На качелях между холмами - Самарский Михаил Александрович (книги серии онлайн .TXT) 📗
Неожиданно в памяти всплыл рассказ Достоевского «Мальчик у Христа на елке». Мы его еще в пятом классе читали. Но тогда я как-то не придал значения грустной истории. Конечно, замерзшего пацаненка мне было жаль до слез. А вот первая часть в то время воспринималась, как придуманное и не совсем понятное — такое, знаете, словно что-то отдаленное, смутное и расплывчатое. Примерно, как будто сквозь слезы смотришь на облака. Лишь позже, увидав пацанов возле Макдоналдса, я впервые вспомнил тот рассказ. И вот теперь опять. Вы помните ребят, которые придумали термин «ходить с ручкой»? Это что же получается? Я хожу тут с ручкой, то есть прошу милостыню? Точно. А чем я отличаюсь от мальчика Федора Михайловича? Вон оно как бывает! Скажу честно, я чуть не заплакал (да что там привирать, уже глаза стали заполняться слезами), когда у меня в голове всплыл тот мальчик с замерзшими красными пальцами — он и копейку-то не смог толком удержать. Какая-то женщина сунула ему монетку в руку и выгнала на мороз. У меня даже сердце екнуло, когда я мысленно представил катящуюся со звоном копеечку — от застывшей ладошки — по ступенькам! Прыг-скок! Прыг-скок! Вот честное слово, прямо услышал звон в сердце — дзынь, дзынь, дзынь…
«Выбежал мальчик и пошел поскорей-поскорей, а куда, сам не знает. Хочется ему опять заплакать, да уж боится…».
«Ну и что ты тут нюни распустил? — мысленно ругнул я себя. — Теперь-то понял, каково было тому пацану? Тебе-то что плакать? На крайний случай позвонишь маме, папе, если сам не справишься. Да и лето кругом. А ты сразу в слезы. Немедленно протер глаза, нытик!»
У меня такое бывает — в трудные минуты я начинаю сам с собою разговаривать. Только вы не подумайте, что у меня крыша иногда съезжает. Это я просто сам себя воспитываю. Если рядом взрослых нет, кто же меня отругает? Вот я и начинаю выдумывать себе наставника. Вы знаете, часто помогает. Я даже пришел к выводу, что самый лучший наставник у меня — это мой внутренний голос. Родные могут и пожалеть, а вот внутренний голос бывает беспощадным, безжалостным. Но самое главное — я с ним не спорю. Да и как с ним поспоришь, он же во мне сидит? Изнутри меня начинает глодать. Вот такая штука. И такой, знаете, коварный этот внутренний голос. Бывает, заходит издалека-издалека. Вроде ничего и не говорит, так, стукнет легонечко по сердцу и затихает. А ты думаешь, чего это он хочет от тебя? Если не понял, снова — стук-стук! Ежели опять не понимаешь, вот тут-то он встает во весь рост и все сразу ясно и понятно. Особенно, когда пытаешься самого себя надуть.
Нет, самого себя надувать никак нельзя. Я даже по этому вопросу с дедом консультировался. Михаил Александрович мой сказал, что даже не надо пытаться, все равно самого себя не обманешь, а будешь проявлять настойчивость, душа в конце концов развалится. Правда, он в душу не верит, это он так сердце человеческое называет. Ну, и на фиг мне это нужно, чтобы мое сердце развалилось. Лучше уж всегда самому себе правду говорить. Дед этот диалог еще по-другому называет (что значит прожить шестьдесят четыре года!). Вы не знаете как? А я знаю — совесть. Как дед пояснил, совесть в единственном числе не бывает. Совесть — это вы и ваш внутренний голос. Если внутренний голос у человека отсутствует, значит все, конец — совесть умерла.
— Дед, — спрашиваю я, — а человек может жить без совести?
— Эх, Миха, — ухмыляется дед, — в этом-то и вся наша беда. Но, — продолжает дед, — жить-то такой человек живет, только кому нужна его жизнь без совести…
А еще меня удивляет, почему дед не верит в Бога. Все крестятся, ходят в церковь (пусть иногда), а дед говорит, что ему там делать нечего. Понятно, что бывший коммунист. Но у нас даже учителя есть из бывших, но все равно верят.
— Дед, а почему ты не веришь в Бога? — спрашиваю.
— Не хочу больше разочаровываться, — отвечает.
— Объясни, — прошу.
