Алые погоны - Изюмский Борис Васильевич (версия книг TXT) 📗
— Наша математичка, Анастасия Ивановна, недавно вызвала меня к доске… за меня задачу решила, ну, прямо не давала мне слова вставить и сама себе четверку поставила.
— Н-е-е-т, наш «Архимед», Семен Герасимович, ни за что за тебя задачу не решит, — воодушевляясь, воскликнул Ковалев. — Ух, требует! И кричит и кричит, — а не страшно! Только вечно в перерыв въезжает. Сигнал, а он с трудом оторвет от доски руку с мелом, повернет к нам лицо (носик у него такой востренький — ну, прямо, знак радикала) и спрашивает, будто ушам своим не верит: «Это что, конец урока?». — «Так точно, товарищ преподаватель…». «Я вас на минуточку задержу…». — «Да мы с удовольствием». И правда, мы все математику любим… И Семена Герасимовича.
У калитки они остановились. Галинка быстро сказала:
— Вот я и дома. Спасибо, что проводили.
— Благодарю вас, — смешавшись, ответил Володя и, чтобы скрыть смущение, щелкнул каблуками и приложил руку к шапке.
— Спокойной ночи, — уже из калитки раздался голос Галинки, и удаляющиеся шаги ее замерли на верхних ступеньках крыльца.
— «Будто кролик капусту жует», — вспомнил Володя слова Галинки, и ее переливчатый смех, и шапочку с меховой оторочкой.
Он стремглав побежал по мостовой, взмахивая, как крыльями, руками, делая скачки вверх.
«Почему, — подумал он. — Галинка сказала: „Сегодня вечер самый замечательный“?»
Переводя дыхание, он остановился у тонкой акации.
— Почему? — спросил он громко и слегка потряс ствол акации.
Почему? Почему? — повторял Володя, и снежный вихрь окутывал его, снежинки забирались за ворот шинели, покрывали звездочками погоны.
ГЛАВА VI
«Могу говорить все, что хочу…»
Учителя математики Семена Герасимовича Гаршева ребята звали между собой «Архимедом», не вкладывая в это прозвище ничего обидного, скорее даже произнося его с ноткой почтительности.
Вьющаяся борода, пожалуй, и вправду делала его похожим на Архимеда, каким обычно изображают великого грека школьные учебники истории, но пенснэ, сдавившее тоненький, острый нос, нарушало это сходство.
Подвижный, энергичный, он и в шестьдесят пять лет сохранил юность души, чистой и правдивой. Застигнутый немецким нашествием в родном городе, Гаршев, ни минуты не колеблясь, предоставил свою квартиру партизанам.
Трудно было представить Гаршева бездеятельным. Он вечно куда-то спешил, что-то опровергал, искал и спорил. И не потому, что хотел поучать людей или считал себя умнее их, а просто первой потребностью его натуры было все улучшать, во всем отстаивать справедливость.
Вот передают по радио пластинки с танцевальной музыкой, хриплые завывающие звуки умирают и никак не могут умереть, — Семен Герасимович немедленно шлет в радиокомитет язвительную открытку, с точным своим адресом и требованием «проявлять больше уважения к радиослушателям».
В газете помещено сообщение о будущей перепланировке города. Гаршев садится за чертежи и посылает в редакцию статью со своим проектом — повернуть город лицом к реке и превратить его в сад.
… Математик вошел в учительскую, раздраженно потеребил бороду и сердито вложил журнал в прорез стойки.
— Это порочная, антипедагогическая практика, и я буду говорить о ней на педсовете! — пригрозил кому-то Семен Герасимович и, раскуривая папиросу, потушил спичку так, словно стряхнул термометр.
Увидя майора Веденкина, сел рядом с ним.
