Честь Родины (Рассказы о народных героях) - Дмитриев Николай Петрович (читать хорошую книгу полностью .txt) 📗
Пули летят, а Кошка все ползет, мертвец у него на спине.
Вот уже наша горка близко.
Надо вверх подниматься, а сила вся на исходе.
Все колени и локти изодраны, не доползти никак.
Вскочил Кошка и побежал.
Бежит он, спотыкается, а пули все гуще да чаще.
Заприметили англичане, что пропал труп, поняли все, стали палить залпами.
Споткнулся Кошка, упал, потом опять поднялся…
Тут выскочили товарищи на подмогу, втащили смельчака с покойником на бруствер.
Все радовались и хвалили храброго матроса.
Севастополь переживал последние дни осады. Французам удалось захватить одно из главных укреплений города — Малахов курган.
Командование отдало приказ покинуть Севастополь.
Отойдя от города, русские войска стали строить новые укрепления.
Одиннадцатимесячная осада измучила обе воюющие стороны. Начались переговоры о мире. Вскоре он был подписан.
По окончании войны многие из русских моряков и солдат, в том числе и Кошка, получили возможность вернуться на родину. Как прошла его дальнейшая жизнь, никто не знает.
А через много лет в Севастополе был сооружен бронзовый памятник адмиралу Корнилову.
Раненый адмирал указывает рукой на укрепление. Внизу надпись: «Отстаивайте Севастополь!»
У ног его возле небольшой пушки стоит матрос Кошка с ядром в руках.
НА СОПКАХ МАНЬЧЖУРИИ
Перед каждым очередным парадом в первой роте Нижегородского пехотного полка неизменно происходил один и тот же разговор.
Фельдфебель Копыто почтительно докладывал ротному командиру:
— Так что, ваше высокоблагородие, Бондаренку дозвольте не иначе, как дневальным оставить.
Ротный, пожилой капитан, озабоченный предстоящим смотром, нервно теребил редкую бородку и переспрашивал:
— Почему ты так думаешь?
— Иначе никак не сподручно, — отвечал фельдфебель. — Бондаренко нам весь церемониал испортит. Ростом он как медведь. Стало быть, его на правый фланг ставить надо, а равняться по нем не можно, потому как у него что ни шаг, то сажень. Левый фланг с ним пропасть должен.
Ротный соглашался:
— Да, пожалуй, ты прав, Копыто… Оставь его в роте дневальным. И впрямь, еще испортит смотр. Нескладный какой-то.
— Так точно. Дурной, ваше высокоблагородие.
— Дурной? Почему?
— По-нашему, ваше высокоблагородие, по-мужицки. А по-благородному, значит, будет дурак.
Услышав это, капитан обычно смеялся и отпускал фельдфебеля.
День смотра был для Бондаренко сплошным страданием. С утра он поднимался раньше всех, чистил винтовку, бляху на поясе, пуговицы, старательно пересматривал все свое несложное солдатское хозяйство. И когда роте надо было строиться, он сиял всей своей амуницией, как медный котелок после чистки.
Но тут его всегда ждало огорчение.
Перед тем как строиться, взводный унтер-офицер неизменно его вызывал и говорил:
— Бондаренко! Останешься в роте дневальным.
Бондаренко вздрагивал и умоляюще шептал:
— Господин взводный…
— Молчать! — кричал на него унтер. — Поговори еще! Сказано — останешься дневальным, и шабаш!
Бондаренко сокрушенно вздыхал:
— Що усе дневальным да дневальным! Треба хоть разок мени на парад пииты.
Огромный и действительно нескладный, с добродушным и немного глуповатым от огорчения лицом, он вызывал дружный хохот.
Солдаты смеялись:
— Куда тебе на парад! Ты там всех генералов перепутаешь. Этакий страшенный!
Рота строилась. Бондаренко делал последнюю попытку.
Он становился на свое место у дверей казармы и при появлении ротного командира громовым голосом кричал:
— Смирно!
Но и эта угодливая лесть не удавалась.
Ротный вздрагивал:
— Тьфу ты! Глотка луженая! Орет так, что оглохнуть можно. Здорóво, братцы!
— Здра, ваш высокбродь! — отвечала рота.