— Сначала, — говорит, — я верил в Деда Мороза, потом в дедушку Ленина, потом в КПСС, затем в перестройку, потом, — дед сделал продолжительную паузу, — в… даже в ГКЧП (только никому не говори, даже нашим), затем поверил в СНГ, демократию… Да сколько ж можно? Хватит, наверное? Не хочу никаких вер — ни в Бога, ни в черта.
— Выходит, ты вообще ни во что и ни в кого не веришь?
— Верю, внучок, верю…
— В кого? — я раскрыл рот.
— В тебя! В тебя я верю, внук.
Ничего не понял. Как это можно верить в своего внука? Дед Мороз я, что ли? Нет, по-моему, дед тут что-то мудрит, недоговаривает. Я подумал-подумал и говорю:
— Тогда, дед, я в тебя буду верить.
Дед аж засиял. Погладил меня по голове и тихо говорит:
— Вот и договорились.
Все-таки дед у меня тоже бывает иногда странным. Придет, наговорит-наговорит с воз и маленькую тележку, и думай потом, что он этим хотел сказать. Случается это, доложу я вам, не так уж и редко.
Не знаю, сколько я еще простоял со своими воспоминаниями на перроне, но, оторвав кулаки от глаз, смотрю: подходит ко мне пацан, лет двенадцати-тринадцати. Спрашивает:
— Что делаешь?
— Стою, не видишь, что ли? — шмыгнул я носом.
— Вижу. А чего стоишь? Не знаешь, куда ехать?
— Знаю, только денег на билет не хватает.
— Чего? — удивился пацан. — Ну, ты и лох педальный. Ты что, билеты на электричку покупаешь?
— Покупаю, — говорю. — А кто ж меня без билета пустит?
— Точно лох, — смеется пацан.
Да что ж это за день такой? Одна поросенком обозвала, теперь этот шкет лохом педальным назвал. Странный какой-то день. А пацан стоит, улыбается. Врезать ему по морде, что ли?
— Чего тебе нужно? — спрашиваю, делая грозный вид. Не знаю, правда, получилось у меня это или нет, только пацан не испугался, рассмеялся и дальше спрашивает:
— И много не хватает?
— Десять рублей.
— Далеко ехать?
— Черешневые сады, — отвечаю. — Полтинник есть, а нужно шестьдесят рублей.
— Делов-то, — хмыкнул пацан и, протянув руку, представился: — Иван.
— Михаил, — ответил я, пожав его грязную, но крепкую ладонь.
— А если я тебя на электричку без билета проведу, ты мне полтинник отдашь? — спросил новый знакомый.
— Как это? — удивился я.
— Очень просто, здесь есть одно место, я могу провести тебя в обход турникета. Так что, договорились?
— Ну а потом как ехать? Там же контролеры.
— Ты что, дикий, что ли? — расхохотался Иван. — Какие контролеры? Не знаешь, как от контролеров уходить?
— Знаю, но…
— Чего «но»? Ну, чего «но»? Или ты на вокзале собрался ночевать? Здесь менты быстро тебе ласты завернут. Так что слушай, чего я тебе говорю. Хочешь домой? Давай мне полтинник, а я тебя на электричку посажу. Все по-честному. Идет?
— Хорошо, — неожиданно для себя самого согласился я, — только сначала проводи, а потом я тебе полтинник отдам.
— Базара нет, — сказал Иван и добавил: — Полташ засвети.
— Чего? — не понял я.
— Полтинник покажи, Миха!
Убедившись, что я его не обманываю, Иван повел меня по каким-то закоулкам. Через десять минут я уже сидел в электричке без копейки денег, а Ивана и след простыл. Надо же. Кто он такой, этот пацан? Такой пронырливый. Теперь нужно держать ухо востро. Не попасться бы котролерам. Я перешел в середину поезда. И стал ждать бегущих «зайцев». Вот и я дожил. А говорил, что никогда без билета не поеду. Но так я же не нарочно, так получилось. Странно. Интересно, вы осуждаете меня? А с чего это я взялся людей дураками обзывать? Ну, тех, которые сегодня мимо меня пробегали, спасаясь от контролеров. А сам-то каков? Скажешь, случайно? А почем ты знаешь, что у тех людей случилось? Может, их обворовали? Может, у них и вовсе денег нет или на хлеб не хватает. Кто тебе дал право их дураками называть? Эх ты, Миша-Миша. А теперь вот сам с метровыми ушами едешь в электричке. В этот момент напротив меня уселся новый клоун. Но уже в заячьем костюме. Я искоса взглянул на него и подумал: это ж надо, в электричку пришел в таком костюме. Вдруг заяц наклоняется ко мне и говорит:
