Мороженое в вафельных стаканчиках - Ботева Мария Алексеевна (читать книги без регистрации TXT) 📗
Во время ужина Борискузьмич проводил «разбор полетов», то есть объяснял нам, что мы делали правильно и какие ошибки допустили. Я думала, меня будут ругать больше всех. Конечно, мне досталось, но я почти не расстроилась. Мне было нисколько не стыдно за свои ошибки, тем более я вообще впервые узнала, что такие соревнования бывают, первый раз прыгала по этим кочкам. Соленый ругался не потому, что был зол, нет, он просто хотел, чтобы мы научились всем этим странным вещам. Это было видно. Вечерний речной воздух успокаивал, приглушал замечания и уносил обиды куда-то вдоль реки. Но тут учитель дошел до Гоши. Вот кому досталось! Причем его ругали за какие-то совсем уж мелкие ошибки. Я так и сказала учителю, что за такие просчеты можно каждого ругать, а не только Гошу.
— Но он собирается стать спасателем, — отрезал Соленый, — а остальные еще думают. Вот пусть обращает внимание на все, даже на мелочи.
— Может, он еще передумает, — вдруг подал голос старик, — ты вон тоже хотел какое-то такое… Романтическое. А работаешь учителем.
— Ну ладно, пап, какое уж такое я хотел? Да мне и в школе романтики хватает.
Вот как! Оказывается, этот дед — отец нашего Борискузьмича. Но на это никто, кажется, не обратил внимания, потому что все начали наперебой говорить о том, кто кем собирается работать, куда поступать.
— Я буду физиком, — сказал Алик, — оптиком.
— А я с собаками работать, — это Таня.
— А я все равно спасателем буду, — тихо-тихо сказал Гоша. Я сидела рядом, поэтому услышала его.
Потом дед Кузьма рассказывал нам разные истории о рыбаках и рыбах, о Ползунихе. Закончил он так:
— С детства я мечтал иметь тельняшку и зуб золотой. Люди бы смотрели и говорили: «Вот идет морской волк». А я бы шел и улыбался. — И он улыбнулся. Во рту сверкали золотые зубы, а из-за ворота старого пиджака видно было треугольник тельняшки.
— А как же море? — снова очень тихо спросил Гоша. Так тихо, что даже не все услышали. Но старик ответил.
— Так что ж, — снова улыбнулся он, — тельняшка у меня есть. Золотые зубы тоже в наличии. И все рыбаки, которые тут бывают, так и зовут меня морским волком. Я Ползуниху люблю.
А я подумала, что теперь тоже буду любить Ползуниху.
Онегина закрасили
Эти трубы известны всему городу. В глубоком овраге посреди города проложены пять или шесть толстых труб, большого диаметра. Папа говорит, что внутри у них горячая вода. Кипяток. Я только не запомнила, зачем она нужна — для отопления или для чего-то другого. Над оврагом проходит дорога — главный проспект, люди едут на машинах или троллейбусах и смотрят на эти трубы. Я тоже всегда смотрю на них, читаю разные надписи, чаще всего неприличные.
Началось все довольно странно. На перемене ко мне подошла Викашара и сказала хмурым голосом, что берет меня в экспедицию. Что за экспедиция? Надолго ли? Мне оставалось только гадать.
После школы мы ненадолго забежали к Вике. Она взяла тяжелый рюкзак, переоделась в старющие джинсы и футболку, кеды, и мы пошли. Одежда у Викашары была такой ветхой и не разваливалась по дороге лишь потому, что я смотрела на нее и думала: «Только не тресни! Только удержись!» Потом мне надоело ее уговаривать, и тут одноклассница моя запнулась о порог моей квартиры. Из правой кедины высунулся большой палец. Хорошо, что у папы были футбольные бутсы. Правда, Викины ноги в них болтались, буквально ходили ходуном, но мы напихали в носки ваты, затянули потуже шнурки и решили, что дело сделано.
Но дело только начиналось. Мы несли рюкзак по очереди, он оказался ужасно неудобным и тяжелым, в спину упиралось что-то железное. Викашара еле ковыляла. Всю дорогу она ворчала, что лучше бы шла в кедах, пускай драных, но зато своих. Я не выдержала и у самого оврага сняла свои кеды, стянула с нее папины бутсы, мы переобулись.
