Двенадцать отважных - Вигдорова Фрида Абрамовна (бесплатная библиотека электронных книг txt) 📗
— Нет, спасибо, — тем же деревянным голосом церемонно ответила Лена. — Поздоровались и пойдем. Нас дома ждут.
Не оглядываясь, они пошли к дверям. Вася побежал следом:
— Лен, вернись! Надя, Оля, да подождите вы!
Он схватил Лену за руку, но она вырвала ее.
— Не пойдем мы к тебе! Слышал, что Володя сказал?
Вася не стал спорить, боясь привлечь внимание патруля. Если патрульный войдет сейчас в хату, вот уж не вовремя это будет!
Девочки исчезли в темноте, а Вася вернулся к ребятам.
— Выпроводил? — спросил Володя, вздыхая с облегчением. — А то явились незваные!..
Но Васе было горько, что девочки ушли обиженные.
До войны не один Борис — многие ребята дразнили его, смеялись над ним, над тем, что он дружит с Леной Никулиной. Дразнили потому, что она была гораздо моложе: «Вот связался с маленькой!» — и потому, что она девочка: «Нашел с кем дружить — с девчонкой!»
А Вася любил Лену. Их матери были близкими подругами и, хотя жили на противоположных концах села, виделись едва ли не каждый день. И Вася с Леной тоже. Он учил ее читать, рисовать, когда ей было шесть лет, а ему десять, вырезал для нее лодочки из березовой коры, и они пускали их по лужам после дождя. Они вместе учились плавать. Вася и в школу ее повел, когда настало время. Лена приходила к ним делать уроки, и ей одной он когда-то рассказал про Анатолия Карова. Она всегда была ему хорошим товарищем, веселым и добрым. Не обижалась зря, не ссорилась и, обещав молчать про Карова, никому о нем не проговорилась.
Но брать ее в их тайный отряд, пожалуй, и вправду не стоило. Тут Вася был согласен с товарищами. Вдруг их откроют? Арестуют, станут бить? Нет, страшно подвергать ее такой опасности. Но повидаться с Леной очень хотелось.
…С того вечера, когда, разобидевшись на мальчишек, девочки ушли от Носаковых, Вася уже несколько раз бывал у Лены. Прасковья Яковлевна, ее мать, встречала Васю ласково, не знала, куда усадить, зато Лена смотрела на него так, словно только и ждала, когда он, наконец, уйдет. И не разговаривала с ним.
…В тот необычный для мальчиков день Вася решил еще раз навестить Никулиных, но вдруг, почти у самой никулинской хаты, раздумал и повернул обратно.
Торопиться ему было некуда, и шел он медленно, вспоминая о том, как любил раньше бесцельно бродить по широкой длинной улице и думать обо всем. В пути Васе всегда особенно хорошо думалось. Но то было раньше, а сегодня глаза его напряженно примечали все: вон у Гордиенок окна закрыты, а у Ковалевых из-за занавески кто-то выглядывает. Кто бы это? Может, Варя? Наверно, девочки рассказали ей о том, как неприветливо встретили их тогда ребята.
Вася шел, и сердце у него сжималось от горя. Вот здесь был большой фруктовый сад. Грушевые деревья выросли почти с телеграфный столб. Как они цвели весной! Сколько было на них плодов! Терпких и сладких. А теперь вместо сада торчат высокие пни. По ночам, расклеивая листовки, Вася не раз принимал их за патрульных…
Ни единого человека не встретил пока Вася. Обезлюдело Покровское. Если только можно было не выходить, каждый сидел в своих четырех стенах, стараясь даже не выглядывать на улицу. А фашисты в этот час спят. Пообедали и улеглись. У них все по часам. В Артемовской тюрьме они даже допрашивали и пытали арестованных в одно и то же время…
Вася замедлил шаг. Вот у этой хаты прежде всегда толокся народ, особенно по вечерам. И не потому, что здесь жил гармонист или какая-нибудь красивая девушка. Нет, здесь жил Петрович, старик с темным лицом и круглой седой бородой. Каждый вечер он сидел на скамеечке под тополями у своего дома, неторопливо попыхивая трубкой и лукаво поглядывая на прохожих. Стоило ему показаться на скамеечке, как мало-помалу сюда собирались люди — не только старики, но и парни и девушки. Таков уж был Петрович.
