Сентябрь + сентябрь - Коршунов Михаил Павлович (читать книги бесплатно полностью без регистрации сокращений .txt) 📗
Тёма тут же попросил, чтобы ему опять дали слово, потому что, когда выступал, он, видите ли, оговорился — про зелёный лук сказал, что его угощали, а про огурец не сказал. А огурцом его тоже угощали.
Коллективные вожатые ответили, что это не называется «оговорился», а называется «недосказал».
Тёма тут же попросил, чтобы ему опять дали слово, потому что он тогда не будет оговариваться, а будет досказывать. Но Тёме никакого слова больше не дали.
Терпение лопнуло у всех!
А когда выступал Первыш, он сказал, что попробует сделать копию с Петиной картины. Для себя. На память.
Боря сказал, что можно будет и другие картины нарисовать. И вовсе не обязательно делать копию. А потом картины отнести к художнику, чтобы он посмотрел.
— А где мы его найдём, художника? — спросила Галя.
— В лесу.
— Конечно, — подтвердила Лиля. — Пойдём снова в лес и отыщем художника.
— Тогда я нарисую картину прямо в лесу,— сказал Первыш. — Свою собственную.
Глава 10
Вроде ты мыслящий человек, а тебя иногда опять превращают в самого обыкновенного ученика-первоклассника: заставляют пересчитывать, сколько прямых углов в классе, спрашивают, кто такая муха (это у него-то, Мухина), или напоминают, что нельзя говорить «мост с перелазами», а надо говорить «мост с перилами», потому что нельзя называть перила перелазами.
Или вот ты читал уже нормально и разговаривал нормально, а оказывается, нет, не нормально: ты читал и разговаривал и не следил, в каком месте в это время находился твой язык. А надо следить. Беспрерывно. Кто придумал — неизвестно.
Или учись говорить звук «тр».
Ходишь трыкаешь.
А если сел и сидишь, то следи за локтями, ногами и спиной. Где они у тебя и что с ними.
Совсем уже возвращаешься к временам детского сада. И тогда впадаешь в отчаяние и примитивно объедаешься сладким. Это папа говорит в отношении примитивного объедания сладким и что ведёт это к расслаблению воли, а иногда и к потере человеческого облика.
Ещё бы!
Какой может быть человеческий облик у человека, измазанного по самую шею с ушами вареньем или каким-нибудь джемом. Подобный человек не в состоянии языком даже трыкнуть.
Такое положение ещё называется «дальше ехать некуда».
Это сказала Серёжина бабушка, когда застала Серёжу в таком вот печальном виде. Пришла из своего дома к ним в дом, в гости, и застала. Серёжа не ожидал, что бабушка придёт: волю расслабил и потерял человеческий облик.
И тогда бабушка сказала:
— Дальше ехать некуда…
И верно, некуда и не на чем. Разве что на улитке, когда не поймёшь, то ли едешь ты куда-нибудь, то ли никуда не едешь. И вообще, как Светка, склеиваешь языком газеты.
С подобным состоянием надо, конечно, бороться. Это понимает Первыш, и все его друзья понимают. Тут никакой День здоровья не поможет. Только сам себе поможешь.
А в чём причина всего этого?
В зазнайстве.
Так папа говорит Первышу.
И поэтому надо считать в классе прямые углы, выяснять, кто такая муха, или трыкать языком. Надо быть скромным. И даже несмотря на то быть скромным, что построен планетоход и собственная картина в лесу нарисована.
Первыш любит разговаривать с папой. Папа ставит очередной опыт или, приколов к чертёжной доске чертёж, разглядывает его. А Первыш приходит к отцу из своего школьного уголка (между прочим, прямого), и они разговаривают.
Совсем по-взрослому, по-настоящему и про всё настоящее.
Или ни про что не разговаривают. Первыш сидит с отцом и молчит. Молчать тоже приятно.
Отец работает, а ты наблюдаешь, как он работает, и думаешь: отец взрослый, а ты ещё не взрослый, он инженер, ты ещё не инженер. Но ты его сын и, может быть, станешь инженером или ещё кем-нибудь, достойным отца. Директором завода, например.
