Дети Солнцевых - Кондрашова Елизавета (лучшие книги txt) 📗

Варя засмеялась, откинув голову, и произнесла:

— Не-е-ет, я не умею, меня завивала всегда мама. А когда она была больна, то Мариша, Лёвина няня. Только няня редко.

— Ну, а здесь кто тебе будет завивать букли и расчесывать твои длинные волосы, как ты думаешь?

Девочка молчала.

Не дождавшись ответа, Марина Федоровна продолжала:

— Когда привели всех этих маленьких девочек, почти у всех тоже были длинные волосы, как у тебя. И тоже дома их причесывали няни и мамы. Няни и мамы имели время их причесывать, потому что у них было по две, по три девочки у каждой, не больше. А здесь так много девочек, что если всех их будет расчесывать и завивать дортуарная девушка, у которой и без того много дел, то ей придется с утра до вечера снимать папильотки [37] и расчесывать волосы девочкам, а с вечера до утра завивать их в папильотки. А девочкам уже не придется ни учиться, ни играть вовремя днем, а ночью многим долго не спать, ожидая своей очереди.

Мадемуазель Милькеева помолчала.

— Что ты об этом думаешь, девочка, а?

Варя опустила глаза и, искоса взглядывая на классную даму, перебирала свои пальцы и молчала.

— Вот сегодня после молитвы всех вас, маленьких, приведут в спальную. Все твои товарки умоются и лягут спать. А ты… как ты справишься со своими волосами? Ну-ка попробуй, — сказала Марина Федоровна, — а я посмотрю. Софьюшка, дай сюда гребень!

И, взяв из рук горничной гребень, она подала его Варе, повторив:

— Попробуй, мой друг. Если ты сумеешь сама причесаться, тогда я попрошу, чтобы тебе позволили оставаться с длинными волосами.

Варя взяла гребень и, неловко придерживая его пальцами, чуть слышно сказала, конфузясь:

— Я не умею…

— Попробуй, душа моя. Я уйду на минутку к себе, а ты постарайся расчесать свои волосы, да поскорее, а то ты опоздаешь к сестре. Ты можешь ее видеть только до семи часов. Твоя бедная сестра соскучилась и ждет тебя.

— Так лучше пойдемте к ней теперь! — оживилась девочка.

— Нельзя, мой друг. Ты так растрепалась, что в таком виде никуда нельзя показаться. Надо или причесаться гладко, или остричь волосы.

Марина Федоровна, не дожидаясь возражений ребенка, скорыми шагами пошла вон из комнаты.

— Вы можете меня причесать? — спросила заискивающим голосом девочка, протягивая Софьюшке гребень.

— Нет, милая, и рада бы, да не умею, — сказала Софьюшка, покачивая головой. — Я больше вырву волос, чем расчешу. Вот посмотрите, что у меня самой-то на голове осталось…

Софьюшка, проведя рукой по своей голове, спустила с нее две жиденькие коротенькие косички со вплетенными в них тесемками.

— Точно крысьи хвосты! Вокруг головы даже раз не обходят. А ведь были длинные… Я все повырвала, не умела расчесывать.

Варя стояла с гребнем в руках и не знала, что ей делать.

— Если бы Катя была здесь, она наверняка сумела бы, — сказала она громко и, подняв голову, вопросительно посмотрела на Софьюшку, но та ничего ей не ответила.

— Ну, что же, причесалась? — спросила Марина Федоровна, возвратившись. — Пора бы и к сестре идти.

— Я не умею, но, думаю, Катя может, — сказала Варя нерешительно.

— Катя, мой друг, в лазарете. А когда ее выпустят, она будет не с тобой, а в другом классе. Она ведь уже большая.

— Ну, тогда надо остричь! — сказала вдруг девочка решительно.

— Да, и я так думаю, — ответила Марина Федоровна, — и остричь поскорее, чтобы еще успеть сестру навестить. Софьюшка, уж ты извини, пожалуйста, что маленькая барышня задержала тебя, и остриги ее поскорее.

Через десять минут дело было сделано, голова выстрижена, приглажена, горе забыто, и Варя шла, весело болтая, рядом с Мариной Федоровной в ее комнату. Когда они вошли, Варя увидела, что у стола сидели несколько воспитанниц. Перед каждой из них стояла белая кружечка с ручкой. Все воспитанницы, увидев Марину Федоровну, живо встали и сделали реверанс.

