Принцесса и мальчишки - Домагалик Януш (первая книга .TXT) 📗
Как теперь быть? Сказать, что это я? Но тогда что будет со мною? И поможет ли это Сохацкой? Да и вообще, поверят ли они мне? Паук украл письмо и деньги? Паук? Ни класс не поверит, ни учителя. В лучшем случае скажут, что глупый Паук неизвестно по какой причине выгораживает Сохацкую, берет вину на себя. Благородный, видите ли! Ну и что теперь делать?
Пани Вонторская обвела класс растерянным взглядом. Класс молчал. Все глаза устремлены были на Сохацкую.
— Анка! Что все это значит? — заволновалась руководительница. — Может, ты все же объяснишь?
— Это неправда, — тихо сказала Анка и повернулась к Эве. — Это неправда, — повторила она.
Эва язвительно ухмыльнулась. Она понимала свои преимущества. Это бездоказательное «неправда» Анке не поможет.
— Неправда? А сто злотых украли. Испарились они, что ли? Вместе с твоим письмом.
И тут ситуацию спас Викарек. Я не думаю, чтобы он умышленно хотел отвести внимание от Анки. Скорее всего, он просто чистосердечно выразил свои чувства.
— Это очень хорошо! — громко и почти весело сказал он. — Очень хорошо!
Я видел, что некоторые, мальчишки особенно, усмехнулись при этом. Похоже, не только Викарек обрадовался, что у Эвы пропало письмо и сто злотых впридачу.
— Что ты хочешь этим сказать, Викарек? — резко спросила пани Вонторская.
Викарек встал, пожал плечами и с наглым видом ответил:
— Я хотел сказать: очень хорошо, что у нее украли сто злотых, а не, к примеру, пятьсот. Это очень хорошо! — И сел на место.
Джюрджала захихикал, и настроение класса немного поднялось. Словно бы все на минуту забыли, о чем, собственно, речь и что грозит Анке.
Я воспользовался случаем. Викарек, сам того не ведая, очень мне помог. Теперь я был совершенно спокоен. Сам себя не узнавал. Паук, пожалуй, никогда в жизни на такое бы не отважился. А я встал и громко произнес:
— В нашем классе ничего пропасть не может! Винклер, вероятно, потеряла эти деньги в раздевалке или еще где-нибудь… если вообще они у нее были. Надо спросить у гардеробщицы, у истопника. Может, кто-то подобрал их.
Я прикинулся, будто не замечаю удивления класса. Верно, думают сейчас: «Ну и ну! Паук заговорил! Конец света!» И это даже развеселило меня немного. «Что вы знаете? Это вовсе не Паук! Паук сидел бы себе тихонько и никуда не лез. Это не Паук стоит сейчас перед вами. Это я стою. И совершенно спокоен, хотя знаю, что рискую. Но я твердо знаю, что хочу сделать, твердо знаю, для чего. И потому это должно удасться!»
— Совершенно правильно! Хоть один сообразил! — сказала пани Вонторская. — С этого надо было начинать. Пусть дежурный пойдет и спросит у гардеробщицы.
В одну секунду я был у дверей. Мне и в голову не пришло, что такая поспешность может показаться подозрительной.
— Что, опять ты дежурный? — удивилась руководительница.
Отворяя двери, я услышал, как Джюрджала сострил:
— Он всегда дежурный. У него профессия такая!
Раньше я наверняка бы обиделся, но сейчас это вовсе меня не задело. Ведь смеялись-то над Пауком. А мне-то что? Я перестал быть Пауком, я был собою, тем, настоящим.
Я спустился в раздевалку. Слава богу, никого! Залез рукой за батарею. Вот он, кошелек! С облегчением вздохнул: счастье улыбнулось.
Я вышел на лестницу и только там заглянул в кошелек: в одном из карманчиков лежала красная ассигнация. Значит, Эва все же не лгала, в кошельке и вправду были деньги. Хотя бы в этом ее нельзя упрекнуть.
Я немного походил по коридору, чтобы протянуть время, потом на минутку задержался у дверей, глубоко вздохнул и вошел в класс. И сказал как ни в чем не бывало:
— Истопник нашел какой-то кошелек. Твой? Если нет, мне надо тут же вернуть его.
— Да, мой. Покажи! — Эва была скорее удивлена, чем обрадована. Она быстро открыла кошелек.
— Сто злотых на месте. А письма того нет! Паук, где письмо? — почти крикнула она.
— А почему Паук должен знать, почтальон он, что ли? — снова попытался сострить Джюрджала, и в классе засмеялись.
А я впервые был благодарен им за то, что они смеются над Пауком. И смеялся вместе с ними.
— Если кошелек твой и деньги на месте, тогда все в порядке! — сказала пани Вонторская и взглянула на часы.
— Но… — начала было Эва.
— Не морочь мне голову! И так из-за тебя пол-урока пропало. Садись. — Руководительница явно по горло сыта была этой историей.
И тогда из дальнего конца класса снова отозвался Викарек.
— Очень хорошо! — сказал он громко. — Отлично!
— Викарек! Прекрати сию же минуту! — крикнула окончательно выведенная из себя пани Вонторская.
А Викарек встал и нагло, как только он умел, усмехнулся:
— Простите. Я только хотел сказать: это хорошо, что Паук нашел деньги. Разве нет?
Я вернулся за парту, открыл тетрадь с конспектами. И как ни в чем не бывало, абсолютно так, как это сделал бы Паук, которого ничего ведь, кроме уроков, не интересовало в классе, сказал:
— Может, я напомню, что мы проходили по истории на последнем уроке?
Удалось, Анку я выручил. Выиграл. Только теперь я мог взглянуть на нее. И, пожалуй, никогда еще не чувствовал себя таким счастливым, как в эту минуту.
В классе было совершенно тихо — как после бури. Урок шел, как обычно. Викарек, рядом с которым я сидел, написал на листочке: «Косинскому я вчера вечером врезал: он кидался снежками в мою сестру. Так что порядок».
Я кивнул. Класс наш показался мне вдруг лучшим местом под солнцем. Даже Джюрджала при ближайшем рассмотрении парень что надо. Глупый, правда, зато веселый.
Только Эва Винклер уже не та Эва — единственная девочка, которая мне нравилась. И Анка уже не пустое место. Отсюда, с парты Викарека, я отчетливо вижу ее. Она сидит с Каминской, склонилась над тетрадью, пишет. Но мне кажется, я вижу ее лицо. Она улыбается.
Зима была долгая и морозная. Но даже самая долгая зима однажды начинает понимать, что никому она уже не нужна, — делается серой, снег обращает в грязь и, потеряв к себе уважение, окончательно расхолаживается. Тогда люди говорят, что пришла весна, и никто уж не думает о зиме — зачем вспоминать плохое?
Черти унесли Паука.
Я теперь все чаще находил повод говорить с Анкой. Мы не вспоминали о случае с письмом. Она ни разу не сказала мне: «Спасибо, Ярек, что ты помог мне».
И это очень хорошо. Потому что, быть может, это я должен сказать ей: «Спасибо, Анка, что ты помогла мне».
Но однажды, когда мы вместе возвращались из школы раньше обычного после какой-то конференции, мне вспомнилась история с письмом. Не удержавшись, я сказал:
— Знаешь? Я ведь тогда даже не прочел его. Зачем ты написала это письмо? Что ты тогда ему написала?
— Кому? — удивилась она.
— Ну… ты же знаешь, я говорю о том письме к Косинскому.
Анка так резко остановилась, что я даже испугался. Ну вот, не надо было вспоминать, теперь обидится. И зачем я напомнил ей о пережитом?
Анка долго смотрела на меня таким странным взглядом, что я не мог понять, о чем она думает.
— Ярек! Так ты, выходит, не прочитал моей записки там, за партой? Ее не тебе передали? Ведь Косинский стоял у доски.
— Я положил листок на его тетрадь, и оттуда забрала его Эва. Ты же знаешь об этом.
И тут Анка улыбнулась. Лицо ее озарилось улыбкой, которая словно бы пришла к ней откуда-то извне, издалека.
— Ты глупыш… — тихо сказала она. — Ярек, ты в самом деле не знал? Ничего? Зачем же ты тогда выручал меня? Ой, Ярек, Ярек! Ты вообще не читал моей записки? И до сих пор ничего не знаешь? Так послушай же, я помню ее наизусть: «Скажи, зачем ты притворяешься, будто не замечаешь меня? Почему никогда не говоришь со мной? Словно нет меня в классе. Что я тебе сделала? Почему ты такой?» Слышишь? Ведь это письмо, Ярек, адресовано было тебе! Разве стала бы я писать Косинскому? Ты не обращал на меня внимания, я не понимала почему, вот и написала письмо, так как стыдилась прямо сказать тебе об этом. Ну не смешно ли? Письмо не дошло до адресата.