И вдруг к тебе принесут чертёж, в котором вырезана шестерёнка, и никакого зацепления в чертеже не будет. Пропало зацепление.
И ты вызовешь тогда к себе эту глупую девчонку с ножницами (а это будет, конечно, девчонка) и заставишь её объясняться.
Уж она у тебя попрыгает, поизвиняется раз двадцать.
Нет, лучше — тридцать.
Нет, лучше — сорок.
Пускай извиняется, о пощаде просит. Можно ещё заставить её пересчитать все прямые углы на заводе или языком потрыкать двадцать раз.
Нет, лучше — тридцать раз.
Нет, лучше — сорок.
Напрасно, что ли, ты учился на директора! Вот то-то, что не напрасно.
Сидишь думаешь про такое приятное, пока спать не захочешь. И в конце концов засыпаешь директором завода.
Глава 11
Технические средства на уроке — это проектор для диафильмов и проигрыватель для пластинок.
Появились технические средства неожиданно. Принесли их Тамара Григорьевна и коллективные вожатые из 10-го класса. Они помогли ей принести.
1-й «А» заволновался: в классе нечто новое, прежде невиданное.
Проектор и проигрыватель установили на учительском столе, подключили провода. Раздвинули штатив и на нём натянули бумажный экран перед самым аппаратом. Не забыли проверить и выключатели.
Когда коллективные вожатые ушли, Тамара Григорьевна сказала речь про эти самые технические средства в школе. Они будут помогать ребятам учиться — и проектор и проигрыватель. А со временем — и телевизор, и магнитофон, и разные другие машины-автоматы, которые называются кибернетическими.
Машины будут помогать и учителям: будут проверять тетради, вести дополнительные занятия с отстающими, спрашивать на экзаменах и даже выставлять отметки.
Сейчас в проекционный аппарат Тамара Григорьевна заправит плёнку диафильма с рассказом Льва Николаевича Толстого «Акула». На проигрыватель поставит пластинку с текстом этого же рассказа. И ребята будут смотреть и слушать.
Читает рассказ народный артист СССР Грибов.
А потом ребята сами познакомятся с этим произведением Толстого в книге. И будет очень хорошо, если сумеют прочитать в классе, как народный артист.
Ребята зашумели, начали устраиваться поудобнее за столами — ведь будет звуковое кино.
Некоторые попытались подвинуть свои столы поближе к экрану, но Тамара Григорьевна сказала, чтобы прекратили шум и всякие движения. Экран она поднимет высоко на штативе, и всем будет видно про акулу и слышно.
Но Коля всё-таки незаметно подъехал со своим столом поближе. И Боря подъехал, и Серёжа.
И всё осталось бы не замеченным, если бы не Галя. Она закричала:
— Тамара Григорьевна, они к вам едут!
Тамара Григорьевна сразу, конечно, обратила внимание и заставила друзей отъехать обратно.
Экран она подняла высоко на штативе.
— А как же свет в окнах? — спросил Тёма. — Свет мешать будет. В кино не бывает, чтобы свет в окнах…
И Тёма приготовился долго и нудно говорить про свет в окнах, а может быть, и про землю в кульках.
Но Тамара Григорьевна решительным голосом сказала:
— Новиков, замолчи! И Тёма замолк.
А Тамара Григорьевна ещё сказала, что свет в окнах не помешает. Она включила проектор, и ребята увидели на обратной стороне экрана, с изнанки, изображение акулы и корабля.
Совсем отчётливо увидели при дневном свете.
Тамара Григорьевна включила проигрыватель, и раздался голос народного артиста. Народный артист начал рассказывать про акулу и про корабль.
Случилось это давно, на военном парусном корабле. Плыли на нём два мальчика. Один из них был сыном старого артиллериста, который тоже плыл на корабле.
Пластинка изредка тихонько гудела, щёлкала — посылала сигнал, — и в этот момент Тамара Григорьевна передвигала плёнку в аппарате. На экране появлялась новая картинка, и то, что говорил артист, совпадало с изображением.