На одной трубе было написано: «Онегин — козел», а на другой: «Сталин — наш вождь». Так и было написано, огромными белыми буквами. Вика, только увидела эти слова, сразу покраснела от возмущения.
— Мы сейчас будем все закрашивать, — сообщила Вика, когда мы спустились на дно оврага.
— Все?
В футбольных бутсах идти по мокрой траве было неудобно. Мало того что они были велики, с ватой в носках, так у них еще на подошвах шипы, на которые цепляются сухие листья. Мы еле доплелись до железного мостика над трубами, с трудом подняли на него рюкзак и сели отдохнуть. Я потрогала трубу. Странно, она оказалась ничуть не горячей, не скажешь, что внутри кипяток.
— Там изоляция, чтобы вода не замерзала. Труба с водой, стекловата, а потом еще труба, — объяснила Викашара и развязала рюкзак. В нем оказались банки с краской и кисти. Обычные, малярные, мы такими красим оградку на кладбище.
— Бери банку и кисточку, пойдем, — сказала она и ступила на трубу.
Кто придумал взять с собой эти дурацкие бутсы?! Самая неудобная обувь для ходьбы по трубам. Меня шатало в разные стороны, ноги скользили. Я попробовала раскинуть руки, но в правой была тяжелая банка, а в левой — кисточка, поэтому меня начало клонить в правую сторону. В конце концов я села на трубу, сняла обувь и пошла босиком, хорошо, что железо было теплым и сухим.
Мы с Викой открыли банки, легли на живот и начали закрашивать надпись про Онегина.
— Надо же такое сказать про Онегина! — возмущалась Викашара. Она замазывала густым слоем. Таким густым, что краска быстро закончилась. Вика достала из рюкзака еще одну банку и ушла закрашивать Сталина. Это было гораздо проще, кстати, потому что не приходилось перегибаться: написано было прямо по верху.
Так мы красили, Вика напевала про «листья желтые над городом кружатся», а я молчала. Попробуй-ка попеть, когда висишь на трубе и водишь кистью по ее железному боку. И вот Онегин был закрашен полностью. И тире закрашено, и «козел» — тоже. Белой краской. Когда я увидела, что все готово, мне показалось, что солнце улыбнулось с неба. Я подняла голову, чтобы проверить, и у меня потемнело в глазах. Это от запаха краски и оттого, что я провисела вниз головой не пойми сколько времени. И тут я услышала, как Вика кричит:
— Эй! Люська! у тебя осталась еще краска?
— На донышке! — тоже крикнула я.
— Дай мне! На мягкий знак не хватает!
— До тебя не дойти! Ты закрасила всю трубу!
Это правда. Вика начала красить не с той стороны. И теперь, чтобы дойти до нее, нужно было ступать прямо на бывшую надпись. А потом так же, по краске, вернуться к мостику.
Вика помолчала, подумала. А потом закричала снова:
— Все равно иди!
Вот еще! Раскомандовалась.
Я стояла на мостике. Что делать? Идти по краске? А потом обратно вдвоем?
— Давай без мягкого знака! — крикнула я ей. И добавила, уже тише: — Я босиком, упаду.
Вика снова задумалась.
— Может, по земле? — спросила она тоже негромко. Я обулась, положила в рюкзак пустую банку от краски, закинула его на спину, в руку взяла кисточку и другую банку — для мягкого знака, начала спускаться с трубы.
— Ты куда? Эй! — Похоже, Викашара подумала, что я ухожу. Мне пришлось ответить:
— Сейчас.
На дне оврага, прямо под трубами, стояла вода. Пахло от нее как от хорошего болота. Когда я доползла до Вики, ноги были мокрыми по колено. Молча протянула краску. Все равно ее не хватило. Последняя буква так и осталась незакрашенной.
Как мы потом выбирались из этого оврага, вспоминать не хочется. Все берега так густо заросли американскими кленами, что между ними было трудно пробираться. Особенно с грузом за спиной. Удивляюсь все же, как это одежда на Вике осталась целой. Ну, почти целой. Джинсы все-таки порвались, от колена вниз. Быстро темнело, и мы бы ползли еще дней пять, если бы не услышали чьи-то голоса. Мне кажется, у меня в животе все стало каменным. И желудок, и все кишки. Самое страшное, что голоса приближались к нам.
— Башку отломил! Смотри, все горлышко покоцал, — говорил один.
— Я же не хотел, — оправдывался другой.
