила мать. Это самое легкое, знаешь ли, осудить и хлопнуть дверью.
— А за что я ответственна, спрашивается?
— Ты ведь считаешь, что мать не права, тебе стыдно за нее, тебе жаль ребенка того, я правильно говорю?
— Пока — да, — нехотя согласилась она.
— Но что-то же надо делать.
— Например?
— Найти ее не хочешь?
Ольга замерла. Родионов смотрел, как она не мигая смотрит на него, и прикидывал, через сколько минут она согласится. Он успел ее неплохо изучить. И браваду, и гордыню, и максимализм, и то, что скрывалось за ними. Он был старше ее на десять лет. Не много и не мало. Вот только для чего ни много ни мало? Само собой разумеется, он не собирался заводить с ней отношения, выходящие за пределы деловых контактов. Во-первых, инструкции таковы (но кто их не нарушает?), во-вторых, он и сам считал, что так разумнее. Девушка была со странностями, конечно. Изучив историю ее жизни, лежащую на поверхности, он представлял ее отнюдь не так, как она сама видела себя. Ему казалось, что у нее как раз нет четкой линии и цели в жизни. Все, что она называла целями, было столь размыто, она не могла бы дать ни одного обоснованного ответа, зачем ей надо то, к чему она стремится, какую ценность для нее это имеет. Ну вот взять ту же НПО, за которую она так цепляется. Шарашкина контора, выуживающая информацию в регионе, откупаясь жалкими подачками населению. В принципе, когда они под контролем, пусть себе работают. Без них и этих подачек бы не было, в конце концов. Родионов это понимал прекрасно. По большому счету, он интересовался ими совершенно по другому поводу. Ему нужна была Панова, у его работодателей намечались определенные планы, и они подыскивали персонал для их реализации. Подбором «кадров» занимался Родионов, подопечных было много, и Ольга казалась одной из подходящих кандидатур. Она не питала иллюзий по поводу гуманитарных организаций. Она видела в этой работе только лишь карьеру. Она была достаточно амбициозна, чтобы не делать шаги в сторону от намеченной линии, и ее было достаточно легко убедить в необходимости иных поступков, если подвести их под достаточно обоснованную базу. Будь это другая НПО, она вела бы себя так же, пожалуй. Пожалуй. Вот тут Родионов немного спотыкался в выводах. Тут он не знал — то ли разочарование в ее организации делает ее равнодушной и поверхностной в работе, то ли она сама по себе такая. Потому что если второе — она идеальный материал для работы. Куда ее ни определи — она сделает все, что требуется. А если первое — то, поверь она в другие идеи, может загореться и плюнуть и на Родионова, и на всех других ему подобных.
