Конец каникул - Домагалик Януш (читаем книги .TXT) 📗
— Пошли, Толстый! — сказал я наконец, когда он распрощался со Збышеком и остановился у скамейки.
Но Толстый молча уселся рядом со мной и принялся смотреть все на того же воробья, который только что скакал по дорожке, а теперь с ожесточением склевывал что-то на другом конце скамейки.
— Можно и идти. Только куда? — спросил он.
Лишь в эту минуту, только сейчас, когда я понял смысл вопроса, до меня дошло, что Эльжбета уехала. Ну, да… В самом деле, нам никуда не надо идти. Нам некуда торопиться. Я больше не ищу Эльжбету, не волнуюсь из-за того, что она не пришла на пруд, не думаю, чем она занимается… Она уехала сегодня утром, и сейчас она где-то там, в другом городе, в другом месте, которое я даже не в силах себе представить, и делает там что-то такое, о чем я никогда не узнаю. Эльжбеты просто-напросто нету…
— Зацепило, а? Только не говори, Юрек, что не зацепило. Я ведь вижу, что зацепило! — подал голос Толстый.
Не хотелось говорить ни «да» ни «нет», не хотелось говорить вообще. Хотелось только сидеть на скамейке, ведь я уже никуда не спешил, меня никто не ждал.
Толстый не сказал больше ни слова. А когда мы вышли из парка, проводил до самого дома, хоть я не просил его об этом.
Глава 9
Отца не было дома. Это хорошо. Мне не хотелось, чтоб он по моему виду догадался, что у меня что-то случилось. Может, я расскажу ему когда-нибудь об этом, но только не сейчас. Впрочем что рассказывать? Никто мне не может помочь, ни отец, никто на свете.
Да я и вообще не знаю, можно ли такое рассказать. Что, собственно, произошло? Девочка, которая была здесь на каникулах, уехала вдруг домой. Так покажется каждому со стороны. И только для меня это не просто девочка. Теперь я знал это точно.
Вечер еще не наступил, но у меня не было желания выходить из дому. Даже на чердак, к голубям, не хотелось сегодня идти. Я бродил взад и вперед по квартире, брал то одну книгу, то другую. Но меня не волновала судьба их героев. До этих людей мне не было сейчас никакого дела, они двигались по страницам книги, как тени, рассуждали друг с другом о какой-то ничего не значащей ерунде. Было душно, я почувствовал усталость. Бросился на постель и постарался ни о чем не думать, но у меня это не получалось. Больше всего угнетала мысль, что я бессилен, что ничего мне не сделать, ничего от меня не зависит… Но я был уже, кажется, спокоен, не было в горле той проклятой судороги, с которой там в парке, около грота, я никак не мог справиться.
Долго, наверно, я лежал так, глядя в окно на дерево, на котором не шевелился ни один листик… Перед глазами стояла Эльжбета: то у пруда, то на нашем участке, то во дворе за кинотеатром, когда мы мылись у колодца, то на ярмарке, когда она хохотала у лотков, то на велосипеде, когда сказала, что я ей очень нравлюсь. Она казалась мне такой красивой, как никогда прежде. И не только красивой. Но еще и близкой…
Думал я и об отце. В голову лез вопрос: понял ли бы он меня? Было ли и у него когда-нибудь такое же огорчение, как сейчас у меня? И еще, какой он был много лет назад, когда ему было, как мне, четырнадцать? А я… Каким буду я, скажем, через десять лет, через двадцать? Что я буду думать тогда? С кем я буду и где?
И снова явилась передо мной Эльжбета, я слышал ее голос, видел улыбку, там, у пруда, когда она спросила, как я назвал бы шахту. Стало совсем душно, наверно, собиралась гроза. Сортировочная гудела неустанно, однообразно…
Видимо, я уснул, потому что меня внезапно разбудил громкий свист, долетевший с улицы. Было уже темно, я проспал, наверно, часа два или три. Створки открытого окна громко хлопали, поднялся ветер. Издалека слышались глухие раскаты грома. Деревья за окном шумели, небо прорезала молния. И опять тот же громкий свист с улицы…
Я вскочил и зажег лампу. Подбежал к окну, но в темноте было не разобрать, кто внизу.
Юрек? Ты один? — услышал я вдруг. Это спрашивал Толстый. Что понадобилось ему в такое время?
Один… Да ты не кричи, людей разбудишь! — ответил я вполголоса. — Что случилось?
