Весенний подарок для девочек. Лучшие романы о любви (сборник) - Иванова Вера (читаем книги бесплатно .TXT) 📗
Ольга Федоровна пыталась вызывать учеников к доске, но девятиклассники путались в самых простеньких реакциях и абсолютно ничего не соображали. Поставив пять двоек, она решила, что это уже гораздо больше, чем надо, и принялась объяснять новую тему. В классе было очень тихо, но учительница чувствовала, что говорит впустую. От тугой наэлектризованной тишины ее слова отскакивали, как маленькие резиновые мячики, и вылетали в распахнутую форточку. На последней парте алели щеки Марины Митрофановой и Богдана Рыбарева, и все внимание класса было сосредоточено на этом двойном вызывающем пожаре.
— Ты знаешь, Элечка, это какое-то массовое помешательство! — взволнованно жаловалась своей бывшей ученице Людмила Ильинична. — Им совершенно ни до чего нет дела, кроме своих запутанных отношений! Я даже не знаю, сможем ли мы раскачать их на задуманный тобой праздник.
— Да что случилось-то? — Испуганная Элечка опустилась на стул перед учительницей.
— Любовь!!! Массовая сумасшедшая любовь!!! Прямо не знаю, что делать!
— Фу-у-у… — выдохнула Элечка. — А напугали-то… Любовь, Людмила Ильинична, — так ведь в их возрасте это совершенно нормально! Нас вспомните!
— И это ты говоришь мне? Я все прекрасно помню! Конечно, у всех это бывает. Но не с таким же надрывом! Не с таким же помешательством! Ты представляешь, половина мальчишек влюбились в одну девочку, а остальные девчонки готовы ее разорвать на куски. Интригуют со страшной силой!
— Но так всегда и бывает! — не сдавалась Элечка. — Вспомните, как все наши мальчишки влюбились в Таню Вельскую, миниатюрную балеринку. Даже на балет начали ходить чуть ли не строем. А мы, девчонки, однажды перед концертом ее туфельки балетные… как их там… пуанты… залили зеленкой. Специально в медкабинете выпросили.
— Да, что-то такое припоминаю, — согласилась Людмила Ильинична. — И тем не менее я очень встревожена. Все нервные, взвинченные, ведут себя очень вызывающе, уроки готовят кое-как. Позавчера диктант писали, так без слез не взглянешь на их каракули и ошибки!
— Может быть, вам поговорить с ними по душам? Отдельно с девчонками, отдельно с мальчишками…
— Знаешь, в прошлом году я уже села в галошу с этими задушевными разговорами. Сама себе противна. Одна моя девочка дружила с парнишкой из параллельного класса. Хорошо так дружили, чисто и красиво, а его мамаше не нравилось. Она всю школу на ноги поставила. Меня обязали еженедельно проводить воспитательные беседы. Ужас, что я несла! Думаю, что после этого они уже меня не воспримут серьезно и со вниманием.
— А что та девочка?
— Маргарита?
— Ее зовут Маргаритой?
— Одноклассники называют ее Марго. Очень красивая девочка.
— В нее все и влюблены?
— В том-то и дело, что нет. В другую. Хорошую, но внешне очень простенькую, обыкновенную. Никак не пойму, в чем дело? Даже самый видный парень и тот в нее влюбился. Страдает — просто кошмар какой-то! И другой тоже. Красавец с библейским лицом, глаз не оторвать!
— А она? Как ее зовут? Кого она выбрала?
— Мариной зовут. Так вот эта Марина Митрофанова без ума от… совершенно другого мальчика! А этот другой… В общем, я в нем почему-то не очень уверена… А началось все, между прочим, с твоих царств. Вернее, началось-то, конечно, раньше, но царства усугубили.
— Как это?
— А вот так! — И Людмила Ильинична рассказала Элечке про шоу Васьки Куры под названием «Индекс популярности».
— Надо бы это все как-то использовать… — выслушав учительницу, задумчиво произнесла Элечка.
— Эля! Как ты можешь такое говорить? Разве можно играть на их чувствах? Если сделать что-нибудь не так, можно и до суицида довести!
— Да я совсем про другое. Я думаю, что эту их энергию, которую они тратят на борьбу друг с другом и с несчастной любовью, надо направить в другое русло.