Сам он говорил редко и был немногословен, время от времени просто вставлял словцо-другое, а потом снова принимался за трубку, поглядывая кругом так же внимательно и лукаво. Сам председатель приходил к нему посоветоваться о колхозных делах.
Семья у Петровича была большая — двое сыновей, дочь с мужем и маленький внук Костик, в котором старик души не чаял и, несмотря на то, что мальчик был мал, брал его с собою в лес на охоту, причем большую часть дороги тащил на закорках. В селе привыкли к тому, что старик вечно ходил с Костиком за спиной. А когда они возвращались из леса, мальчик уже обычно спал, голова его лежала у деда на плече, толстые босые ножки висели носками внутрь. Славный парень Костик.
Теперь у Петровича больше нет семьи. Сыновья и зять ушли на фронт в первые же дни войны, и ни о ком из них не было вестей. Дочь угнали в Германию — в тот же самый день, что и Таню Метелеву. Остался у Петровича один только Костик.
Вася шел дальше по пустынной улице. Вот и в этой просторной и чистой хате жила большая дружная семья. Теперь парни ушли на фронт, мать умерла.
А вот сельсовет. Тут тоже всегда было шумно, особенно по вечерам. Сюда сходились после работы, делились новостями, читали газеты, слушали радио. Сейчас здесь немецкая комендатура, и этот дом люди стараются обойти стороной.
Возле хаты Кириенок, видно еще никем не замеченная, на лавочке лежала прижатая камушком вчерашняя листовка. Ее писал Толя Погребняк. Писал, приговаривая ворчливо:
«О чем мы пишем? Верьте… Ждите… Враг будет разбит… Победа будет за нами… А людям надо знать, где, в каком краю наши сражаются? И много ли освободили наших городов?»
Он прав, Толя. Но как про все это узнаешь? Если бы отыскать партизан. Может, попытать счастье в Артемовске, попробовать найти хромого переводчика? Может, он свяжет с партизанами? А что, если самим отправиться в разведку — все идти, идти по полям, по лесам. Не может быть, чтоб они в конце концов не набрели на партизан!
Из-за угла показалась Ольга Александровна. Вася ускоряет шаг, и она тоже. Смотрит на Васю внимательно, пристально.
— Добрый день, Ольга Александровна, — на ходу говорит Вася.
А она в ответ лишь печально качает головой: какой уж там добрый! Трудно Ольге Александровне — пятеро детей мал мала меньше и больная мать. Из-за матери учительница и не смогла эвакуироваться.
Вася смотрит ей вслед и вспоминает ее пристальный взгляд. Может, она догадывается, кто пишет листовки?.. Ведь сколько она перечитала их диктантов, сочинений! Как ребята ни меняют почерк, а ее-то уж вряд ли обманешь. Васина мать не раз говорила мальчикам: «Доверьтесь вы Ольге Александровне. Легко ли вам до всего своим умом доходить? Из меня советчица плохая, грамоты у меня чуть…»
А мальчики и рады были бы открыться учительнице, да жалели ее.
— Нам-то что? — шутил Цыган. — Мы холостые! А у Ольги Александровны вон какая семьища!
«А не знает ли она чего о партизанах?» — думает Вася и вдруг останавливается как громом пораженный: на заборе у Моруженко висит листовка. И листовка эта чужая. Бумага немецкая — белая, гладкая, чуть заметно разлинованная. Лиловые чернила. А их листовки все написаны карандашом. Быстро оглядевшись по сторонам и не увидев никого поблизости, он срывает листок и прячет в карман.
Скорее домой! Но бежать он не хочет: на бегущего непременно обратят внимание. Крепко стиснув зубы, засунув руку с листовкой в карман, он заставляет себя идти как ни в чем не бывало: спокойно, неторопливо. Еще хата, еще. Вот палисадник, полный ярких маков, их сажала Оля Цыганкова. Вот уже виднеется высокая береза, что растет на краю села. Сразу за ней — Васина хата…
Дома его уже ждали. Час был неурочный: из осторожности мальчики старались вместе днем не собираться, но сейчас об этом было забыто.
— Видал? — спросил Володя Лагер: в руках у него была такая же листовка, как и у Васи.
— И у меня, — сказал Володя Моруженко и протянул Васе листок. — Прямо на стежке лежала, камнем прижатая, чтобы ветром не унесло.
Вася вынул из кармана свою и разгладил ее на колене. В листовке было всего несколько строк:
