Трудный Роман - Марчик Георгий (книги онлайн без регистрации полностью txt) 📗
Загадочная Катька натура. Вещь в себе. Иногда, правда, раскроется, и тогда готова на голове ходить. Есть в ней скрытый талант вожака, неведомый магнетизм — притягивает к себе чем-то мальчишек и девчонок.
Еще до того как Соколова стала членом комитета, она исподволь верховодила девчонками. Как скажет, притом негромко, словно бы про себя, так девчонки и поступают.
В девятом на вечере мальчишки почему-то демонстративно ушли после того, как объявили «белое» танго. Она сказала: бойкот. Целую неделю лучшая половина рода человеческого как в рот воды набрала. Целую неделю…
В девятом же ее избрали членом комитета. А случилось это так. На открытом комсомольском собрании обсуждали кандидатуры вступающих в комсомол. Говорили обычные слова. Хороший мальчик. Хорошая девочка. Спортсмен. Общественница. И т. д. и т. п. Вяло задавали одни и те же вопросы.
Потом голосовали. Кто «за»? Кто «против»? Кто воздержался? Нет. Принято единогласно.
Но вот стали обсуждать последнюю кандидатуру — Людочку Маликову, модную, утонченную, с лицом юной мадонны с картины Тинторетто. Ей задавали все те же вопросы:
— Двойки есть?
— Спортом занимаешься?
— Устав знаешь?
— Голосуем… Кто «за»? Кто «против»?
Поднялась одна рука.
— Я «против»!
Это Катя Соколова. Все заволновались.
— Объясни — почему?
— Потому что дураков в комсомоле и так хватает.
Батюшки, что тут поднялось! Словно взорвали в классе бомбу. Шум, свист, крики. Катя невозмутимо переждала бурю. Но едва наступило молчание, как разразилась рыданиями Люда. Она и впрямь была тихой, безобидной девочкой. Училась средне, ничем не блистала. Очень красивая — но разве она в этом виновата! И увлекалась, правда немножко, мальчишками. Вернее, наоборот — они ею увлекались…
— Не поймите, — говорила Катя, — что я лично против Люды. Но ведь комсомол — это передовой отряд. Значит, надо принимать действительно передовых, убежденных. Таких, как Гагарин, как Матросов. А нет — так чего проще без этой комедии зачислять всех без разбору. Ведь каждая голова — это лишние две копейки взносов. Так или не так?
— Не так! — закричало ей разбуженное собрание. — Не так.
— А как? — спросила упрямая Катя и обратилась к сидевшему через ряд от нее Вовке Пономареву: — А почему вот ты, например, не подаешь заявления в комсомол?
Вовка помешкал, потом почему-то встал, как перед учительницей, поправил очки и сказал:
— Если честно, а я всегда говорю только честно, то лучше быть просто хорошим учеником, чем плохим комсомольцем.
— Вот видите, — кивнула Катя онемевшему классу. — Я права. А если крыть нечем, то сидите и молчите.
Вовка расхрабрился:
— Не вижу разницы между мной и тем, кто носит значок. Не вижу примера.
— Ладно, высказался, теперь помолчи, — сердито оборвала его Катя и продолжала, обращаясь к классу: — Послушайте-ка: если здесь есть настоящие комсомольцы, давайте докажем этому бескрылому эгоисту, на что мы способны. И вот вам новый урок — восемь лет просидели, можно сказать, за одной партой, да так и не раскусили, что он за личность…
И они-таки зажглись и показали этому бедному, бескрылому эгоисту, на что способны настоящие комсомольцы.
Катю выбрали членом комитета. Посрамленный Пономарев тоже попросился в комсомол. Приняли.
Однако непостижима игра судьбы. Мало того, что он вступил в комсомол. Он еще тайно и безнадежно влюбился в Катю. Он мучился про себя, но вслух храбрился и задавал иногда при Кате, ни к кому не обращаясь, так называемые провокационные вопросы: «Кому нужна такая общественная работа? Младенчество какое-то. Нам бы новый Братск построить. А то и на Луну слетать. А тут пиши заметочку в стенгазеточку. Занимайся разной чепухой».
Тут как тут, конечно, Черникин. Поддакивает: «Вот давали бы комсомольское поручение провожать девчонок. Тогда бы от желающих отбою не было».