— В какое еще русло?
— Не знаю еще, но придумаю… Все-таки мы поставим праздник, вот увидите! Только мне придется еще раз все переделать.
8. Черные дни странной Марины
Меловые буквы про любовь к Марине сделались постоянной достопримечательностью ее двора. Менялся только их цвет. У того, кто их писал, кончался мел одного цвета, и он начинал другой кусок. Дождь своими сильными струями и машины широкими шинами безжалостно стирали надпись с асфальта, но на следующий день она как ни в чем не бывало появлялась снова. Маринина мама говорила, что выследит этого ненормального и надает ему чувствительных подзатыльников, потому что ей из-за его выходок уже стыдно выходить во двор. Маринин папа возражал жене в том смысле, что ничего стыдного не может быть в том, что их дочь внушает молодым людям такие сильные чувства. Мама беспокоилась, что бабка Антонина из своего окна-телевизора все видит и наверняка со своими приятельницами перемыла уже все кости Марине. Сама Марина утверждала, что баба Тоня к ней хорошо относится и ни за что ничего плохого говорить про нее не будет. На это мама требовала, чтобы дочь все-таки вела себя скромнее и старалась впредь не вызывать в молодых людях таких сильных чувств, о которых говорит папа, поскольку все эти сильные чувства понадобятся ей только потом, в весьма отдаленном будущем, а сейчас ей надо только хорошо учиться, помогать по хозяйству и убирать за своими кошками. Марина и сама с радостью не вызывала бы ни у кого никаких чувств, тем более, что они, эти посторонние чувства, страшно злили Богдана. Он клялся, что как-нибудь не выдержит и убьет Орловского. Марина уверяла, что к меловым буквам Вадим не имеет никакого отношения. Эти ее уверения еще больше сердили Рыбаря. Он зло бросал Марине: «А ты откуда все про него так хорошо знаешь?» — и сразу после подобных разговоров уходил домой, не прощаясь.
Вообще все, что так хорошо началось в тот день, когда Марина пришла к Богдану решать задачи по физике, ныне превратилось в кошмар. После того, как еще три одноклассника принародно признались в своей симпатии к Митрофановой, для нее начались черные дни. Душу Богдана Рыбаря, как ржа железо, разъедала страшная, мучительная ревность. Он подозревал Марину в змеиной хитрости, двуличности, триличности и даже расчетверении. В каждом ее жесте, повороте головы, самом невинном слове ему чудились насмешка, издевательство и, не побоимся этого слова, глумление над его высокими чувствами. Марина, как могла, уверяла его в своей единственной в своем роде любви к нему, но он только сатанински смеялся и говорил, что провести его ей не удастся. Марина опять отсела к Милке Константиновой, которая предлагала ей попеременно:
а) немедленно же послать Рыбаря подальше со всеми его идиотскими подозрениями;
б) столь же немедленно оправдать все его подозрения, потому что Орловский и Лившиц гораздо лучше, чем он;
в) в знак протеста завести роман с Кривой Ручкой, чтобы все отвесили челюсти и окончательно обалдели.
Марина Милкины предложения всерьез не воспринимала, а вместо того чтобы по маминой просьбе хорошо учиться, грызла на уроках колпачки шариковых ручек. Она вдрызг изгрызла их целых четыре штуки, но так и не придумала, что ей предпринять, чтобы исправить положение.
Однажды поздно вечером, стоя перед окном бабки Антонины, поскольку из-за запрудивших двор машин больше стоять было негде, они в очередной раз выясняли с Богданом отношения.
— Знаешь, Богдан, — печально подытожила разговор Марина, — я не хочу больше оправдываться перед тобой. Мне это надоело.
— Раз оправдываешься, значит, есть за что, — ядовито бросил ей Рыбарь.
— Это ты меня все время вынуждаешь оправдываться!
— Если бы ты не чувствовала себя виноватой, то я не смог бы тебя вынудить! Разве не так?
— Все, больше не могу, — выдохнула Марина. — Мне хочется плакать от того, что ты придумываешь про меня всякие ужасы…
— Вот видишь… — опять завелся Рыбарь, но Марина, больше не слушая, отвернулась от него и пошла домой. Она действительно с трудом сдерживала слезы. Милый, хороший, любимый, самый главный! Ну почему он ей не верит?