— Понимаете, Виктор Николаевич, поставил я четыре дня назад воспитаннику Говоркову из отделения Стрепуха двойку. На следующий день старший лейтенант Стрепух подходит ко мне… «Семен Герасимович, не сможете ли вы на этом уроке вызвать Говоркова, он вчера всю самоподготовку математикой занимался». «Не сомневаюсь, что занимался, — отвечаю, — но сожалею, что всю самоподготовку — только математикой. Если бы Говорков всегда честно готовил мой предмет, ему бы и тридцати минут хватало. А спрошу я все же Говоркова, уважаемый Тимофей Федорович, лишь тогда, когда сочту нужным». Стрепух (ну, вы знаете его) с презрением эдак поджал губы и заявил: «Это, конечно, ваше дело, но я бы его на вашем месте спросил». А сегодня ко мне обращается уже Говорков:
«Товарищ преподаватель, разрешите вам сдать…» Понимаете, с-д-а-ть! — возбуждаясь, вскричал Гаршев, — хотят училище в институт превратить! Зачеты сдавать! «Хвосты» погашать! Вместо того, чтобы постоянно уроки готовить! Хотят на меня давление оказать! Воспитанник в коридоре ловит: «Мне наш воспитатель приказал двойку ликвидировать». Воспитатель с подходцем: «Семен Герасимович, дорогой, на комсомольском собрании они решили к субботе не иметь плохих оценок, так вы уже, пожалуйста». Да что это такое? Я спрашиваю, что это такое?
— Огрех в нашей работе, — успокаивающе сказал Веденкин.
— Хуже, — Вскакивая С дивана, воскликнул Семен Герасимович, — неумно! Работать мешают! К процентикам тянут! Нет у тебя неуспевающих — ты хорош, а есть — значит, недоработал, редко спрашиваешь, упустил из поля зрения! Занимайся с ними дополнительно! И наказываем мы не лентяя, а учителя, заставляя его тратить время на нерадивых. Я до сего дня помню, как в 5 классе гимназии получил единицу по истории («Тома Сойера» дочитывал.) и Аполлинарий Елпидифорович мучил меня полтора месяца — почти каждый день спрашивал, так, между прочим, с места, а оценки не ставил. А за четверть пятерку вывел и говорит: «Думаю, теперь вы всегда учить урок будете». Я думаю! — усмехнулся в бороду Семен Герасимович, но вспомнил что-то и снова продолжал возбужденно;
— У нас в первые месяцы организации училища начальником учебного отдела полковник Дубов был, неутомимый прожектёр, вы его, Виктор Николаевич, уже не застали. Так он изобрел даже «график диспетчерской службы». Безобразие какое-то. Каждый преподаватель в конце учебного дня вручает «свои двойки» старшему преподавателю. Тот относит сей бесценный груз в учебный отдел. А там «простынка» заведена — вся двойками пестрит. Обратите, внимание — только двойками. Ничто другое не интересует. И грозный Дубов вызывает преподавателей, поставивших двойки, но не распекает в открытую — неудобно — везде ведь борются с процентоманией, — а только нахмурит недовольно брови и вопрошает: «Что это у вас там творится?» Как видите, никакого нажима, просто «вникают в педпроцесс». Ну, тот, кто послабее характером, подумает-подумает да и решит: «Зачем мне начальство сердить, после уроков пред очами грозными представать» — да и натягивает троечку, когда двойку ставить надобно. Вот тебе и «диспетчерская служба»! Сидели у себя в кабинете, «ликвидировали двойки» вместо того, чтобы интересоваться существом дела.
Сигнал возвестил об окончании перемены, и Гаршев, взяв журнал отделения Боканова, направился в класс.
Урок математики шел, как всегда, в бодром темпе.
Гаршев, с увлечением разбрасывая по доске цифры, остановился на секунду, поднял вверх палец в мелу:
— Вам понятна эта законо…
У Семена Герасимовича была привычка не заканчивать некоторые слова, и класс, зная это, с готовностью поспешил на помощь:
… мерность!
Увидев серьезное, сосредоточенное лицо Гербова, учитель успокоился и продолжал таинственным шопотом.
— Какой вывод делаем мы из сказанного?
И громко, торжественно воскликнул:
— Мы раскрываем новые приемы математического доказательства! Нужно всегда искать свой и лучший способ решения!.. А вот сейчас я дам пример, который выявит, есть ли у вас математическая интуиция, — с хитрой улыбкой сказал Семен Герасимович. — Пожалуйте, Пашков!
Геннадий вскочил, расправил гимнастерку вокруг ремня, вышел к доске, довольно улыбаясь. Он быстро написал ответ, ведя нить рассуждений и стараясь подражать учителю.
— Установим закономерность… А теперь пойдем обратным путем, — синие глаза Геннадия азартно разгорелись.
Семен Герасимович не в силах скрыть удовольствие; любовно глядит на Пашкова и проникновенно, даже несколько патетически, говорит:
