Барабашка - это я: Повести - Мурашова Екатерина Вадимовна (хороший книги онлайн бесплатно .txt) 📗
— Конечно, нужно, — неожиданно философски заметил Васька. — Все девчонки страсть какие любопытные. И ты тоже.
— Ну и что с того? — с вызовом спросила я.
Мне почему-то захотелось поругаться с Васькой. Наверное, заговорила бабушкина кровь.
— А ничего. — Васька устало вздохнул и через голову, не расстегивая пуговиц, натянул рубаху. — Это, если хочешь знать, — он положил правую ладонь на плечо со шрамом, — мне один мамашин хахель заехал. Розочкой.
— Розочкой? — не поняла я.
— Ну, бутылкой битой. Они перепились все вдрызг. Ну и разодрались с чего-то… Он начал мамашу колошматить… Ну, я и вступился… Вот — получил. Кровищи было! Я думал, вся вытечет…
— И чего? В больницу увезли? — Я старалась даже мысленно не сосредотачиваться на обстоятельствах Васькиного ранения. Сразу перескочить вперед.
— Ха! В больницу! В водке пальцы намочил, чтобы заразы не было, края свел, Люська забинтовала, мамаша потом, когда проспалась, перевязала…
— Вась, — тихо спросила я, — а вот ты ругаешься на мать-то свою, а все же вступился… Это почему, а?
— Ну, спросишь! — Васька хмуро смотрел в пол, мял в пальцах окурок. — Мать все же… Хотя они там все хороши были… Но это все чухня! Чухня! — вдруг вскрикнул он. — Я ей Люську простить не могу — вот что!
— А кто это — Люська?
— Сеструха моя — вот кто! Жеки на два года постарше была бы. У ней сердце больное было. Говорили, порок. От рождения. От водки этой, что родители хлестали. Ее лечить надо было. Ей покой был нужен, а у нас что ни день — то дым коромыслом. И все при ней. И пьяные, и что потом… Я ее к стенке на диван клал, сам сбоку ложился и уши ей ладонями закрывал. Но она все равно все слышала… Умерла она. Я ее в больницу свез, да поздно уже… Вот чего простить не могу!
— Вася! — Я встала со своего места, еще не зная, что сделаю в следующий момент.
— Что-то Жеки долго нет! — сказал Васька. — Ты пойди поищи его. А я чаек сварганю. К твоему-то пирогу. Сам я сегодня ничего не достал…
«Так вот почему он был такой злой! — догадалась я. — Вот почему отпустил Жеку гулять одного… И где это он оторвал воротник? Васька, Васька…» Что-то такое непонятное росло во мне. Не то злость, не то сила, не то отчаяние. Я просто всеми ощущалками ощущала, что вокруг Жеки и Васьки сжимается какой-то круг. Есть ли из него выход? Как его разомкнуть? Чтобы не разреветься, я выскочила на улицу и побежала вдоль сараев, разыскивая Жеку.
Заскочила на Жекин «огород», где он ежедневно старательно поливал высаженную картошку. Там его не было. Заглянула к Пирамиде. Заметив меня, овчарка подняла морду и лениво постучала об землю пыльным хвостом. Потом, словно лишившись последних сил, упала на бок и замерла, вытянув все четыре лапы.
В поисках Жеки я выбежала к краям платформ, хотя и знала, что сюда он никогда не ходил. Изгибающиеся концы платформ были похожи на хвосты огромных серых змеи. Хвосты были почти безлюдны — все люди толпились у собранных к вокзалу голов. Только на одной из платформ были навалены зеленые рюкзаки, на которых сидели и чего-то ждали старые туристы. Я так подумала про них — «старые туристы», а потом сама себя спросила: «Почему же старые? Ведь им не так уж много лет». У них все было выцветшее, почти выбеленное солнцем, — палатки, рюкзаки, штормовки. Почти у всех женщин были длинные волосы, закрученные в кички на затылках, а у мужчин — очки, бороды и морщины — от носа вниз, по бокам подбородка. И еще между бровями, у всех, у мужчин и у женщин. Один из них сидел отдельно, на каком-то ящике, перебирал струны старой гитары и пел негромко:
— «…Но есть еще надежда до той поры, пока атланты небо держат на каменных руках…» — Чехол от гитары валялся у его ног.
Мне показалось, что все они кому-то что-то доказывают. Может быть, себе… И еще я подумала, что совсем недавно я их, наверное, даже не заметила бы. Ну, во всяком случае, не стала бы про них так долго думать.
