Собрание сочинений в 4-х томах. Том 1 - Лиханов Альберт Анатольевич (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью .TXT) 📗
Так что кому они нужны на фронте, неумехи?
Вот если бы научиться чему-нибудь военному, это да! Цены бы не было мальчишкам, которые и стрелять умеют, и быстро бегать, и далеко ходить. Ведь, скажем, связных лучше мальчишек и не найдешь, сразу ясно! Взрослый поползет, его немцы тут же заметят. А мальчишка шмыгнет, как уж, и был таков. Сколько бы взрослых в живых осталось!
А кашевары? Смешно даже: какой-нибудь здоровый солдат — ему бы немцев бить — кашу варит! Неужели на это дело мальчишек поставить нельзя? Обед им доверить боятся! Ха, да еще бы такие обеды варили, пальчики оближешь!
Смешно просто — собак, овчарок, и тех на фронт берут — и санитарами, и связными, — Алеша про это в журнале читал, — а мальчишек нет. Будто они хуже собак! Равноправие называется!
Гошка строго смотрел на Алешу, загибал пальцы на руке и шевелил губами.
— Ты что? — удивился Алеша.
— Значит, варить обед — раз, быстро бегать — два, далеко ходить три, ползать — четыре, стрелять — пять…
Он нахмурился.
— Вот стрелять — как? — спросил он и тут же так стукнул сам себя по голове, что в ней что-то даже зазвенело.
— Дурак! — крикнул Гошка. — Есть из чего стрелять!
Гошка побежал за ружьем, а Алеша пошел к себе, посмотреть, из чего бы сделать мишень.
Он вспомнил, что весной видел Гошкиного отца, когда тот возвращался с охоты. У пояса его болтались две утки, за спиной висело ружье; все во дворе хвалили Гошкиного отца, но он мотал головой и говорил, что охота не удалась. Гошка тогда еще всем хвастался, что вкуснее дикой утки нет ничего на свете и что он когда ел ее, чуть не проглотил свинцовую дробинку, которая была в утке, и всем показывал тусклый маленький шарик.
Мишень он увидел сразу же, как вошел. В прихожей висел плакат, на котором был нарисован значок и написано: "Полни ряды Осоавиахима!" Плакат этот Алеша очень берег, потому что такой же значок, как на плакате, был у отца, и для другого случая Алеша эту ценность никогда бы не взял. Но сегодня — другое дело. На белой стороне листа он нарисовал тушью черное яблочко и круги возле него.
Гошка вышел без ружья, с каким-то свертком, завернутым в газету.
— Ну? — спросил Алеша.
— Готово, — Гошка постучал по газете. Под ней было что-то твердое.
Они спустились вниз, к реке, и Гошка развернул сверток. Ружье было разобрано и лоснилось от масла. Они пыхтели, наверное, час, пока собрали его, лопухами стерли смазку, потом повесили на куст мишень.
Гошка целился первым. Он долго пыхтел, шмыгал носом, ружье качалось в его руках, вроде даже перевешивало.
Алеша стоял рядом, глядел, как жмурится Гошка, советовал, чтобы он целил прямо под яблочко, и вдруг увидел, как Гошка закрыл глаза.
Тут же Алеша перестал слышать, в ушах звенело, а ружье лежало на земле, у Гошкиных ног, из дула вилась белая дымная змейка. Они подошли к мишени. Она была целехонька — ни одной дырочки, зато правая рука у Гошки не двигалась. Алеша помог ему стащить рубашку. На плече расплывался фиолетовый синяк.
Гошка морщился, кривился, но не сдавался и сказал, что будет стрелять еще.
Алеша поднял ружье. Из ствола тянуло чем-то кисловатым. Мишень плясала перед мушкой, никак не хотела останавливаться, ружье было тяжелое, клонилось вниз. Гулко стучало сердце. "Неужели и у меня не получится, мазану, как Гошка?", — подумал Алеша. И тут же решил, что промахнуться не может, не имеет права, потому что ведь он сын командира. Военный человек.
Алеша набрал побольше воздуха в легкие, перестал дышать, расставил пошире ноги, вжал в плечо приклад и подтянул мушку под мишень.
Ствол подлетел вверх, он ощутил удар в плечо и неожиданно увидел лицо Гошки.
Гошка смотрел вверх, на обрывистый берег, у подножия которого они стреляли.