— Потеснитесь, дорогие, дайте местечко сестре вашей будущей подруги, — сказала она по-французски, подводя Варю к столу.

Девочки засуетились, передвинули свои кружки и стопочки сухарей, лежавшие перед каждой из них, принесли стул, усадили маленькую Варю и тотчас же закидали ее вопросами. Варя отвечала охотно и смешила их своей находчивостью и меткими, остроумными замечаниями.

Горничная поставила перед Варей кружечку чая с молоком и положила три маленьких поджаристых сухаря.

— Ну вот, я же знала, что дадут молока! — воскликнула Варя, хлопая в ладоши. — А эта большая девочка сказала: «Долго же тебе придется ждать молока!»

И Варя, передразнивая голос и манеру пепиньерки, передала свой разговор с Буниной о хлебе.

Девочки смеялись от души.

— Пей скорее! — сказала Марина Федоровна и, выходя из комнаты, добавила: — А то к сестре опоздаешь.

Варя залпом и с наслаждением выпила кружечку жидкого, сильно разбавленного молоком чая. Горничная, приветливо смотревшая на нее, налила ей еще полкружки.

— Вы бы с сухарями чай-то, да поскорее. Марина Федоровна там в дортуаре дожидаются.

Варя допила свое молоко, съела один сухарь, громко чмокнула в губы соседку с одной стороны, потом соседку с другой и так расшалилась, что стала обнимать и целовать всех сидевших за столом по очереди.

— Иди, иди скорее, а то сестру не увидишь! Да хорошенько поблагодари Марину Федоровну за чай! — говорили девочки, отбиваясь от ее объятий.

— Идите скорее, они рассердятся, — сказала горничная вполголоса, нагибаясь к Варе, повисшей на шее одной из воспитанниц.

Варя тотчас же бросилась в дортуар. Добежав до Марины Федоровны, она схватила ее руку, крепко поцеловала и, не выпуская ее ладони из своей, сказала: — Ну, теперь к Кате, пожалуйста, а то поздно будет!

— Тише, тише! Ты совсем как дикий зверек, — сказала, улыбаясь, Марина Федоровна. — Пойдем, пора. Но иди тихо, не суетись и не кричи. Подумай, что бы тут было, если бы все девочки так шумели и возились, как ты. Нехорошо, — сказала мадемуазель Милькеева, сделав серьезное лицо.

Варя присмирела и молча пошла рядом с ней.

В комнате между тем поднялись толки о живости, миловидности и находчивости новенькой, но более всего говорилось о ее смелости и непринужденности в обращении с Мариной Федоровной, всегда строгой и серьезной, которую все боялись.

Глава IV

Первый друг

Когда Катю принесли в лазарет, в ней еще не было признаков жизни. Мадам Фрон, встревоженная ее продолжительным обмороком, поспешно освободила девочку от всего, что могло стеснить дыхание, и стала употреблять все известные средства для приведения девочки в чувство. Это ей удалось нескоро. Когда же Катя наконец открыла глаза и мадам Фрон спросила, что у нее болит, та ответила чуть слышно:

— Ужасно устала.

Но когда на вопрос о том, что она ела в этот день, Катя ответила: «Ничего», — мадам Фрон ахнула.

— Как, и чая еще не пила?! — спросила она.

— Не пила.

— Вот и разгадка! — сказала мадам Фрон и тотчас же приказала принести чашку бульона.

Катя выпила немного и скоро уснула. Часа через два она проснулась и несколько минут лежала в полудремоте, не открывая глаз. Кругом было тихо, спокойно.

Ей было тепло, хорошо, ничто не беспокоило ее, ничто не болело, хотя девочка ясно сохранила впечатление недавней боли и потому боялась шевельнуться. Но теперь, при пробуждении, ей казалось, что она совсем здорова и может даже встать. Она хотела было открыть глаза, чтобы осмотреться, узнать, где она, как вдруг ее слуха коснулись звуки незнакомых голосов, говоривших где-то поблизости. Она стала машинально прислушиваться.

— Не понимаю, как ты можешь ее защищать! — негромко говорил кто-то, раздраженным голосом, — все знают, что она фискал [38] и naseweise [39].

— Фискал — это неправда, — возразил с горячностью другой голос, — неправда. Фискал — тот, кто подслушивает, кто тайно или хитростью выведывает и доносит, а не тот, кто так честно, открыто, действует, как она, причем всегда и во всем.