Рота уходила, а Бондаренко оставался дневалить. Тоскливо бродил он по казарме, ожидая, когда его товарищи вернутся с парада. И когда солдаты, усталые, недовольные длительной маршировкой, возвращались, Бондаренко их завистливо расспрашивал:
— Як, братцы, осмотр прошел?
— Эх ты, голова! — шутили «братцы». — Разве наша рота подгадит? Одно слово — первая рота!
— А що, трошки «спасибо» получилы? — спрашивал Бондаренко.
— И еще сколько разов! — отвечали товарищи, перемигиваясь друг с другом. — Генерал с нашим ротным даже за ручку здоровался. «Благодарю! — говорит. — Какие у вас молодцы!»
Бондаренко сокрушенно вздыхал и спрашивал:
— Що таке, братцы, мени нет хода? Солдат як солдат, а як парадом пишли, так мени до кухни…
Солдаты смеялись:
— Быть тебе вечным дневальным.
Один только взводный сочувствовал Бондаренко.
— Хороший солдат, — говорил он. — и стрелок первостатейный, а только нет в нем выправки. Для парадной службы не приспособлен. Дурной какой-то.
И солдаты хором повторяли: «Дурной». Так эта кличка к Бондаренко и приклеилась.
Тысяча девятьсот третий год завершался тревожно.
Япония готовилась к войне.
В казарме война сделалась главной темой разговоров. Случайно попадавшие газеты читались вслух от доски до доски, но статьи, помещенные в них, неясно излагали ход происходивших событий.
— Непонятно пишут, — жаловались солдаты. — Слова как будто русские, а понять ничего невозможно.
Вскоре появились слухи о мобилизации.
Солдаты передавали друг другу по секрету:
— В полковой канцелярии писаря сказывали, что есть такой приказ, чтобы к походу готовиться.
— В Маньчжурию?
— Неизвестно. Или под японца, или под англичанку…
Однажды во время утренних занятий приехал командир полка. Он редко приезжал в казарму. Занятия моментально прекратили. Наступила тишина.
Поздоровавшись, он хмуро оглядел солдат, медленно высморкался и, спрятав платок в карман шинели объявил, что приказано от каждой роты отобрать по десять человек для похода на Восток.
Объявив это, он повернулся и уехал.
На другое утро спозаранку начались поспешные приготовления к смотру. Бондаренко готовился усердно вместе со всеми. К нему подошел взводный и объявил:
— Бондаренко! Встанешь дневальным.
Сапожная щетка выпала из рук солдата. На глазах навернулись слезы. Он истерически крикнул:
— Не желаю!
Взводный опешил. Солдаты замерли от такого смелого нарушения дисциплины. А Бондаренко упорно бубнил:
— Не желаю! Не желаю! Не желаю!..
Взводный пришел в себя.
— Ах ты, дурак! — заорал он. — Да как ты смеешь так с начальством разговаривать? Под суд захотел?
— Нехай дурак, нехай под суд, а дневальным не желаю, — настаивал Бондаренко.
Случай был из ряда вон выходящий. Доложили фельдфебелю. Он тоже попробовал урезонить взбунтовавшегося украинца, но безуспешно.
Бондаренко стоял на своем:
— Не желаю!
Фельдфебель плюнул:
— Тьфу! Быть тебе под судом. Придется ротному докладывать.
Узнав о неповиновении солдата, ротный угрожающе сдвинул брови:
— Что? Бунтует? Позвать его сюда!
— Слушаюсь! — гаркнул фельдфебель и выбежал искать виновника.
Бондаренко явился, громадный, взволнованный, с трясущейся челюстью.
— Ты что, братец, приказаний не исполняешь? — спросил ротный.
— Виноват, ваше высокоблагородие, а тильки я не желаю, — объявил Бондаренко. — Нехай под суд пиду…
К всеобщему удивлению солдат, капитан вдруг приказал фельдфебелю:
— Черт с ним! Поставить его в строй. Пусть идет на парад!
И добавил, обращаясь к Бондаренко:
— Ну ты, дурной, смотри! Если мне смотр испортишь — берегись!
Через час Бондаренко уже шагал на правой фланге, поглядывая с победным видом на своих товарищей.
Парад прошел довольно гладко. В конце смотра снова объявили об отборе желающих ехать на Дальний Восток. Генерал подошел к первой роте, скомандовал:
