Три плова - Гехт Семен Григорьевич (читаемые книги читать TXT) 📗
нами. Самолет сперва шел над Лабой, затем долетел до хребта. Около хребта он нырнул в окошко и спустился с 3000 метров до 1500.
— Нет никакого поселения, — сказал пилот.
Он повернул самолет назад и на тринадцатом километре от хребта увидел поселок. Внизу заиграли белые пятна бараков. Самолет пошел низом. Пилот с бортмехаником заметили людей: бородачи в полушубках, в черных войлочных шляпах, серо-зеленых шинелях.
Загеданцы увидели самолет, который кружил над тесниной минут десять. Потом он взял курс на станицу. На обратном пути пилот заметил и золотые прииски.
— Нашел пропавших, — доложил пилот, сделав в станице посадку, командиру этого небольшого отряда Исаю Баулу.
— Теперь сообразим, как получше упаковать наше продовольствие да как его сбросить, — сказал Баул. — Муку будем насыпать не до краев — пускай свободно болтается в мешках.
Он назначил первый полет на утро.
И машины вылетели с грузом — на каждой тридцать мешков с мукой. Горы затянуло облаками. Облака мешали самолетам набирать высоту.
— Досаждают, — посетовал Баул, — потолок ограничивают.
Вспыхивали, гасли и снова вспыхивали дожди. Это сулило неприятность: обледенение. Как-никак, наверху 6 градусов мороза.
Горные пики, крутые склоны, отвесные скалы, ущелья... На самолете «К-5», где за управлением сидел Баул, парашютов не было.
— В глубокой теснине! — пропел Баул.
Он раз сказал жене:
«Я пролетал вчера над тесниной Дарьяла. Как демон! И где он там, прах его возьми, приземлялся?»
«На автожире, что ли?» - - тоже пошутила жена.
«Все вы нынче грамотные! — проворчал Баул. — Автожиры, геликоптеры...»
Здесь тоже не приземлишься. И вся-то загвоздка, что надо идти на бреющий полет в этом мрачном и узком, как труба, коридоре. Надо спустить машины с 2700 метров до земли. И нужно возвращаться на базу на малых высотах, по ущелью, лавируя между скалами.
Его машина снизилась до 50 метров и оказалась на уровне тех великолепных загеданских сосен, о которых ему говорили в станице. «Р-5» опустился еще ниже— он пролетал в десяти метрах от земли.
В первый разворот самолеты сбросили только вымпелы. Это воздух дал земле знак: к вымпелам не подходить, еще пришибет мешком.
Потом полетели и мешки — один, другой... И бородачи хлопали каждому
сброшенному с самолета мешку с мукой: первому, второму... На борту «К-5» было три человека, и они сбрасывали каждый раз по пять мешков, а с «Р-5» сбрасывали по одному. Пройдя бреющим полетом, самолеты набирали опять высоту. Двадцать пять мешков — двадцать пять бреющих полетов.
Когда машины повернули за следующей партией муки, снова ударил дождь. «А в городе как?» — подумал Баул, представив себе веселые ручьи, круто сбегающие с высокой Нахичеванской улицы, мокрых галок, повеселевшие акации...
«Горожанам одно удовольствие — освежит на бульварах зелень, прибьет на асфальте пыль...»
Вспомнился Пылеед. Стоит там на улице со своими царапинами, обиженный...
«Зря обидел малого», — пожалел мальчугана Баул.
В облаках мелькнуло «окошко», завиднелись бурлящие воды Лабы. На привале бортмеханик достал плитку шоколада и съел ее целиком. Баул тоже полез за шоколадом, но есть не стал.
— Аппетит пропал? — осудил его бортмеханик, заприметив, как командир опустил плитку в карман.
— По совести, надоел. В каждый полет шоколад...
— Ой ли? А не сказка про Ивана-царевича и Жар-птицу?
— Во всяком случае, не для барышни оставлена, так что твои догадки того...
А погода все нехороша. Под крыльями самолетов — то же нагромождение покрытых снегом откосов. Мрачный, красивый беспорядок природы. Пики наползали друг на друга. Ущелья непроходимы. И опять началась полоса бреющих полетов.
Переночевав у своих самолетов, летчики взялись с утра снова за перевозку муки. Как и вчера, жалось к баракам все население поселка. Бородачи в полушубках и серо-зеленых шинелях хлопали каждому падавшему с высоты мешку.