На платформах Жеки тоже не было. Я побежала обратно, и вдруг мне показалось, что между вагонами я слышу Жекин голос. Только какой-то странный. Я нырнула под колеса вагона, потом еще одного и вдруг увидела Жеку. Его держал какой-то здоровый краснолицый дядька, а Жека вырывался и просил:
— Ну пустите меня! Я же не брал ничего! Я только посмотреть!
— Поверил я тебе, как же! — неожиданно тонким голосом закричал дядька. — Лазает всякая шваль по вагонам, а потом все пропадает! А отвечать кому?! Вот сдам в милицию, там и разберутся! А ну пошли! А ну пошли, я тебе говорю, сучонок проклятый!
Я прыгнула вперед и вцепилась дядьке в рукав.
— Отпустите его, пожалуйста! — закричала я. — Он не может ничего украсть! С ним нельзя так! Он больной! Отпустите!
— А-а! — взревел дядька. — Да вас тут целая шайка! — Он словно клещами сдавил мою руку повыше локтя. Изо рта у него пахло прокисшими опилками. — Больной он, вишь! А я, значит, здоровый! Я, значит, отвечай! Не выйдет, сучье племя! А ну пошли оба со мной! — Он вывернул мне руку назад, а Жеку схватил за ухо.
Жека коротко взвизгнул, а потом вдруг завопил неожиданно радостно:
— Тарас! Тарас! Спаси нас, Тарас!
Я глянула вбок, и опять на том месте, которое только что было пустым, бесшумно, словно из ничего, возникла огромная дворняга. На этот раз она смотрела прямо на нас, и кожа у нее на носу была собрана в складки, обнажая огромные клыки.
— Тарас! Взять его! — ничего не соображая от боли в выкрученной руке, крикнула я.
Глухо зарычав, пес шагнул вперед. Я почувствовала свою руку свободной, а вырвавшийся Жека кинулся к Тарасу и обнял его за шею. Пес остановился, продолжая ворчать.
— Ну подождите, сучье племя! — негромко сказал дядька, отступая к вагону. — Вы у меня еще попомните! Попомните! — крикнул он, взобравшись на подножку.
«Р-р-ав!» — сказал Тарас, и я могла бы поклясться, что в голосе его прозвучало презрение.
— Нормально, — подражая Ваське, сказала я, стараясь унять дрожь в руках и коленях. — Нормально!
Жека смотрел на меня с каким-то безнадежным испугом в глазах.
— «Но жить еще надежде до той поры, пока атланты небо держат на каменных руках!» — с чувством продекламировала я.
— А атланты — это кто? — оживая, спросил Жека.
Тарас вывернулся из Жекиных рук и неслышно растворился в сгущающихся сумерках. И я в очередной раз удивилась: как это не хрустнет под его огромным телом ни камешек, ни ветка… Жека смотрел на меня.
— Атланты — это скульптуры такие. Каменные люди. На домах стоят. Как: будто бы балкон держат или еще чего…
— А небо? — спросил Жека.
— Может быть, и небо, — сказала я. — Чего оно, в самом деле, не падает?
— Я думал, — сказал Жека. — И ничего не придумал. А атланты добрые, да?
— Да, добрые, — согласилась я. — И усталые. Хочешь посмотреть?
— Да, хочу, — быстро ответил Жека. — А чего?
— Ну, атлантов, — нерешительно объяснила я, соображая, как отнесется к моей затее Васька. — Погуляем пойдем, я тебе покажу… А сейчас домой пошли. Васька небось извелся весь…
— Пошли, — согласился Жека и взял меня за руку. Ладошка у него была теплая и мокрая.
Ваську мы встретили по дороге.
«Наверное, не выдержал, — подумала я. — Сам пошел нас искать».
Он стоял на куче вымазанного мазутом гравия и, размахивая руками, объяснял человеку, сидящему на подножке старого вагона:
— Ну такой, черный, понимаешь? Ну такая голова большая… Ну как котел… И девчонка. В платье и куртка поверх. Не видал?
Человек отрицательно покачал головой. Он был очень странный. Длинные и прямые белые волосы свешивались на шею и плечи, на голове громоздилась бежевая сетчатая шляпа, а на ногах почему-то были растрескавшиеся лакированные туфли. Очень странный был человек.
— Васька! — крикнула я. — Мы тут! Нашлись!
Васька оглянулся, обрадовался (это было по глазам видно), но тут же начал ворчать:
— И где вас черти носят! Больше мне делов нет, как за вами бегать! А этому отродью вообще голову открутить мало! Что я тебе говорил…