Алеша поглядел туда, и все в нем похолодело. На берегу стояла большая толпа, а по косогору, придерживая одной рукой кобуру, к ним спускался милиционер.
…Пробегая мимо мишени, Алеша увидел, что она вся усеяна мелкими дырочками.
От милиционера они удрали, косогор помог, но добрая Вера Ивановна откуда-то узнала, что они стреляли из ружья, страшно рассердилась и крепко побила Гошку.
Их квартира была на первом этаже, и Алеша, стоявший под окнами, слышал, как ходил по Гошке ремень. Но Гошка все вынес мужественно, не издал ни звука, только когда все это кончилось, он выскочил на улицу и у него были красные глаза.
Они ушли на берег и легли на траву возле столба с репродуктором.
Радио по-прежнему, удивительно спокойно, рассказывало, что наши отступают.
Наши отступают, а они лежат тут на траве.
Говорить ни о чем не хотелось. Алеша смотрел за реку, в далекую даль, где было так спокойно и так тихо и где шла война.
За спиной что-то заскрипело, грубый голос крикнул: "Но-о!"
Алеша обернулся. Возле столба с черным репродуктором, похожим на граммофонную трубу, стояла лошадь. На телеге сидел бородатый старик и прилаживал к сапогам какие-то железные крючки.
Прутья не прилаживались, старик кряхтел и чертыхался. Потом встал на землю и, осторожно переставляя прутья, подошел к столбу.
— Кошки, — сказал Алеша, — монтер.
— А что он тут? — спросил Гошка.
Старик обхватил столб руками и быстро, как молодой, полез вверх. Смешно было смотреть, как старик с бородой лезет вдруг на столб, да еще так быстро. Возле рупора он остановился, привязал себя к столбу железной цепью, вынул кусачки и ловко перерезал провода. Радио умолкло.
— Зачем вы! — крикнул Алеша, но монтер даже не повернулся к ним. Он что-то ковырялся там, наверху, что-то возился, и вдруг рупор с треском упал на землю.
Старик спустился вниз, отвязал железные когти и словно тут увидел мальчишек.
— Зачем, зачем! — сказал он. — Значит, надо.
Он положил черный рупор на телегу, чмокнул и крикнул грубым голосом: "Но-о-о!"
Лошадь вздрогнула всем телом, телега скрипнула, и он уехал вдоль по улице.
— Вот тебе и раз, — сказал Гошка.
— Теперь радио только дома, — вздохнул Алеша.
После того случая, когда Вера Ивановна побила Гошку, с огнестрельным оружием им дела иметь не пришлось. Правда, Алеша попробовал сделать самопал, долго вырезал деревянную ручку, как у пистолета, приматывал к ней проволокой медную трубку и начинял ее серой от спичек…
Испытать самопал, чтобы не привлекать внимания, они уехали на пляж, на самую дальнюю косу, где не было народа, и Алеша, отвернувшись на всякий случай, выстрелил. Самопал жахнул, мальчишек окутал серный противный дым, и, подумав, они постановили единодушно, что самопал — это ерунда, не оружие никакое. Один дымище.
— В конце концов, — сказал Алеша, — стрелять это еще не главное. Надо закалять себя, вот что.
И Гошка одобрительно кивнул головой.
С тех пор они плавали каждый день, потому что самое трудное на войне — форсировать реку под неприятельским огнем. А ведь форсировать надо вплавь.
Они лежали на пляже, рядом с велосипедом, и млели от жары, когда невдалеке зафыркал грузовик. Грузовики возле пляжа не ездили, их вообще-то в городе осталось — раз-два и обчелся. Мальчишки подняли головы. Это была закрытая «санитарка» с красным крестом на борту. Она, буксуя, медленно ехала прямо по пляжу. Потом машина остановилась, открылась задняя дверца, и две медсестры вытащили носилки, на которых лежала укрытая простыней девочка. Вслед за носилками из кузова стали вылезать малыши. Они не смеялись, не прыгали сверху в песок, а молча и осторожно, будто маленькие старички, сползали по железной лесенке и сразу ложились, отойдя несколько шагов.
Алеша толкнул в бок Гошку, они вскочили и побежали к машине. Тех, кого привезли, уже окружило плотное кольцо ребят. По кольцу пробежало новое слово: «дистрофики».