В городе дождя не было. Написав рапорт начальнику управления, Баул поехал домой. На углу Нахичеванской он увидел из окошка автомобиля Пылееда. Смастерив из веревок длинный пастушеский бич, мальчуган щелкал им направо и налево. Исступленно кружась на тротуаре, он поднимал вихри пыли. Лицо его сияло, будто его и не обижали.
— Черт его знает! — засмеялся Баул. — Он действительно какой-то пылеед!
Летчик остановил машину. Высунув из окошка голову, он поманил к себе увлеченного щелканьем бича мальчугана. Тот глянул на него недоверчиво, попятился.
— Да иди сюда, не бойся! — уговаривал его Баул.
Пылеед не шел. Он озирался на товарищей, беспристрастно
наблюдавших сцену примирения. Показывая Пылееду на сумку, Баул похлопал по ней рукой. Пылеед вытянул голову, стремясь заглянуть внутрь машины.
— Иди же! — звал его Баул.
Пылеед все озирался на товарищей: как, мол, по-ихнему? Выдержал он характер? Может быть, довольно? И, осторожно ступая, перестав щелкать бичом, подошел к машине.
— Привет! — сказал Баул, протянув для пожатия руку.
—- Привет, — повторил Пылеед, посматривая по сторонам.
— Ты на меня, хлопец, не дуйся! — Баул дернул его за вихор.— Я тебе обязательно когда-нибудь покажу двойную итальянскую.
— Что ж ты врешь! - - снова обиделся Пылеед. — Двойная итальянская — это для булгахтеров.
— «Для булгахтеров»! — передразнил его Баул. — А впрочем, совершенно верно. — Он протянул мальчугану плитку шоколада: — Ешь, хлопец! Это знаешь какой шоколад? Это для летчиков шоколад. Кола!
Поднимаясь по лестнице в дом, Баул выглянул на втором этаже в окно. Отобрав из толпы ребят человек пять, по-видимому самых близких товарищей, Пылеед делился с ними шоколадом.
«И такого парня я обидел! — подумал Баул. — Надо взять его с собой на аэродром, покатать на «П-5», показать ему Нахичеванскую улицу с высоты метров в семьсот — восемьсот...»
ПОДРУЖКИ ПА НЯ И ЗИНА
Пг—подруги родом из Валдая. Незадолго до войны они приехали под Ленинград и поступили на одну станцию. __|Паня Ефимова была дочерью товарного кассира и тоже стала товарной кассиршей, а Зина Емельянова была дочерью стрелочника и тоже стала стрелочницей.
Хотя станция находилась неподалеку от Ленинграда, она была небольшая и тихая. Не часто подкатывали к гидравлической колонке паровозы, не часто скрипели двери пакгауза и стучались в кассу пассажиры.
И совсем притихла станция осенью сорок первого года, когда войска Гитлера обложили Ленинград. Подругам пришлось разлучиться. Зина Емельянова осталась на заглохшей, разоренной станции, а Паню Ефимову перевели в другое место. Зина долгое время не получала от нее писем, а получив, удивилась.
«Где же она там работает? — думала Зина. — Кабона? Что за Кабона?»
В тех краях, на берегу Ладожского озера, около какой-то Кабоны, уж совсем не было ни линии, ни станции. Мать вспомнила:
— А, Кабона! Да это же преглухая деревушка! Там и пристани-то нет^ не то что железной дороги.
— Отбилась от нашего дела Паня, — сказала матери Зина.
— Война же, — объяснила мать.
В Ленинграде осталось не у дела много машинистов, стрелочников и товарных кассиров с захваченных немцами депо и станций. Некоторые железнодорожники ушли в армию, иные работали на заводах.
- И верно, нынче отбиться от своего дела не мудрено,— сказала Зина.
Ее станция все же действовала, как ни разрушала ее немецкая авиация и артиллерия. В ожидании редкого поезда Зина следила за своим хозяйством, вглядываясь, плотно ли прилегает перо стрелки, чистила по временам флюгарку. Бережно хранила фонарь и флажок — все реже приходилось пускать их в ход.
Немцы стояли в 10 километрах от ее станции и обстреливали изредка и линию и поселок. Напоминая о последнем бое, торчали около станции подбитые танки. Их было шесть штук, полузакопанных в землю, заржавевших, ободранных. Зине танки эти служили убежищем. Бывало, что пальба настигала ее в поле, и, забираясь в танк, она сидела там скорчившись, пока не кончится обстрел.