Я подумал, может, что-то произошло у него дома, может, отец опять разбушевался и Толстому негде ночевать. Один раз так уже было, года три назад. Тогда он ночевал у нас.
Я высунулся из окна:
— Что случилось? Почему молчишь?
— Выходи, только поскорее! Спустись во двор! — услышал я в ответ.
Я схватил свитер и сбежал по ступенькам вниз, стараясь шуметь как можно меньше. Было, наверно, уже около десяти.
В первую минуту я вообще ничего не увидел. И только когда глаза привыкли немного к темноте, заметил: кто-то стоит около сараев. Спотыкаясь, пошел в ту сторону. Удивительно, что Толстый молчит. Шутить вздумал, что ли?
— Толстый, это ты? — спросил я. По ответа нет. И я в неуверенности остановился.
И вдруг голос Эльжбеты. Она тихо заговорила:
— Юрек, это я… Он наврал тебе, что я уехала. Мне так неприятно… Юрек!
Я не мог сказать ни слова. Я слушал ее голос, и в ушах стоял нарастающий гул, он превращался в высокий, пронзительно вибрирующий звук. Так бывает, наверно, с человеком, которого силой толкают под воду, не давая вдохнуть воздуха…
Она подошла, стала рядом.
И тишина. Можно перевести дыхание, и пальцы шевелятся без усилия, не как прежде, и не кажется, будто они в густой смоле, и видно все ясно и четко, как в солнечный день. В одно мгновение рушится плотина, и человек слышит как бы с удивлением собственные слова, поток слов…
— Эльжбета, я весь день… весь день думал, что больше тебя не увижу. Скажи, зачем он это подстроил? Я искал тебя везде… Хотел… Помнишь, ты спрашивала вчера, а я… Я тоже хотел, Эльжбета… — выбрасывал я на себя слова, фразы, которые не склеивались друг с другом. Я знал, что хочу сказать, но у меня не получалось…
— Не думай больше об этом. Я здесь… Мне все рассказал Толстый…
— Что может он знать? Эльжбета, он ничего не знает… И ты не знаешь. Я только сегодня понял, что я тебя… я тебя…
Быстрым движением руки она закрыла мне рот.
— Не говори… Ведь я тоже… Так же, как ты!
В одном из окон зажегся свет, яркая полоса упала между нами. Но Эльжбета не отступила, только неторопливым движением перенесла руку мне на плечо, И вдруг подняла голову… Я не видел ее лица, но был уверен, что она улыбается. Она сказала вполголоса:
— Дождь пошел… Какие большие капли! Поздно, мне пора возвращаться…
Мы вышли на улицу, но пришлось вбежать в первые же ворота. Хлынул ливень.
— Придется подождать, — сказал я. Снял с себя свитер и накрыл ее.
Мы втиснулись в самый угол, дождь хлестал наискось, у наших ног росла на глазах большая лужа, вторая, третья…
Разразилась гроза, сверкали молнии, на мгновение становилось светло как днем. Деревья у дороги почти ложились друг на друга, ветер дергал лампочку фонаря, раскачивал ее — и та бросала блики на мокрые сверкающие ветви, на дорогу, на нас.
Теперь мы кричали, стараясь перекричать непогоду:
— Ну, льет… Эльжбета, тебе страшно?
— Нет!
— Слушай, а где Толстый? — вспомнил я вдруг. — Ведь он был там.
— Нет… Он только привел меня сюда и вызвал тебя. Я не хотела одна. А потом он сразу ушел…
— Хорошо, что ушел! — сказал я и улыбнулся. Ей и самому себе.
— Ты не спрашиваешь, где я была весь день?
Вот именно! Мне и в голову не пришло спросить об этом. Теперь, когда она была здесь, рядом, потеряло значение все, что происходило в течение дня, все, что осталось позади.
— Я пришла на пруд, как всегда, после десяти. Тебя не было, и я села на берегу… Вдруг прилетает Збышек, запыхался, тетка его прислала. Пришла телеграмма из дому… Угадай, кто родился?
Некоторое время я не мог понять, о чем речь.
— Юрек, да ведь я рассказывала тебе в саду, еще в первый день… В самом деле. Только теперь я вспомнил об этом.
Она рассказывала, что ее мама ждет ребенка в июле, все правильно.
— Ну и что? У тебя сестра? А может, близнецы?