Хоть безнадежная и безответная, но любовь все же требовала выхода, и Пономарев, в общем-то вдумчивый малый, да еще в очках, накулемил шутовское признание и отправил его как-то на собрании Кате. А та возьми да и прочитай его вслух и добавила к тому же, что догадывается, кто автор, — пусть ему будет стыдно за эту достойную шестиклассника забаву.
Письмо было в духе традиционных школьных признаний:
«Дорогой эпицентр моего возвышенного интереса! С тех пор как я увидел Вас, в душе моей произошла реакция превращения веществ, а моя потенциальная энергия превратилась в кинетическую. Мои чувства к Вам нежнее водорода и крепче серной кислоты. Клянусь всеми законами Ньютона и Бойля — Мариотта, а также теорией относительности, что я выведу Вас из состояния покоя и вечной мерзлоты. Наступит день, и Вы, подчиняясь закону всемирного тяготения, устремитесь в мои жаркие объятия. Берегитесь же моей любви — она опасней крокодила».
Катя читала, а Пономарев сидел опустив голову. Весь класс оглядывался на него и улыбался: «Так-то, Базаров!» Все помнили случай с сочинением на свободную тему, когда Пономарев озаглавил свое: «Так-то, Базаров!» В нем он отчитал знаменитого нигилиста за то, что тот не признавал любви. Ах, так Катя, выходит, заодно с Базаровым!
Еще тогда, в девятом, команда одержимых зажглась идеей — постройкой у школы вспомогательного корпуса: будет наконец свой хороший спортзал, столовая и даже… обсерватория. На стройплощадке воскресник за воскресником. И ни один нытик не обмолвился: зачем, мол, все равно, пока достроят, мы окончим школу. Потом, когда заурчал бульдозер, танцевали вокруг танец команчей.
При том при сем Катя не любила говорить о себе. О ее затаенном, глубоком мало кто знал. Ей казалось: стоит посвятить других в очень личное, как оно станет чужим и потеряется для нее.
Она увлекалась физикой и математикой, участвовала в конкурсах, которые проводил МАИ, любую свободную минуту возилась в своей самодельной домашней лаборатории, что-то паяла, монтировала. У нее и поговорка была под стать ее увлечению: «Надо летать. А не хочешь — падай в мох и обрастай клюквой».
«Летать-то, конечно, надо, — размышлял Костя, — но улыбаться хотя бы иногда тоже не мешает. А то сама обрастешь клюквой…»
Зазвенел звонок…
На окнах физического кабинета причудливые цветы — разные кактусы, бегонии и прочие. Черникин читал книгу.
— Что за книга? — поинтересовался Костя.
— Так, фантастика.
У доски Роман бубнил:
— Ядерная реакция деления — это такая реакция, при которой ядро расщепляется на три ядра-осколка примерно равной массы…
— На сколько ядер? — настороженно переспросила Калерия Иосифовна.
— Я сказал, на три ядра, — флегматично ответил Роман, скосив глаза в ее сторону. — Сугубо точно.
Раздались смешки. Учительница рассердилась:
— Я спрашиваю о том, что пишется в учебнике.
Роман был невозмутим:
— А я читал, что советские ученые нашли такие условия реакции, при которой получается три ядра-осколка.
— А меня, Гостев, не интересует, что ты читал. Это еще ровным счетом ничего не доказывает. Все должно быть проверено, а потом утверждено.
— Моя фамилия Гастев, Калерия Иосифовна. И я не понимаю, почему обязательно я должен отвечать по учебнику? — как ни в чем не бывало продолжал Роман.
— Я уже говорила, что учить положено по учебнику, — пыталась сдержать раздражение Калерия Иосифовна.
— А я все-таки не понимаю, почему нельзя не по учебнику, — пожал плечами Роман.
И теперь уже все внимательно слушали его и перестали заниматься каждый своим делом — читать, писать, зевать, разговаривать.
— Гастев, что за спор? — сердито прервала Калерия Иосифовна. — Мало ли какие результаты можно получить в опытах? В учебнике же сообщается только то, что не вызывает никаких сомнений. Может быть, ядро расщепляется на десять осколков. Но для вас пока только на два ядра-осколка. Всем ясно? Садись. Табаков, иди к доске.
Костя вышел к доске и, не дожидаясь вопроса, спросил сам:
— Калерия Иосифовна, а как быть, если учебник устарел? И вообще, разве мы не вправе иметь собственное мнение?
