Родник - Тайц Яков Моисеевич (хорошие книги бесплатные полностью .TXT) 📗
Пришёл он домой поздно и сразу лёг спать. А утром они с папой опять не встретились, потому что папа рано ушёл на демонстрацию. И только за обедом, когда мама разрезала пахнувший ванилью пирог, папа откинулся на спинку стула и сказал:
— А ты, Владик, с какими показателями встречаешь праздник?
— А что это за показатели? У нас ещё не проходили.
— Показатели — это цифры, которые показывают, как ты работал — хорошо или плохо.
— Это ты про отметки, что ли?
— Во-во, они самые…
— Что-то он не торопится сегодня табель показывать, — сказала мама, раскладывая пирог по тарелочкам.
— Мне только крошечку, только попробовать, — как обычно, сказал папа.
А Владик покосился на маму и сказал:
— А что его показывать, когда мне Кира Петровна весь табель испортила.
— Как же это она испортила? Ну-ка, дай его сюда. Дело верней будет.
Владик с неохотой встал из-за стола. Он подошёл к своему столику и долго шарил в сумке, будто никак не мог найти табель. Наконец он его нашёл, еле-еле двигая ногами вернулся к столу и медленно подал папе тоненькую книжечку:
— Вот… видишь…
Папа заглянул в табель, покачал головой и постучал пальцами по скатерти:
— Так… значит, с географией у нас нелады…
— Ну подумаешь, папа, одна тройка…
— Нет, «не подумаешь», Владик. Не к лицу тебе эта тройка. Где тройка, там и до двойки недалеко.
— И до четвёрки тоже, — отозвался Владик.
— Посмотрим… На?, держи. — Папа протянул Владику табель. — Не ожидал я от тебя этого.
Он встал, прошёл к себе и вернулся к столу с порядочным свёртком:
— Ну-ка, развяжи.
Владик положил табель на стол, взял свёрток и стал нетерпеливыми пальцами разматывать скрученную жгутиком бечёвку. Сквозь толстую бумагу с надписью «Центральный универмаг» нащупывалось что-то твёрдое и острое.
Владик заторопился. Но бечёвка никак не поддавалась. Тогда он схватил со стола нож, мигом разрезал бечёвку, развернул бумагу — и в руках у него очутились коньки. Да не просто коньки, а коньки с ботинками. Новенькие, чёрные с белыми шнурками ботинки и новенькие, блестящие, чуть смазанные маслом и приклёпанные к ботинкам коньки «советский спорт».
— Папа!.. — закричал Владик на всю квартиру, — Папка, неужели это мне?.. — Он прижал замасленные коньки с бумагой к груди: — Папа, большущее тебе спасибо… Мама, смотри какие… Тётя Феня, смотри — конёчки… Ой, здорово!.. А можно, папа… можно, я их сейчас примерю?
— Конечно, можно, — улыбнулся папа. — Для кого же я их покупал!
Владик, не помня себя от радости, сел на диван, молниеносно разулся и стал натягивать на ногу тугой, холодный ботинок.
Ботинок не лез. Владик его дёргал, дёргал… Мама сказала:
— Да ты шнурок распусти, торопыга!
Владик распустил белый шнурок, надел ботинок и стал суетливо, не попадая железным кончиком в дырочки, зашнуровывать его.
— Папа, как раз такие, о каких я мечтал…
Он кое-как завязал бантиком шнурок и поднялся. Ботинок пришёлся впору — нигде не жало. Владик пошевелил пальцами в холодном ботинке, потом, грохоча коньком по паркету, прошёлся по комнате.
— Ну как? — спросил папа.
— В самый раз, папа, мой размер. Здорово!.. А можно, папа, я второй примерю?
Владик натянул второй ботинок и, растопырив руки, снова прошёлся по комнате. Он стучал коньками по паркету, словно конь подковами.
— Замечательно! Папа, спасибо тебе!
— Не стоит, — сказал папа. — Я очень рад, а то я всё боялся, что будут велики.
— Что ты, папа, как раз мой номер! Ну, в крайнем случае, можно ещё шерстяные носки поддеть, ещё даже лучше будет…
— Давай, Владик, убирать со стола, — сказала мама. — Феня сегодня выходная.
— Погоди, мама, сейчас.
Владику не хотелось снимать коньки, и он всё топал ими по паркету. А мама стала метёлочкой смахивать со стола крошки. Она подобрала табель, который всё ещё лежал на скатерти, и протянула Владику:
— На, спрячь свои «показатели»…
Владик взял табель, сел на диван, заглянул в тоненькую книжечку и долго смотрел на лиловую тройку. Потом он посмотрел на свои ноги, вздохнул, нагнулся и принялся медленно расшнуровывать ботинки. Вот он снял один ботинок, другой, нашёл толстую бумагу с надписью «Центральный универмаг», старательно завернул в неё коньки и в одних чулках прошёл к папе:
— Папа, можно к тебе?
Папа лежал на диване и читал газету.
— Что скажешь, Владик?
— Папа, вот что… — заговорил Владик запинаясь. — Ты, пожалуйста, папа, ну спрячь их где-нибудь… у себя…
Он протянул папе завёрнутые в бумагу коньки.
Папа опустил газету и в упор посмотрел на Владика:
— Ты что, Владик?.. Они что же, нехороши тебе?
— Нет, папа, при чём тут нехороши… Только мы ведь с тобой уговорились: не ниже четвёрки… Так что ты лучше возьми их. А когда я исправлю, тогда…
Папа тяжело повернулся на диване:
— Что ж, ты, пожалуй, прав. Положи их вон туда. — И он показал на письменный стол.
Владик положил свёрток в ящик, закрыл дверцу и сказал:
— Только ты, папа, знаешь, на всякий случай запри, а то вдруг я ещё не выдержу…
— Это не стоит, — сказал папа.
Но Владик уже не слышал его. Он захлопнул папину дверь и в одних чулках убежал к маме на кухню помогать.
Девятая глава. Лучшие люди
У Пети Ерошина тоже вышел серьёзный разговор из-за отметок, только не с папой, как у Владика, а с мамой. На весь пятый «Б» всего было две двойки, и обе — у Пети Ерошина. Одна по русскому письменному — за диктант, а другая — по истории. Кира Петровна, когда отдавала ему табель, сказала:
— Способный ты парень, Петя, только матушка лень тебя губит. Подтянись, пока не поздно.
Петя взял табель и, не глядя в него, засунул в портфель. Две двойки… Чего ж тут подтягиваться! Тут уж подтягиваться нечего… Насвистывая сквозь зубы «Удар короток, и мяч в воротах», он с независимым видом зашагал домой.
Обычно он возвращался домой вместе с Владиком, потому что они жили в одной стороне. Но после ссоры из-за кинжала недавние друзья перестали разговаривать. В классе они хотя и сидели попрежнему рядом, но друг друга как будто не замечали. Когда надо было, и Петя и Владик обращались к сидевшему впереди Лёне Горшкову:
— Лёня, скажи Петьке, пускай вернёт резинку.
— Лёня, скажи Владьке, пускай книжку принесёт.
Так и разговаривали через «переводчика».
Вот почему Петя сейчас из школы шёл один. У каждой витрины он останавливался. Сегодня они выглядели по-особенному. Всегда в окне видно, чем магазин торгует, а сегодня все витрины убраны красной материей, портретами, чертежами, моделями и большими красными тройками. Петя шёл не спеша. Торопиться некуда. Ему хотелось отдалить встречу с мамой.
Мама работает сновальщицей на комбинате «Трёхгорная мануфактура». Петя там был в прошлом году с экскурсией. Они обошли тогда все цехи. В сновальном цехе он увидел маму. Она стояла у станка в синем халате и красной косынке, а перед ней без конца тянулись прямые, как струны, нити и наматывались на большой сновальный вал. Мама зорко следила за светлыми, серебристыми нитями. Чуть какая ниточка оборвётся, она быстро и ловко особым ткацким узелком связывала её.
— Мама! — позвал Петя.
Но в сновальном цехе шумело множество станков, и мама не услышала Петю. Он знал, что все ткачи из-за постоянного шума туговаты на ухо, и крикнул погромче:
— Мама!
И тут наконец-то мама услышала, оглянулась и кивнула Пете головой, а пальцы её в это время завязали крохотный узелок.
Мама работала хорошо, и ей хотелось, чтобы её сын тоже хорошо работал. Конечно, эти двойки маме не понравятся. Немудрено, что Петя еле-еле плёлся домой.
Но как тихо он ни шёл, всё же в конце концов пришёл. Мама уже была дома. Она расправляла ворсистый, с красным кантиком половичок на только что натёртом полу. На столе лежала новая скатерть с острыми складками. На окнах белели отглаженные занавески с крупной мережкой.
