Повесть о красном орленке - Сидоров Виктор (читать книги полностью .TXT) 📗
Спирька с немым ужасом смотрел в Пашкины глаза.
— Кто они, эти... твои?..
— Типы-то? Ну, как тебе сказать? Подозрительные всякие, шпиёны...
— А!.. — несколько успокаиваясь, выдохнул Спирька.— А зачем они шляются к Боталу?
— То-то, что не знаю. Как тятька убег, я спать не могу, все думаю. Кручусь этось на сеновале, а лунища — прямо по глазам через щели бьет! И вот слышу: что такое? Кто-то в окошко Боталоовой избы тихо постукивает. Постукает это, пооглянется, постоит и снова: тук, тук-тук-тук, тук... Слышу : дверь открылась, и этот, ну, тип-то,— шмыг туда. Потом свет в окне. Я через забор, к окну, а оно занавешено. Слышу, разговаривают. О чем — не разберу. И только когда вышли в сенцы, разобрал. Этот тип со злом таким говорит: «Такая работа у нас не пойдет, береги крепче свою шкуру — другая не вырастет, ежели мы сдерем...» Я дальше оставаться побоялся — и скорей на сеновал. И каждую неделю вот эдак: тук да тук. Или один, или двое приходят. Последить бы за Боталом... Давай?
Спирька хоть и струхнул, однако согласился.
Под вечер они встретились, влезли на сеновал и устроились у широкой щели. Во дворе землемера ничего особенного не происходило: Ботало сидел у сеней на табуретке и курил. Потом, выкинув окурок, зашел в избу и не появлялся до самого вечера. Вышел, когда стемнело, приодетый, приглаженный.
— Куда это он? — облизнул губы Спирька.
— Увидим.
Ботало вышел на улицу и не торопясь направился к центру села. Ребята пошли за ним. И очень разочаровались, когда Ботало вошел в калитку винокуровской усадьбы.
Дом купца Винокурова — лучший в селе. Восемь больших окон смотрят через густой палисадник на улицу. Над этим домом потрудилось немало умельцев — здесь все снизу доверху украшено узорной резьбой. Резные карнизы под крышей, резные наличники на окнах. Такая же вся ажурная, расположенная в глубине сада беседка с шестискатной крышей. Из дома в сад тоже выходят несколько окон и дверь. Сейчас окна были открыты, оттуда доносились оживленные голоса, звон посуды и звуки рояля.
Ни Пашка, ни Спирька ни разу в жизни еще не видели рояля, но музыка понравилась им, и они остановились поодаль: у ворот купца прохаживался солдат с винтовкой.
Уже совсем стемнело, а в саду от ярко освещенных открытых окон был таинственный полусвет, который словно позолотил молодую листву тополей и кленов. Музыка не утихала, не смолкал говор, прерываемый смехом и звоном посуды: Винокуров принимал дорогих гостей — офицеров из карательного отряда и сельских именитых граждан.
— Эх, гуляют! — завистливо простонал Спирька, глотая слюну.— Жрут, наверное, котлеты да пряники.
Котлеты для Спирьки — царская пища. Он их никогда не видал и не едал. Отец, когда с германского фронта пришел, говорил, что их генерал все котлеты да цыплят ел, а солдаты — кашу овсяную да щи из проквашенной капусты.
Пашка тоже вздохнул, глядя на окна купеческого дома, и неожиданно проговорил:
— Спирьк, постой тут, а я хоть взгляну, что у них там.
Спирька испугался:
— Ты что? Через забор? Солдат подстрелит.
— Я от мельницы. Там лазейка через забор. И темно. Не увидит. Я быстро.
В саду, со стороны большой, из красного кирпича, мельницы действительно было темно, хоть глаза коли. Пашка чуть ли не ощупью пробирался от дерева к дереву. Вот и беседка. Постоял, настороженно прислушиваясь. Нет ли кого? Он находился совсем близко от крайнего открытого окна. Его отделял от дома лишь барьерчик из сирени. Вот он, как тень, метнулся от беседки к кустам и тут же напоролся на чей-то костлявый кулак. Пашка от неожиданности и страха вскрикнул.
— Цыц! — раздался приглушенный голос.— Морду сверну! — В слабом свете мелькнула настороженная физиономия Проньки Драного. — Чего тебе тут надо?
— А тебе чего? — произнес Пашка, начиная приходить в себя.
— У меня дела. Я охраняю. Сам Винокуров попросил. Грит, без тебя всякая гада лазить под окнами станет.
