Белая западинка. Судьба степного орла - Колесников Гавриил Семенович (бесплатные книги полный формат txt) 📗
Все это, конечно, редчайшие происшествия, счастье, случайности, но такие, за которыми отчётливо проступает бесспорная закономерность: колымская земля, а теперь вот новый её район — Чукотка, — была, есть и ещё долгое время, я думаю, останется местом, разведывать которое предстоит ещё не одному поколению геологов…
Поднимал и я самородки, хотя очень редко. Зато за годы таёжных скитаний собрал тьму всяческих лесных диковин. Об одной из них хочу рассказать.
Партия наша шурфовала вроде бы многообещающую террасу. Знаки золота обнаружились уже в первой линии. Мы обрадовались. Но дальше — ничего путного: всё знаки да знаки, будь они неладны. Что это за золото, если его даже взвесить невозможно!
Получили указание свёртывать работы. В управлении считали доказанным, что участок не имеет промышленного значения. Конечно, убедительное «нет золота» тоже имеет для геолога свою ценность, но лучше все?таки утверждать положительные истины, чем отрицательные.
Так уж повелось, что, уезжая, я привозил на память с каждого разведанного участка какую?нибудь лесную диковину.
Была в моей коллекции крупная — с кулак — шишка кедрового стланика (вообще?то, у него шишки совсем маленькие). Отполировали мы с Поповым ветку, срезанную вместе с каким?то бородавчатым наплывом со ствола лиственницы. Диковина стояла у меня совсем близко перед глазами — на столе, и все равно невозможно было разрушить иллюзию, что это голова рогатого оленя. Змеи на Колыме не водятся — слишком суров для этих нежных созданий климат. Но один перекрученный корень старой карликовой берёзки поразительно напоминал свернувшуюся в клубок змейку с ехидно поднятой головкой.
На этот раз, невдалеке от завершающей линии шурфов, я приметил в обрыве незадачливой террасы обнажившийся корень лиственницы: толстую коротышку, перехваченную пояском в виде неровной восьмёрки. Пока это было лесное сырьё. Но несколько лёгких срезов острым ножом преобразили корень в забавную фигурку. Получалась лобастая головёнка на толстом круглом брюхе. И брюхо это оказалось настолько тяжёлым, что фигурка никак не ложилась на бок, а мгновенно вскакивала на основание своего толстого брюха.
— Гляди?ка ты, ванька–встанька! — смеялся Попов и валил фигурку на бок, а она сейчас же вскакивала и неизменно торчала вверх лобастой головкой. Центр тяжести у неё был где?то у точки опоры.
Трудно сказать теперь, как пришла в голову эта простая мысль, но она пришла:
«Не может быть! Невероятно, чтобы сама ткань корня была настолько тяжёлой, что превратила нашу фигурку в ваньку–встаньку. Там что?то есть».
Жалко было, но все?таки вспороли мы толстое брюхо своему ваньке–встаньке с тайной надеждой, что сплавившиеся корни каким?то немыслимо хитроумным способом заковали е древесный панцирь золотой самородок. Голодной куме — все хлеб на уме!
Золота в корне не нашли. Но довольно крупный обломок обкатанного кварца корешки замуровали, в камне оказалось 273 грамма.
И снова: «Не может быть!»
Обломок кварца был не больше обычной шишки кедрового стланика.
Нам не оставалось ничего другого, как разбить молотком и этот обломок. Он раскололся и расслоился легко, как ореховая скорлупа, а ядром в каменной рубашке и оказался тот самый самородок, который позволил нам радировать управлению, что «золото есть».
Месторождение оказалось не таким, о которых репортёры говорят «сказочно богатое», но было вполне промышленное. Его давно выработали. Но на старых геологических картах можно отыскать чёрный кружок у голубой жилки ключа, который по праву первооткрывателей мы назвали тогда Ванькой–встанькой!
МАЛИНОВЫЕ СОПКИ
Попов был восторженным патриотом своего Алтая. Он рассказывал о нем с энтузиазмом и любовью и, как мне казалось, с некоторой дозой художественного вымысла. В несколько неумеренных преувеличениях моего друга слышалась бескорыстная и честная любовь к родной земле. Я прощал ему эту слабость и всегда с удовольствием слушал его пёстрые, обязательно интересные и часто совершенно неожиданные рассказы.
На этот раз разговорились мы о ягодах. Я имел неосторожность похвалить хмельную колымскую голубицу. Попов, конечно, немедленно начал спорить и возразил мне тоном, исполненным превосходства и отчасти презрения к убожеству моего вкуса:
— Ягоды ты настоящей, парень, не видел. Вот у нас на Алтае малина–ягода…
— Откуда ты на Алтае малину взял? Выдумываешь все.
— На Алтае малины нет?! Да у нас на Алтае целые сопки малиной зарастают. Так и зовут их коревные?то сибиряки — малиновые сопки.
Разговор этот о малиновых сопках заставил меня обратить внимание на одну особенность в растительном мире колымского края. Ведь и у нас здесь есть свои «малиновые сопки». Предоставленные самим себе, растения Колымы вступают друг с другом в страшную и смертную борьбу. И горе побеждённым! Землй на Севере много, но каждый квадрат её растения отбивают друг у друга упорно, вечно, слепо.
Этот вековечный бой приводит к очень эффектным живописным результатам. Возникают пятна поразительной яркости и красоты, а грандиозные размеры этих пятен делают зрелище величественным и глубоко волнующим.
Километровые ковры! Это не метафора и не художественное преувеличение. Когда в августе дикие флоксы (в народе эти цветы зовут иван–чаем) вспыхивают сиреневато–розовым пламенем, создаётся такое впечатление, что других красок на земле нет. И перемытые отвалы породы, и нетронутые склоны сопок, и низко–пойменные места— все горит огнём сиреневых и розовых цветов. Я читал у Арсеньева о подобных картинах в теплом Уссурийском крае, но никогда не думал, что они могут повториться в суровом крае вечной мерзлоты.
Но ведь это не только флоксы! Есть сопки, сплошь заросшие кустарником берёзы, багульником, голубицей, брусникой, смородиной. Даже мхи и те стараются отвоевать себе как можно больше места под солнцем. Бледно–зелёный, почти белесый ягель закрывает огромные площади ковром, похожим на старинный рытый бархат.
Плотным плюшем устилает затенённые и влажные склоны сопок изумрудно–зелёный мох, состоящий из тонких шелковистых ворсинок. Полотна оранжево–красных мхов раскидывает полутундра по огромным просторам южных заболоченных склонов…
Впрочем, не совсем точно будет сказать, что растения только теснят и только губят друг друга. Часто они мирно живут рядом, а ещё чаще тысячелетиями готовят своим наследникам почву для жизни и процветания.
Бесстрашно и цепко внедряются в каменную осыпь лишайники. Настойчиво и беспощадно разрушают они поверхность камня. И как только появится в этой груде битого гранита намёк на почву — она захватывается узловатыми кустиками ягеля, и работа разрушения усложняется и ускоряется одновременно.
Ягель подготовит почву кустикам брусники. Её плотные полированные листочки, почти переплетаясь друг с другом, укроют землю густой вековечной тканью. Осень заткет вечнозелёную ткань кустарника гроздьями пунцовых ягод. Усердно и настойчиво будут уничтожать ягоды брусники куропатки, бурундуки, люди. Но не одолеют они силы ягод. Несметное количество их уйдёт под снег, перезимует в тепле, а весной упадёт на землю, укоренится и продолжит благодетельную работу созидания плодородной почвы из дикого и бесплодного камня…
Рядом с брусникой поселится стланик. Они будут жить мирно и дружно. Брусника очень неприхотлива. Она захватит и каменные склоны голых сопок, и красно–бурую поверхность мшистых болот, и сухие склоны, затенённые густыми и непроходимыми зарослями стланика.
Придёт время, и лес лиственниц вытеснит стланик. Это значит, что появилась настоящая почва, появилась тайга!
Так, чередуясь и помогая друг другу, погибая в простом и возникая в осложнённом виде, живут и умирают растения этого сурового края. Слепые, неустанные и вечные труженики!
— Что?то ты сумной сидишь, парень! Наруже?то благодать какая, цветут сопки. Она, матушка–осень, везде одинаково землю красит — что на Колыме, что на Алтае.
— На Колыме даже лучше.