— А ружье где?— растерялся Пашка.
— Я таких, как ты, без ружья убиваю. Трах по башке — и хвост набок.
Пашка не мог понять: шутит Драный или всерьез говорит. И уже подумывал убраться из сада, но тот прошептал:
— Ладно. Это хорошо, что ты прилез. Поможешь мне. Айда вон к тому окну.
Пашка глянул на окно, в которое ткнул пальцем Пронька.
— Да ты что?! Там же столы, народ жрет.
— Туда мне и надо.
— Увидят же!
— Если боишься — проваливай.
Пашка присмирел, поглядывая на Проньку. А тот, словно кот, мягко стал красться по-за кустами, потом сделал легкий прыжок и очутился под самым окном. Посидел с минуту, прислушиваясь, махнул рукой Пашке. Пашка не так ловко, но все-таки бесшумно добрался до окна. Теперь Пронька не разговаривал, а только жестикулировал. Пашка понял, что он хочет заглянуть в окно, и подставил ему спину. Пронька, придерживаясь за наличники, приподнялся и стал глядеть внутрь. Что он там видел? Согнутый под тяжестью Проньки, Пашка лишь думал о том, как бы не упасть да не нашуметь. А Пронька будто забыл, что стоит на чужой спине — смотрит и смотрит. Пашка даже подкинул его слегка, давая понять, что хватит топтать ему хребет, что он не деревянный. Да вдруг стало легко. Пашка распрямился, с удивлением взглянул: куда делся Пронька? И увидел лишь мелькнувшие в окне его рваные обутки.
«Что он делает?! — ужаснулся Пашка.— Ведь поймают!» Он хотел уже улепетывать отсюда, пока не поздно, но из окна на него посыпались какие-то шары, крупные и твердые, потом еще что-то шмякнулось у ног, и, наконец, как пробка, вылетел и сам Пронька, прижимая к груди что-то длинное, завернутое в белое.
— Собирай все — и айда! — глухо бросил Пронька. Пашка торопливо заползал по земле, вталкивая за пазуху все, что попадалось. Огляделся: кажется, все.
— Пошли.
Они двинулись, согнувшись в три погибели, вдоль стены. Только подошли к последнему окну — остановились как вкопанные: в светлом квадрате стояли, покуривая, черный мрачный офицер Гольдович, командир карательного отряда, и толстый, словно бочка, волостной старшина. Они вполголоса разговаривали. Вернее, говорил офицер, а старшина внимательно слушал.
— Извините меня, Ксенофонт Поликарпович,— несся хрипловатый, будто надтреснутый голос офицера,— за то, что нарушил ваше веселье: у меня к вам весьма важное дело. Идя сюда, я получил с нарочным пакет — приказ о мобилизации, в частности в вашей волости. Мобилизации подлежат люди пяти возрастов, с тысяча восемьсот девяносто пятого по девятисотый год. Впрочем, вот приказ, ознакомьтесь.
Офицер медленно достал из бокового кармана френча пакет и, не раскрывая его, отдал старшине. Пока тот читал бумагу, офицер курил, опершись рукой о подоконник и рассматривая темный сад.
Пашка и Пронька словно прилипли к стене, затаив дыхание.
Наконец старшина прочел приказ и сунул его в пакет..
— Да,— протянул он неопределенно.
— Я не вполне понимаю ваше «да», уважаемый Ксенофонт Поликарпович,— резко произнес Гольдович.— Дело, как видите, очень серьезное и срочное. Завтра же объявите о мобилизации, и чтобы в течение двух-трех дней новобранцы были отправлены в Камень. На случай каких-либо беспорядков в связи с призывом мой отряд остается в селе. На это тоже есть указание.
Теперь старшина ответил несколько бодрее:
— Хорошо, хорошо, господин Гольдович. Все сделаем. Только, конечно, без вашей помощи нам не обойтись. Народ неспокойный стал...
— Успокоим, будьте уверены.— Офицер швырнул окурок в окно, и он, пролетев, как светлячок, над Пашкиной головой, упал в траву.— У меня все. Идемте. Хозяева, вероятно, ищут нас.
Они ушли.
— Наконец-то,— выдохнул Пронька. — Нашли когда болтать, ироды. Айда, а то еще кто вздумает покалякать.
Со всеми предосторожностями ребята выбрались на улицу.
Спирька кинулся навстречу Пашке, но, увидав Проньку, остановился.
— Откуда Драный-то взялся? — шепотом спросил он.
— Погоди, потом...
Пронька огляделся по сторонам, весело сказал:
